Не может быть село поганиньким. Это люди в нём живут такие. И зачем сразу столько? Ну одно, максимум два. Других авторов не видать, и Вас не читают.

"Теперь сижу в своём поганеньком селе я,
Но бал богемный я запомню навсегда!"

Так и хочется ответить - Вы ничего слаще морковки не пробовали!
Про село, действительно зря! Это люди делают место своего проживания(преб ывания) таким! Да, и народ везде разный!
Кстати, напрасно надеетесь, что картину Мира будет переписана...!

А это мое отношение с селу.



Деревенька моя
Вячеслав Судаков



Свой рассказ я хочу начать с маленького экскурса в прошлое.


Упала с неба ночь, собой деревню укрывая.
Протяжно, словно завывая, последний прокричал петух.
Умчались тени прочь, ворчит сосед ворота, закрывая,
Печально, что–то напевая, бредет подвыпивший пастух.


Возникла тишина, звенит, звенит, сознание туманя.
Волшебным запахом дурманя, манит черемухи букет.
Лишь соловей один не спит, среди ветвей горланя.
Из искры разгораясь в пламя, весенний близится рассвет.


Деревня наша, по нынешним меркам небольшая, я бы сказал – средняя. Когда – то давно ее вообще называли – сельцо. В письменных источниках пятнадцатого века можно найти упоминание о сельце – Подрядино, позже – Порядино, а со второй половины девятнадцатого века и по сей день – Подрядниково.

Когда отменили крепостное право, принадлежала деревня помещику Мерлину и в ней была шалевая фабрика, на которой работали 50 крепостных крестьян и 12 чернорабочих.

Жена помещика Мерлина Надежда Аполлоновна – принадлежала к пензенским Колокольцовым, она была родной сестрой двух шале производителей Дмитрия и Григория Колоколльцовых. Которые, в свою очередь, были одновременно дворянами пензенскими и саратовскими, организовавшими производство шалей в своих имениях. Колокльцовы – дворянский род, среди них были и декабристы, и военачальники, и многие другие знаменитости.

Очень интересно, что в 1905 году в деревне проживало - 439 человек (223 мужчин и 216 женщин ). По переписи населения 2002 года – 79 человек (33 мужчин и 46 женщин). 2010 год – 110 человек …

Лежит деревня Подрядниково на вершине холма, снизу доверху разрезанным, взлетающей серой лентой трассы на город Касимов, разделяющей деревню надвое.

Слева, у подножия горки, при выезде из деревни Астанино, среди густых зарослей ивняка и орешника, из маленького родника с холодной, прозрачной водой, начинает свой путь едва заметный ручеек. Он пробил свое русло к глубокому оврагу и дал начало речке Поповке, по дну которого протекала когда – то. Позже ее перегородили дамбой, и получился огромный водоем Заовражье.

Пологий склон водоема залит солнечным светом, переливающимся разноцветьем трав. Другой - обрывистый, отвесный, поросший смешанным лесом, в чаще, которого прячется деревенское кладбище – погост Мещерка. Теперь уже мало, кто помнит это название.

На самом краю деревни, в большой избе, стоящей отдельно от других, крытой деревянной щепой – дранкой, с маленькими, подслеповатыми окнами и огромным крыльцом с широкими перилами, разместился деревенский клуб.

Наступал теплый июньский вечер, еще наполненный ароматом сирени и черемухи, звонким писком комаров и нетерпеливым мычанием коров, и блеяньем овец , жаждущих долгожданного возвращения в родные стены своих хлевов и загонов.
Когда я подходил к клубу, солнце уже почти скрылось за макушками леса и его лучи ярко освещали крыльцо клуба, на козырьке которого красовался краснокумачовый лозунг «Слава КПСС!». На перилах крыльца, как молоденькие петушки на насесте, ютились деревенские пацаны, на скамье, вдоль всей избы сидели девчонки, поодаль в круглой беседке сидели бабульки, а вдоль забора на корточках сидели дедульки и чадили самосадом.

У калитки, на деревянном щите висело объявление, анонс художественного фильма «Фантомас разбушевался». До начала сеанса оставалось пятнадцать минут. Зрители начали потихоньку заполнять избу.

По всей, большой комнате «пятистенки» стояли длинные лавки, вдоль обшарпанных стен с портретами Ленина и Сталина, висевшими под неряшливо написанным лозунгом – «Нынешнее поколение Советских людей будет жить при коммунизме!», тоже стояли лавки. В одном углу избы стояла огромная русская печь, занимавшая почти четверть площади комнаты. Окна были занавешены байковыми одеялами, сквозь дыры и щели которых просачивался свет уходящего дня. Под потолком , на электрическом шнуре, под эмалированной тарелкой абажура, болталась лампочка «Ильича», в 25 свечей, тускло освещавшая и без того невзрачное помещение.

Народ не спеша занимал места, старушки и старички садились на первые ряды, позади них места занимала «мелюзга», все дальние скамейки, под киноаппаратурой , были отданы зрелым парням и девушкам. Слышались приглушенные разговоры ребят, жаркий шепот девчонок, раскатистый, звонкий смех девчонок. На пол летело огромное количество шелухи от семечек.

Старички степенно сидели, изредка перекидываясь скупыми фразами. Женская аудитория непрерывно оглядывалась на молодежь, тяжело вздыхала, укоризненно качая головой, и шушукалась, склонившись низко к полу.

Я зашел в клуб, повидать своего знакомого, директора клуба Михаила, с которым мы ходили вместе на рыбалку и, изредка, играли в шахматы.

Я постучал в дверь кабинета с бумажной табличкой "Директор клуба Звягин Михаил Васильевич. Приемные дни: Вторник Пятница"

- Ой, как хорошо, что ты зашел!- вскакивая из – за стола, почти, прокричал Михаил.

-Понимаешь, киномеханик заболел – аппендицит, что делать не знаю. « Кина не будет, киньщик заболел!»

Выручай, займи, чем ни будь зрителей, ты же в этих вещах знающий! Деньги что ли им возвращать? Так, я уже за них отчитался…

Я в растерянности отступил назад к двери.

- Нет, я тебя не отпущу, они ведь меня съедят с потрохами… -Кина нет, денег нет… - разорвут! Спасай!

- И как ты это себе представляешь? – спросил я Михаила.

- Не знаю!- прошептал он побелевшими от испуга губами.

- Может, просто, объяснить всем , что произошло и они разойдутся? –попробовал уговорить я его.

- Ты не знаешь наших, деревенских, они такую бучу поднимут, «мама не горюй!»- с безнадежностью в голосе проговорил директор и плюхнулся на стул.

Я, пытаясь собраться с мыслями, оглядел кабинет. На глаза попалась ваза с цветами на тумбочке, стоящий в углу, покрытый пылью старый баян с оторванными клавишами – кнопочками, стопка пластинок на патефоне, пионерский горн, перевязанный пионерским галстуком, оставшийся, видимо, со времен существования пионерского лагеря, и старая шестиструнная гитара…

Мой взгляд остановился на ней, в голове, лихорадочно, побежали мысли…

Как – то, сразу, я успокоился, появившаяся идея, выстроилась в цепочку определенных действий, конкретный план, программу концерта, с непосредственны м участием зрителей. Что – то от массовика - затейника, благо, что небольшой опыт этим занятием сохранился со студенческих лет.

- Пошли, будем успокаивать публику, помогай создавать атмосферу концерта, давай неси атрибутику на сцену, (то бишь к простыне, натянутой на одной из стен избы) – спокойно сказал я и взяв патефон с грампластинками вышел из кабинета – попробуем!

Пока я выходил из кабинета, водружал патефон на поставленный Михаилом стол, опробовал его, проиграв чуть - чуть, первую попавшуюся пластинку, в моей голове пронеслись далекие воспоминания. Институт, поездка на уборку картофеля, импровизированн ые концерты на скирде соломы, песни под гитару, ночные посиделки на стогу сена, чтение стихов… любовь, молодость.

Самое интересное, что собравшиеся жители деревни, и не одной, молча, наблюдали за нашими приготовлениями , приглушенно переговариваясь между собой, даже молодежь и детвора, которой было не так уж и много, притихли, ожидая чего – то необычного. И ОНО состоялось!

Честно говоря, я где – то внутри себя немного волновался, не зная точно, что и как я буду делать, но это только придало моим действиям и моему голосу особую трогательность, доверительность , я бы даже сказал интимность…

Просмотрев стопку грампластинок, ничего не объясняя, зрителям я поставил русскую песню и под сводами деревенской избы в наступившей тишине зазвучали дребезжащие звуки патефона.

Ой, да, ты калина… - неслось из патефона, даже слышно стало, как жужжат мухи на окнах, под одеялами и пищат комары. Народ безмолвствовал!

Я сидел на стуле возле стола , покрытым красной , плюшевой скатертью с бахромой, на которой стояла глиняная крынка с увядшими , полевыми цветами.

Пока звучала песня, я подстроил гитару, подыгрывая мелодии , перебирал аккорды и про себя повторял слова песни , которую собирался спеть.

Первую песню, которую я собирался спеть, я не пел лет эдак двадцать, Булат Окуджава был любим нашим поколением и такие песни, как «Виноградную косточку…» или «Полночный Троллейбус», вероятно помнят и знают многие. Вот и хотел я спеть о последнем троллейбусе, о засыпающей Москве…

Но, когда смолк патефон, я сам того не ожидая, начал читать свои стихи про деревню,

...Бурьяном поросли дворы,

Калитки покосились и заборы.

Не видно деревенской детворы

И не слыхать гармошки переборы...

перебирая струны гитары, где – то невпопад, где – то удачно попадая в ритм стихов.

Вымирает родная деревня

В ней остались одни старики

И теперь нигде не увидишь

Русской девки с бельем у реки...

Когда я дочитал стихи и перестал бренчать по струнам, воцарилась мертвая тишина, мне, почему – то стало стыдно, я понурил голову, что бы никто не увидел , как меня бросило в краску. В этой тишине послышался тихий старушечий голос и всхлипывания.

- Спасибо, сынок, храни тебя Господь!

Следом раздались громкие аплодисменты, и крики «Ура». Орала молодежь. Маленькое население удивленно глазело на окружающее и молча, хлопало в ладоши.

Скрывая свою неловкость, я тронул струны гитары и запел: - « Я гитару настрою на лирический лад …»

В избе стихло. Потом послышались робкие голоса, которые подпевали мне. Все больше голосов подхватывало слова песни, заглушая нестройные аккорды, взятые мной на гитаре.

Пожилые люди, бабушки и деды, с прокуренными усами, шевелили губами, повторяя слова песни, которые я не мог слышать в общем хоре. Песня закончилась! Кто – то из молодых девчат попросил:

- Еще стихи почитайте, про любовь!

Я начал читать, уже не подыгрывая себе на гитаре, просто все подряд, что всплывало в памяти. Последнее время что – то c памятью моей стал. Редко читаю, свои тихи, стал их забывать.

Весна и появилась первая листва,

Природа просыпается от спячки.

Все подчиняется законам естества,

Сгорая от любви, как от горячки...

Одно стихотворение сменялось другим...

С рассветом просыпается деревня.
Не громким криком первых петухов,
Вслед уходящей ночи внемля,
Похабной ругани похмельных пастухов.


Еще лениво козы, овцы блеют,
Звучит протяжное мычание коров,
Уже постиранные простыни белеют
И бабы с ведрами выходят из ворот.

Уж старики плетутся к магазину,
Свои кепченки сдвинув на затылок.
Бегут завидев продавщицу Зину,
Несут сдавать зеленые бутылки.

Несут авоськи, содержимым дорожа,
Бренчат бесценной ношей – стеклотарой.
Собравшись группой и с похмелья дрожа,
О выпивке заводят тары – бары.

Один умаялся, что б баньку протопить,
Несет одно, огромное полено!
Оно не мудрено, с утра ведь начал пить.
Сейчас ему и море по колено.


Краем глаза увидел Михаила, стоящего у двери с полуоткрытым ртом и широко раскрытыми глазами от удивления. Мне показалось, он не понимал, что происходит, впрочем, как и я сам.

В голове все начало путаться, я не мог больше сосредоточиться , возникли паузы, во время которых раздавались отдельные хлопки в ладоши, но это скорее от избытка эмоций, чем от недовольства.

Я не представлял себе, сколько прошло времени, после моего появления перед народом, как потом оказалось, я выступал полтора часа, ровно столько, сколько длится киносеанс.

Я замолчал, встал со стула, поклонился и направился к Михаилу. Я плохо соображал, где я и, что мне дальше делать. Вокруг меня бушевали страсти. Все хлопали, пытались мне что – то сказать, перебивая друг друга. Пожилая женщина посылала в мою сторону крестное знамение, другая молилась сама и вытирала слезы кончиком белого платочка, повязанного на голове. Мне стало не по себе. Я никак не ожидал подобной реакции жителей деревни. Михаил стоял в дверях и не выпускал меня, мне ничего не оставалось, как встать с ним рядом.

Понемногу все успокоились, стоящие, вновь, усаживались на свои места, словно в ожидании продолжения импровизированн ого концерта. Кто – то спросил:

- А когда Вы еще приедете, а почему Вы один?

Я не знал, что ответить. Стоял и переминался с ноги на ногу, придерживая за гриф, стоящую на полу гитару, как провинившийся школьник перед директором школы, получающий очередной «втык», за совершенный проступок.

- Я учту ваши пожелания и подумаю, как организовать новое выступление нашего гостя – выручая меня, вмешался в разговор Михаил.

- Так, какой же он гость? Это же наш художник из Подрядниково! Мы же его все знаем. Спасибо ему.

- Нет худа без добра, если бы не заболел наш киномеханик, вы не смогли бы насладиться этим выступлением - подвел итог Михаил и мы вышли на улицу.

Зрители остались на своих местах.

- А ты обратил внимание, что за время твоего выступления никто не встал со своего места, никто не выходил из комнаты, даже ребятня, которая всегда бегает во время сеанса?- спросил меня Михаил, в знак благодарности, пожимая руку.

- Если честно, я вообще ничего и никого не видел, все, как в тумане, на одном дыхании, все как – то спонтанно получилось – признался я. Я попрощался и вернулся домой, забыв о цели своего визита к директору клуба.

Позже, мы с Михаилом устроили еще два, так называемых «Творческих вечера», но они уже были подготовлены, проходили по определенному сценарию и потеряли свою привлекательнос ть, эффект экспромта.

Спасибо вам, жители деревень. Я вас люблю.