Отдарю тебе дудку из глины – окарину. Хочешь?
На – бери, с ней не нужно трудов, чтобы звук извлекать.
Только душу вложи, только сердце и разум, и сможешь
лучше прежних владельцев мелодии жизни сыграть.

Ну а я – отдохну, от мелодий торжественно-длинных,
от сжигающих душу, как ветры, свирепых октав.
И от звуков звенящих – зовущих меня, лебединых,
в путь пуститься погонщиком облачных снежных отар.

На – бери. Неказист мой подарок – какая-то охра,
не тушуйся, к губам приложи и вдохни в неё чуть.
И, она оживёт, зазвучит от тишайшего вздоха…
Только в старости внукам её отдарить не забудь. 

И жизнь прошла, спокойная вполне,
и сам любил и был любимым тоже,
но вот вчера, приснилась мне во сне
та, что любил, как никого я позже.

И бросив все делишки и дела
купив букет, из тех, что подороже,
я добирался сутки до села –
что на рушник расшитый весь, похоже…

И вот стою, средь ватной тишины
пред ждавшей той, а после и не ждавшей,
как будто – возвратившийся с войны,
а на бумагах – без вести пропавший.  

«Рубили Лес, по плану, чаще… без.
И разрасталась вольно лесосека,
(что им тайга, зэка, жизнь человека)…»
                           Л. Жмурко

/     За время сталинских репрессий
 погибли миллионы людей, точное
количество которых –  не известно   /.
                            ***
Рубили лес, под лай сторожевых,
под перекличку мрачных конвоиров.
Не верилось, что рядом с нашим миром
есть без колючки мир… без часовых.
Пила, топор. И норма за паёк,
во всепогодь, а смерть… как искупленье,
а коли, жив - руби в ожесточенье
кедрач, за перекур и чифирёк.
Летела щепа, падал лес на снег,
и деловито обрубая сучья,
кто-то шептал, что эта бытность сучья
не для него и совершит побег…
И совершал. И да же пару дней,
был, как в раю,Читать далее

Кособокие избы. И церковь – как вечность.
По усадьбам покинутым сплошь лебеда.
Нищеброды, но в душах у них человечность,
нищета ведь не грех, а всего лишь беда.

Жизнь сгибает и гнёт, в руки въелась землица,
то Указ, то Налог… разбежался народ.
А у тех, что остались – иконные лица
и живут, пока могут копать огород.

И живут, пока колокол, треснувший, блещет
и звенит над исконной мужицкой тоской…
Благовест с высоты, и на древке трепещет
лоскут флага, что им, до скончанья, чужой.

Не изжить и не выпить, как горькую воду,
ни разруху в селе, ни тоску на душе.
А с экранов твердят, что живётся народу,
какЧитать далее

Зеленее глаз твоих – отава,
губ алее – бешеный закат,
голос твой для разума – отрава,
без вины хожу я виноват.
Да, с другой всё было бы иначе,
может быть спокойней, может быть…
не хочу иных, и губ горячих –
мне твоих, навеки не забыть.
Не забыть твоё непостоянство,
нежность рук и силу твоих рук,
и своё беспамятное пьянство
от любви, от встреч и от разлук.
Помолчать бы, но душа на волю
просится, как зверь из западни,
ей не пережить тоски неволю,
сколь её из рук ты не корми.
Вот и ты… как будто святотатства
напилась из чёрных глаз, как смоль,
прочь идёшь, (а хочется остаться),
гордость унося, тоску и боль.
Да, с другой всёЧитать далее

Мир – океан, воздушный и морской
качает нас, как в зыбке-колыбели.
И мы плывём довольные собой,
как уцелевши чудом на Ковчеге.
 
– Как парусник, наткнувшийся на риф,
мы тонем в разговорах бесконечных,
переключаясь на сплетенья рифм
о временах весёлых и беспечных.

И обсуждаем вперемешку всё:
политику, рецепты, богохульство…
не слыша и не слушая – а в чём,
в конце концов, величье и безумство.

И так сейчас похожи на детей,
увлёкшихся в песочнице игрою
и знающих одну из всех затей –
куличики лепить в песке гурьбою.

Поём и пьём, ведём хмельную речь,
не зная ни о чём, что дальше носа.
Коробит слух словесная картечь
и изобилье снеди на подносах.
Читать далее

Лечу сквозь ночь, глотая горький дым,
нет, не Отечества, а сигаретный.
Несёт экспресс в далёкий Когалым –
таинственный, заснеженный, секретный.

В мороз и снег… Здесь слякоть за окном.
Я в дребезжащем тамбуре бездумно
гляжу в стекло, курю, а что потом?
не философствую, как бич бездомный.

Я еду за рублём..? Нет, от себя –
на крайний Север, словно на край света,
всё бросив в прошлом и… всех разлюбя,
ни адрес не оставив, ни привета.

Гляжу в окно, и в лоб глядит звезда,
мигая так, как будто вмиг – сорвётся
и, ринет обгоняя поезда
неумолимо вниз, и разобьётся…

Забытой сигаретою обжёг
два пальца, вздрогнув, бросил сигарету…
и вспомнил все стихи,
что в прошломЧитать далее

Поры осенней песня спета,
хотя упорствует она.
Но иней – первая примета,
что по утрам уже видна.
Ещё пожарища пылают
лесов и рощиц, но уже
другие нотки пролетают,
тревожа, в птичьем галдеже.
И сколько б небо не синело,
и не темнел под ним сосняк –
не скрыть, что поле оскудело,
и нищеты не скрыть никак.
Жаль, не озвучить мне пейзажа,
заката пролитую кровь…
ни полыханье листьев даже,
ни синь небес, ни даль, ни новь.
Запас словесный не годится,
чтоб передать, как на стерне
чернеет трогательно птица,
и сад в костровой пелене;
Как женщина в руке с корзинкой
тропинкой меж дерев идёт,
с чуть сбившейся
с волос косынкой,
сквозь паутинок тонких лёт.