КНИГА ЖДУНГЛЕЙ

- Что говорит Закон Джунглей? Прежде ударь, потом говори…

(Р. Киплинг. Книга джунглей. Братья Маугли).

Как справедливо утверждает справочник «Железнодорожные станции СССР» – «Улан-Удэ (железнодорожная станция) — участковая станция Улан-Удэнского отделения Восточно-Сибирской железной дороги, расположенная на 5641 километре Транссиба.

  Возникновение станции было связано со строительством Сибирского рельсового пути в конце XIX – начале XX веков. Первый поезд прибыл на станцию 15 августа 1899 года. Станция электрифицирована на переменном токе, примыкающие перегоны двухпутные, оборудованы односторонней автоблокировкой, с запада Дивизионная – Улан-Удэ, с востока Улан-Удэ – блокпост 5647 км.»

Много времени прошло с тех пор, как первый паровоз прогудел в этих местах, но не так уж много изменилось.

  Не доехав до оборудованной и электрифицированной участковой станции Улан-Удэ с запада, на промороженную платформу станции Дивизионная, в самом конце ноября, 1987 года, ступили нерешительные ноги, привезенных сюда, прапорщиком Беленко из Киева.

По часам, ту пору можно было бы отнести к очень раннему утру. Ещё не рассвело и не собиралось. Через пустую платформу, полустанка ветер нёс снежную пыль. Разбросанные, в серой мгле, далеко друг от друга, подрагивали электрические звёздочки. Собаки, и те не лаяли.

От станции, через продуваемый пустырь, к открытым настежь и замёрзшим в таком состоянии воротам КПП, вела пустынная, холодная дорога. Под ногами повизгивал укатанный снег. От мороза слипались ноздри. Всю ночь веселившиеся воинственные гусары поникли. Последние капли, нарочитой самоуверенности утекли, как сухой песок сквозь пальцы, без остатка. Настроение было не то чтобы подавленное – его вообще не было.

За воротами дорога потянулась прямо. Из-за деревьев и редких построек, встречавшихся вдоль дороги, ветер немного утих. Шли молча. Пути, казалось, не будет конца, но вот прапорщик свернул в дыру, прорванную в сетке забора.

Очень старое здание казармы, снаружи напоминало жилище великанов. Вероятно, строители, вдохновлялись агитационными плакатами, времён гражданской войны, изображавшими огромных красноармейцев, умело нанизывающих на штык буржуев, попов и генералов. Всё было в полтора-два раза больше чем удобно обычному человеку. Возможно, такое преувеличение носило оборонительный характер. Если представить себе, что вражеский диверсант подкрадётся, ночью, он будет деморализован размерами предполагаемых обитателей такой казармы.

  Крыльцо находилось на уровне, между первым и вторым этажом. Вскарабкавшись по непомерно большим ступеням, прибывшие попали на внутреннюю, уже обыкновенную лестницу, и спустились на первый этаж. Скрипнула, обитая железом дверь. Переднее помещение, величиной с железнодорожный полустанок, тускло освещала жёлтая лампочка, под железной тарелкой. Против входа, стояла пожилая прикроватная тумбочка, судя по её экстерьеру, персонально видевшая атамана Семенова. Она имела три ноги и не падала, лишь благодаря дислокации, так как располагалась в углу. К тумбочке жалось небольшое существо с испуганными глазами. Оно находилось внутри огромной гимнастерки и широченных галифе, подпираемых кирзовыми сапогами. Одежда была абсолютно новая и топорщилась. Оттопыренные уши, не позволяли шапке проглотить голову существа целиком. Вся компания ввалилась на полустанок, и, сгрудившись у двери, уставилась на удивительного стража. Прапорщик Беленко вошёл в открытую дверь, комнаты, сплошь заставленной грубыми, параллельно стоящими, дощатыми стеллажами. Полки заполняли стопки обмундирования. Посередине комнаты, оставалась небольшая полянка, где поместился, бывалый, письменный стол, за которым восседал офицер, такого же бывалого вида, в толстом свитере под расстёгнутым кителем. Из-под стола выглядывали ноги в лохматых унтах. На полу, наводя на мысль, о какой-то лихой удали стояла кучеряво развороченная здоровенная гильза от гаубичного снаряда.

  – Здравия желаю! – заявил прапорщик, с некоторым сомнением.

  Он ревниво оглядел стеллажи, как человек, доверивший своё кровное, заботам типа с сомнительной репутацией. Продолжая внимательно ощупывать взглядом перевязанные бечёвкой стопки шинелей и гимнастёрок, прапорщик, небрежно указав через плечо, бросил:

  – Вот…

  Капитан в унтах, оказавшийся командиром отдельной военно-строительной роты, тяжело поднялся из-за стола, устало подошёл к двери и выглянул. Его усталость не была результатом изнурительного трудового дня. Это реноме, очень нравился капитану. Начальство не слишком его донимало, ясно понимая, что он и так перегружен работой. Подчинённые не решались его тревожить по пустякам, видя, как он вымотан. Все, и начальство и подчинённые, были твёрдо убеждены, что этот человек не протирает штаны в кабинете, но трудится, не покладая рук. Что именно на таких вот пахарях и держится Советская Армия, да что там армия – Родина. Это давало возможность значительно реже появляться на службе. Жена, давно уставшая от капитана Михина и его амплуа, покинула его несколько лет назад, тем самым, освободив его, и без того не слишком занятое сердце для других женщин, одним из которых льстило, что такой усталый странник, всё же находит силы уделять им внимание, другие его попросту жалели.

    Окинув новоприбывших скептическим взглядом, капитан, обращаясь к прапорщику, спросил:

  – Чё ж они все мелкие такие?

  – А я их шо выбирал? Каких дали… – отозвался тот, не прекращая ревизии.

  Беленко соврал. Он специально попросил подобрать ему мелких, так как крупных боялся. Кроме того, на мелких с лёгкостью надевалось любое обмундирование, чего не проделаешь с крупными. А ходовые размеры, прапорщик обменивал, не без выгоды для себя.

В соседнюю отдельную роту пришлось пожертвовать четверых, первых попавшихся под руку. Остальных, загоняя по трое на оставшееся свободное от стеллажей, стола и капитана, место, переодели. Новобранцы заходили в комнату, снимали с себя абсолютно всё, и бросали вещи в одну кучу. Тут же надевали, принятое из бережливых рук прапорщика, новое обмундирование. Сразу разъяснилась претензия капитана. Галифе и гимнастёрки, размером тоже предназначались для красноармейцев с плаката. Брючных ремней не оказалось, и хозяйственный Беленко раздал по небольшому кусочку электропровода, чтобы подвязать штаны.  Прапорщик сэкономил. Отрезка провода, выданного рачительным Беленко, по длине не хватило бы даже обхватить запястье руки, поэтому кусочки, по его же совету, разрезали надвое и связали шлёвки брюк с двух сторон. Огромные галифе, в рясную сборочку по бокам и, коротенькими проволочными антеннками, не смогли придать рекрутам более воинственного вида. Из комнаты, которая, кстати, называлась канцелярией, выходили такие же растерянные и нелепые зелёные клоуны, как то первое живое существо, увиденное ими при заслуженной тумбочке.

На Пэтю и Пузю – розовощёких толстяков обмундирование подходило лучше, если не брать во внимание рост, но Пэтя так и не смог натянуть на свои икры голенища сапог и их пришлось подвернуть.

В неярком электрическом свете, расположение роты показалось довольно большим. Полустанок, продолжался ещё двумя такими же и назывался «взлёткой». По обе стороны, которой располагались кубрики – большие квадратные помещения, с двухэтажными железными койками. Только один кубрик, последний слева имел дверь. Там находилась «Ленинская Комната». Получив постели и приказ отдыхать, новобранцы приступили к исполнению. В указанном прапорщиком кубрике, выбрали койки. Раскатали матрацы, накрыли простынями, и так далее. Процедура немудрёная, хотя и не обойдённая вниманием устава, а равно и неуставных отношений.

Рядовой Немцов, разделся, лёг и усомнился. До сих пор казалось, что всё происходящее – сон. И во сне люди иногда ложатся спать. Анатолий вспомнил, ясный, отчётливо запомнившийся сон, приснившийся ему с год назад. Он пришёл тогда домой, поздним утром, после хлопотного ночного дежурства. Он так хотел спать, что, не раздеваясь, повалился на кровать. Внятный, яркий сон сразу заполонил сознание: Город захватили китайцы. Сначала, с неба повалили парашютисты. Они были везде. На крышах домов, на улицах – везде. На деревьях висели парашюты. Всё было, как-то, очень неожиданно. Потом потянулись колонны грузовиков, боевой техники и орудий. Повсюду ездили патрули, на открытых джипах, бегали солдаты. Прочёсывали переулки, дворы, дома, ловили кого-то. Анатолий, прячась, местами переползая, а в основном, короткими перебежками, добрался домой. Уж родной-то город он знал куда лучше китайцев – в детстве Толик был озорным и непоседливым, и не ограничивался двором для своих игр. Автомат Калашникова, с деревянным прикладом, не лез в нижнее отделение румынского, видавшего виды, книжного шкафа, стоящего в его комнате. Пришлось засунуть его по диагонали. Участие в сопротивлении вымотало его окончательно, и Анатолий решил вздремнуть недолго, чтобы с новыми силами продолжить борьбу. Проснувшись, он прислушался к звукам в квартире. Ничего. Первым делом, открыв дверцы, Анатолий увидел, что автомата нет. На его месте лежало, сложенное аккуратными стопками постельное бельё. Ужас пронизал насквозь. Всё ясно, как день: «они нашли его, нашли оружие, и решили поглумиться. Сидят тихонечко в соседней комнате, дожидаясь его пробуждения». Мужественно, не теряя самообладания, Анатолий стал красться по комнате. Чтобы добраться до окна (благо, первый этаж), необходимо было как-то пройти мимо открытой двери. С целью перехитрить врага, он опустился на колени, пригнулся головой к самому полу и аккуратно заглянул в соседнюю комнату. К его немалому удивлению, враг оказался значительно коварнее, чем предполагалось изначально. В комнате не было видно никого. Всё также ползком, не меняя тактики, Анатолий продвинулся чуть дальше. Теперь вся комната была как на ладони. Абсолютно все углы были видны, если не напрямую, то, отражаясь в стёклах серванта. Застыв в недоумении, Анатолий мучительно думал, но понять ничего не удавалось. Осторожно выглянув в окно, Толик, был поражён увиденным. Там, как до войны, ездили машины, обыкновенные гражданские. Прохожие имели мирный, довоенный вид. Никаких, хоть малейших признаков оккупации. Простояв так с минуту, Анатолий вдруг понял, что всё это ему только снилось, и действительно проснувшись, он не сразу очнулся.

Подумав, "хорошо бы, вот так же, проснуться дома…", Анатолий уснул без сновидений.  

Помещение, в котором располагалась другая отдельная рота, куда перевели четверых киевлян, было, в архитектурном смысле зеркальным отражением того, где остались их земляки. В остальном же, казарма выглядела значительно более обжитой и, даже, в каком-то смысле уютной. Кота, Юричку, Удава и Бондаря переодели, вместе с восьмью только что прибывшими грузинами из Сванетии. Форма на новобранцах сидела значительно лучше. В этой роте вовсе не надеялись получить великанов, потому запаслись обмундированием более подходящих размеров. Как только погоны, пуговицы и подворотнички были пришиты, грузины первым делом, для знакомства предложили подраться. Юричка, Удав и Мангур (так грузины назвали Бондаря), предложение отклонили. И только Кот радушно согласился. Джигиты не поскупились и выделили самого крупного из своей компании, чьи кулаки были не меньше его головы. И хотя голова не была так уж мала, крепилась она к могучим, покатым плечам, шеей толще головы. В качестве ринга было выбрано умывальное помещение. Грузинский витязь, не отягощённый интеллектом, русским языком не владел вовсе, потому исключив предисловия, он с крестьянским кряхтением сделал несколько мощных, но, увы, бестолковых махов руками. Не теряя бодрости духа Кот, уклонился от пролетевших гирь-кулаков и, присев, что было сил, двинул великана кулаком в пах. Разозлённый сван с яростным мычанием вспарывал воздух кулачищами, но попасть в юркого противника так и не смог. Кот энергично перемещаясь, наносил удары из самых неожиданных положений, по наиболее уязвимым местам. Он разочаровал кавказских однополчан и побил их делегата. Такой позор гордые сыны гор перенести не могли, и подкараулив Кота в подходящем месте слегка помяли его, в назидание.

В какое время суток, новоиспеченных солдат разбудили, понять было не возможно. Оконное стекло, в кубрике, с внутренней стороны, было покрыто толстым, сизым слоем льда и свет пропускало с погрешностью. Вверху окна, лёд был толщиной с палец, книзу же утолщался до ширины ладони, и затем изящно переходил на подоконник.  

  Очнувшись ото сна, и с сожалением констатировав явность всего происходящего, бойцы выбрались из иллюзорного тепла сомнительных одеял, в несомненный и явно ощутимый холод казармы. Вползли в сырую одежду и, засунув руки в карманы галифе, и подняв плечи к самым ушам, сбились в бесформенное стадо. За пределы кубрика выйти никто не решался.

  Опять явился прапорщик. В естественной, для себя, среде он держался увереннее, хотя выглядел, по-прежнему, как колхозный кладовщик.

– Ну, шо, герои, проснулись? – бодро спросил Беленко, повернувшись боком к новобранцам. Кот был отправлен в другую роту, остальных прапорщик не боялся.

– Отак, в конец и налево, умывальник – Беленко указал рукой направление, как мраморный Ленин на Бессарабку – потом возьмёте, у меня свои харчи, шо у вас там ещё осталось… Вас на довольствие ещё не поставили.

В кубрике напротив того, в котором разместились киевляне, роились таджики похожие на бандерлогов, из «Книги джунглей» Редьярда Киплинга, одетые в ту же безразмерную форму. Одни гроздьями свисали с ближних коек, другие осторожно выглядывали из-за угла и рассматривали новеньких с боязливым любопытством.

В этот день доедали остатки привезенной из дому провизии. Получив от прапорщика заметно цензурированные свёртки, киевляне уселись на длинную скамейку за стол для пинг-понга и приступили к трапезе. Из Ленинской комнаты вышел чернокудрый боец в тапочках.

– А! Духи! – воскликнул кудрявый, напустив на себя суровый вид – Как служба?

– Нормально – неуверенно пролепетал кто-то.

– Вы откуда? – строго спросил солдат.

– Из Киева – уже чуть увереннее ответили новички.

– А, хохлы! Это хорошо. А сало у вас есть?

– Осталось немного.

– Дайте чуть-чуть – теряя суровость попросил воин в тапочках – вы не думайте, я не отнимаю, я прошу. Я сам армянин. Я в Харькове учился. У меня девушка там была. Хохлушка. И я хохляцкое сало там ел. Сильно люблю.

Держа на ладони, расплющенный раскрошившийся хлеб с лепестками сала, угощенный армянин продолжал:

– Мы христиане, должны вместе держаться. Тут есть азер, казах, татары, всяких, короче мусульман много, ещё таджиков привезли. А христиан совсем мало. Так, что вы, если что мне говорите, я вас в обиду не дам. Меня Шаген зовут, Шаген Шагинян. Я в Ленинской комнате живу. И сами тоже вместе держитесь. – наставительно вещал армянин, жуя сало – Если на одного наедут все вступайтесь, короче. И за собой смотрите. Чтоб грязные не ходили, как чмошники, короче. И ноги мойте, до колена, похрен, что вода холодная. Тут у всех такие язвы сильные, ноги разъедают. У кого увижу, сам кренделей навешаю, короче.

Из-за бессонной ночи, дневного сна, необычной нервной обстановки, время покатилось кувырком. Снова явился Беленко, роздал шинели-шапки, погоны-шевроны, пуговицы-кокарды. Пришивали, и прилаживали всё это, сидя на койках. 

«Бандерлоги», как выяснилось, пятнадцать голов, буквально накануне были привезены из Таджикистана. На правах старожилов они предприняли несмелые попытки установить контакт, а если получится, утвердить владычество ислама над неверными. Несколько человек, вышли из кубрика неуверенной походкой. Из всех русских слов они знали только «э!». В комплекте с жестами, звук этот выражал всё, что хотелось сказать, или, хотя бы то, что получалось. Началась флегматичная борьба за территорию. Длилась, она не долго. Трое воинов Аллаха принесли с собой гимнастёрку, положили её на колени сидевшему, на койке Алику.

– Э, кахоль! – заявили они и жестами попытались объяснить, что к ней необходимо пришить подворотничок.

Алик огорошил их несогласием. Передовой отряд, неготовый, вероятно, к такому развитию событий, не меняя выражения лиц, молча отступил. Спустя пять минут прибыл парламентёр – дистрофически-худой и длинный. Сказав «э», он указал на Алика, и жестом позвал строптивца в умывальное помещение. Алик, с хмурым видом двинулся к месту дуэли. К умывальнику, тем временем потянулись таджики.

– Бандерлоги украли Маугли – констатировал Немцов и направился вслед за ними – ну-ка пошли все, до единого!

В помещении для умывания, рассредоточившись вдоль стен, стояли таджики в полном составе. По середине стоял Алик. Битва не начиналась по причине языкового барьера. Владеющие русским языком отказывались принимать действенное участие в поединке, остальные же небыли в состоянии сформулировать претензию. Временное замешательство не сыграло им на руку. В умывальник, следуя заветам Шагена Шагиняна, вошли остальные киевляне. Фраза «численный перевес» здесь была бы не вполне уместна. Таджиков числом было больше, но перевес по килограммам был, несомненно, на стороне Киева.

– Что вы хотите? – спросил Немцов, захватив инициативу.

– Ничего – ответил таджик, с лукавыми глазами, владевший русским.

– Тогда чего вы его звали? – допытывался Немцов.

– Проста… Пазнакамица хатели… – сказал таджик, явно радуясь такому повороту дела.

– Ну и что? Познакомились? – напирал Анатолий.

– Да – продолжал радоваться благодушный переводчик.

– Если кто-то ещё тронет кого-нибудь из наших, – заявил Немцов – мы все за него подпишемся. Понятно?

– Панятна – улыбаясь одними глазами, согласился таджик.

– Пошли – сказал Анатолий, обращаясь к своим, и киевляне начали покидать умывальник.

Таджики недоумённо проводили взглядом первых вышедших из помещения и о чём-то загалдели между собой в полголоса. Русскоговорящий их земляк резко проворчал несколько отрывистых фраз и все замолчали.

Установившийся мир на время успокоил. Инцидент исчерпался. Все вернулись к своим занятиям. Пришивали к шинелям погоны, шевроны и пуговицы, и то, что можно было считать днём, закончилось.

Задолго до рассвета по взлётке прошёл прапорщик Беленко. Его шаги гулко разносились по казарме.

– Подъём! – проорал прапорщик противным голосом – Стро-оится!

В кубриках замычали разбуженные солдаты, и с кряхтеньем и руганью стали вылезать из нагретых постелей в неприкрытый космос.

   – Подъём! Беом! Беом! – орал Беленко, стоя на взлётке, между кубриками.

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем последние приковыляли на построение. На взлётке выстроилась зигзагообразная шеренга. Одежда была надета и застёгнута кое-как, но собрались все.

– Шо это за ёвашумать? – коротко, но ёмко изложил прапорщик своё отношение к увиденному – щас будет команда «отбой», все отобьются, потом по моей команде «подъём», все вскочат, оденутся за тридцать секунд и построятся – прапорщик сделал паузу – Всем ясно!?

Таджики заволновались, многие не поняли ни слова и растерянно переглядывались.

– А чего тридцать секунд, а не сорок пять? – спросил Денисюк.

– Разоворчики! – отозвался прапорщик и скомандовал – Отбой! Р-разойдись!

Бойцы потекли в кубрики, разделись и улеглись по местам.

– Команду «отбой», тоже будем отрабатывать – удовлетворённо отметил Беленко, дождавшись, когда последний накроется одеялом – Р-ротаподъё-ом! Время пошло!

Началась степенная процедура подъёма и одевания.

– Три минуты, сорок пять секунд – констатировал прапорщик – Будем заниматься до вечера. Отбой!

Всё повторилось, но более находчивые попытались улечься в постель одетыми, что не ускользнуло от бдительного ока прапорщика:

– Не понял, боец, это шо, самый умный? Умные, у нас, будут сортир драить.

Наконец все улеглись, и Беленко скомандовал – Р-ротаподъём!

– Две с половиной минуты – сказал прапорщик, когда все построились.

Он осмотрел личный состав и поморщился:

– Шо вы за солдаты? Вы посмотрите, на шо вы похожи. Вы будете скакать у меня хоть до ночи, пока не будете стоять тут, как полаается, одетые и подтянутые, через сорок пять секунд, после команды «подъём». Давайте. Отбой!

Писаренко сложил гимнастёрку застёгнутой, чтобы не возиться с пуговицами. Его примеру последовали ещё несколько человек. Стало понятно, что Беленко не отвяжется, и нужно постараться.

Бессчётное количество раз ложились и вставали, и дело наладилось. Только один маленький таджик, с непропорционально большой круглой головой, тот самый которого первым увидели наши герои, прибыв на место прохождения службы, систематически не укладывался во время.

– От так, бойцы – развивал мысль прапорщик, прохаживаясь вдоль строя – из-за одного урода страдают все. Отбой!

В кубрике таджиков произошла короткая возня, послышался клёкот голосов, глухие удары, скрип коек и кряхтение.

– Сорокпятьсекунд подъём! – скомандовал прапорщик и уставился на циферблат часов.

В кубриках повторилась процедура подъёма, напоминающая уже панику на тонущем корабле. Подгоняемый пинками сразу нескольких ног прибыл растерянный головастик. К общему удовольствию, через сорок пять секунд, на взлётке построилась вся рота. Беленко прошёл вдоль шеренги, заложив руки за спину, как это делают командиры, в военных фильмах, и сообщил:

– Шо за строй. Стоите как бык посцал. Ну-ка выровнялись, по половой щели! Шоб грудь четвёртого человека было видать.

Несколько пар карих глаз впились в грудь Беленко полагая, что правильно поняли команду, и именно товарищ прапорщик – тот самый «четвёртый человек». Бойцы подровнялись, так чтобы носки сапог касались щели между досками пола, и только сапоги головастого таджика, не понявшего слов прапорщика, выдавались вперёд сантиметров на десять. Рядом стоящий Исраилов исправил положение, ткнув его острым локтем в живот. Головастик крякнул и прапорщик продолжил:

– Щас всем, кроме дневальных, одеться, шинели-шапки и, через минуту построиться, идём не зарядку. Разойдись!

Шинель, к удивлению Немцова, оказалась совсем не тёплой. Один слой грубого сукна и никакой утеплительной прокладки. Зимой бойцам полагалась полушерстяной комплект одежды и байкового белья, но стройбат считался морозостойким, потому обходился тонким х/б комплектом.

Команду «подъём» разучивали долго, но рассвести всё же не успело. С тёмного плаца, неравномерно раскачиваясь, по команде Беленко, двинулась колонна.

– Стой! – заорал прапорщик – куда! Ну-ка все с левой нои, шаом марш!

Колонна поползла, по-прежнему, расхлябано раскачиваясь. С тревожным криком чайки, поскользнувшись на утоптанном снегу, упал маленький головастик, высоко подбросив обе ноги.

– Р-ротастой! Р-раз-два! – скомандовал прапорщик.

Рванувшие, было с места передние, вернулись. Поднявшийся головастик получил, от земляков, две, слившиеся воедино затрещины и побежал за улетевшей шапкой.

– Р-равняйсь! Смирна! – неистовствовал Беленко – поднять левую ноу! Стоять!

Войско, застыло, слегка покачиваясь, выставив вперёд левые ноги.

– С левой нои, шао-ом марш!

Рота двинулась всей массой, и только головастый маломерок, потеряв равновесие, ухватился за двух своих соседей. Сапоги ему были очень велики, и он с трудом управлялся, но всё-таки не упал. Утоптанный снег, под сапогами, издавал поросячий визг. От мороза, слезились глаза. Прапорщик не в ногу подгавкивал «левой! левой!». Немцов снял шапку, и неуклюжей рукой, в матерчатой перчатке, развязал на ней шнурки, опустил уши и натянул шапку на голову.

– Отставить! – тут же скомандовал Беленко – Хто разрешил?

– Холодно – буркнул Немцов.

– В строю, должно быть, единообразие – заявил прапорщик – без команды, никому не разрешается опускать уши на шапках! Ещё раз увижу, будешь, у меня, сортир драить.

Немцов вернул шапкины уши, в исходное положение. Колонна продолжала двигаться. Теплее не становилось.

– Товарищ прапорщик! – взмолился Денисюк – уши мёрзнут!

– Разоворчики в строю! Щас на стадионе побеаете, разогреетесь – И чтобы отвлечь личный состав роты от разлагающих дисциплину мыслей, Беленко, опять попытался заставить роту шагать в ногу.

Отмашка рук, которой прапорщик пытался добиться от солдат, не получалась из-за того что руки тянулись к замёрзшим ушам. Пройдя, таким манером, ещё метров сто, он сдался.

– Р-рота стой! Р-раз-два! Всем опустить уши шапок!

Вот уникальный случай, когда приказ прапорщика порадовал и был выполнен, незамедлительно, с большим воодушевлением.

В предрассветной тьме, снежная целина, стадиона вызывала тоску и глубокое чувство одиночества. Бегать, по колено в снегу, было неудобно, и Беленко отказался от запланированной программы. Личным примером, порядком замёрзший прапорщик попытался, было увлечь личный же состав, простыми упражнениями. Произведя несколько махов руками, он устал. Стоять было холодно, двигаться – утомительно, потому Беленко решил перейти, непосредственно к завершающей фазе утренней зарядки, то есть к возвращению в расположение роты.

Зарядка не прошла напрасно – в казарме выяснилось, что Писаренко и Озёрный отморозили уши. Пострадавших от суровостей устава, прапорщик персонально сопроводил в санчасть. Высокий, статный майор-военврач, с пушистыми седыми усами, обильно накремил размороженные уши вонючей мазью и забинтовал. Раненые выглядели пафосно, как Щорс в плановом спектакле областного театра. Спустя несколько дней, когда повязки сняли, опухшие, красные, хлопьями облазившие уши, увеличившись вдвое, оттопыривались несвежими чебуреками. Спать жертвы зарядки могли, только упёршись лбом в подушку, зато на весь карантин освободились от несения караульной службы, по причине невозможности надеть головной убор, без которого дневальный обойтись не может. Беленко же, к идее зарядки под открытым небом больше решил не возвращаться.

Теперь зарядку проводил замполит роты, задорный лейтенант Изюмов. Он появлялся в расположении части до подъёма, выстраивал молодых в галифе и тапочках, бодренько командовал:

– Пять минут на оправление и умывание. Р-разойдись!

Бойцы заходили в умывальник и курили, окружив кольцом большую лужу посередине помещения. В сортире было только пять дырок, в двух из которых стояла вонючая жижа табачного цвета. Лейтенант Изюмов не ограничивался благодушным ожиданием. Он ревизовал процесс умывания.

– Я не понял, товарищи солдаты – неизменно говорил, Изюмов входя в умывальник – чего стоим?

– Ждём, товарищ лейтенант – неизменно отвечали солдаты.

– Так умывайтесь пока – наставлял лейтенант, прекрасно зная причину ожидания.

– Вода холодная – отвечали бойцы, не нарушая недавно сложившейся традиции.

– Холодной водой умываться полезно – как обычно сообщал Изюмов – давайте, давайте!.. Лучше сохранитесь…

И покрикивая для порядка, выходил в коридор. Воины же дождавшись своей очереди оправлялись, затем намочив указательные пальцы в обжигающей ледяной струе протирали глаза и выходили строится. Спортивный лейтенант бдительно следил за тщательностью выполнения упражнений. После зарядки Изюмов приказывал надеть гимнастерки, сапоги, шапки и перчатки, и вместе со всеми бежал до КПП и обратно.

К концу третьего дня в казарме обнаружилось что-то похожее на снежного человека. Около двух метров ростом, исполинского телосложения. Мощный скелет необычайной толщины костей, обтягивали, будто свитые из толстых канатов, по которым лазят в спортзале, мышцы. Ходил он, ссутулившись, от чего красные, лопатообразные, с толстыми могучими пальцами ладони болтались на уровне колен. Ступни коротких ног, такие широкие, что ими можно не проваливаясь ступать по глубокому снегу, имели растопыренные, в жизни не знавшие обуви пальцы. В армии он носил валенки, в каждом из которых можно было ночевать пополувзводно, а в летний период переходил на летнюю форму обуви – резиновые шлёпанцы. Елчин Алиев, сам выговорить свою фамилию, с первого раза не мог. Родившийся и выросший в горах Азербайджана, он плохо говорил по-азербайджански, из русского языка ему были ведомы лишь два слова – «восемь» и «за-бись». Всегда по-идиотски радостная физиономия требует особого описания. Все черты лица были карикатурно преувеличены. Немыслимых размеров нос, губы, подбородок, глаза, веки выглядели так, будто его лицо отражалось в ёлочном шаре. Уши, сорок пятого размера, можно было бы носить вместо тапок, тому, кому они небыли бы велики. Лоб – не боялся стужи, потому что был почти от бровей покрыт чёрной, растущей назад, жёсткой шерстью, не делавшей уже никаких пауз до самой шеи. Елчин был настолько добродушным, что в зоопарке ему не понадобился вы прочный вольер. Работал Алиев в столярном цеху вместо автопогрузчика, и хотя он не был так маневрен как машина, поднимал он больше и не требовал запчастей. Питался Елчин помоями, но где и когда, было неизвестно, в столовой его не видели.

Равновесием называется такое состояние системы, при котором силы, действующие на систему, уравновешены между собой. Равновесие может быть устойчивым, неустойчивым или безразличным. Так при устойчивом безразличии системы, установившееся, было, неустойчивое равновесие нарушил нехороший ветерок, прошелестевший в джунглях казармы.

В этот день в расположении роты появилось сразу несколько новых персонажей. Сначала возникли три суровых грузина, пришедших на разведку из соседней роты. Они, выпятив грудь, молча продефилировали по взлётке, заглянули в кубрики, внимательно ощупывая каждого хищным волчьим взглядом. Не сказав ни слова, делегация покинула казарму. А ближе к полудню обнаружился старший лейтенант, а с ним полуторагодовалые бойцы, вернувшиеся в часть из командировки. Когда и как они прибыли никто не заметил, но события развивались.

  Старший лейтенант Самойленко, был человеком, которого трудно обойти вниманием, и вообще было трудно обойти. Мужчина высокий и крупный. Покатость нешироких плеч, с лихвой компенсировали широкие массивные бёдра. Размерами и фигурой Самойленко напоминал мультяшного медведя, с хитрой, но добродушной физиономией. Подменив, тут же ушедшего в отпуск капитана Михина старший лейтенант принялся вводить новые порядки. Прежде всего, он вытребовал из соседней роты четверых грузин, взамен отданных ранее киевлян. Сдвинув брови, выменянные сваны, уже на правах хозяев, рыскали повсюду, что-то высматривая и вынюхивая. Перемешав, всё разноплеменное воинство, Самойленко поделил новобранцев на три взвода, приставив к каждому взводного командира, из «дедушек». Казах, сержант Каримов напоминал ленивого барса. Он никого не трогал, жил какой-то автономной жизнью, будто не замечая происходящего вокруг. Весь его вид излучал силу и уверенное в себе спокойствие. Азербайджанец, младший сержант Гумбатов, с вытянутым лицом, широкими атлетическими плечами, массивной грудью и оттопыренной задницей, а главное осанкой и походкой, несомненно, принадлежал к славной семье павианов. С таджиками он нашёл общий язык, от чего последние воспрянули духом и стали держаться смелее. Маленький татарин, ефрейтор Васильев, с серыми прямыми похожими на заплесневевшую солому волосами, беззубым ртом и тоненькими сизыми конечностями, лицом и повадками казанского беспризорника, был похож на воробья. Все трое были одеты в обтягивающие рейтузы, сделанные из форменных галифе. Чтобы не зашить карманы, брюки пришлось ушивать, уменьшая заднюю часть, от чего карманы переместились назад. На тонких ногах Васильева портки перекрутились жгутом, и карманы ушами оттопырились там, где могли быть ягодицы. Гимнастёрки были ушиты и плотно обтягивали фигуру, а под воротник было подшито по целой простыне. Шея казалась загипсованной. На затылках Каримова и Гумбатова неведомая сила держала маленькие, почти детские четырёхгранные шапочки, со сложенной вдвое кокардой. На голове Васильева болталась широченная кастрюля из серого синтетического меха.  

Всё время теперь уходило на строевую подготовку под руководством неутомимых сержантов, получавших глубокое удовлетворение от этого занятия, и походы в УНР (управление начальника работ), который имел на своей территории столярный цех и склады самых разнообразных стройматериалов. Новобранцы производили в ручную погрузочно-разгрузочные работы, в присутствии непрерывно орущих сержантов.

Подполковник Кожухов, начальник УНРа, лично контролировал трудовой процесс. Загнав в шаланду КАМАЗа четверых бойцов, Кожухов приказывал разгрузить длинные, в длину всей шаланды доски и аккуратно сложить их в штабеля. Перебрасывать лес через головы друг друга было, не удобно и работа не ладилась. Спустя минут пятнадцать являлся подполковник.

– Что ж это такое, йопт! – кричал он – вы, что с досками справиться не можете!? Сержант! – кричал Кожухов, стоящему тут же Каримову – ещё четверых бойцов на шаланду! Живо!!! Десять минут на разгрузку! Приду, проверю.

Подполковник удалялся только убедившись, что сержант выполнил его приказ. В шаланде теперь копошились восемь человек, не всегда успешно уклоняясь от досок как в старых комедиях.

– Как!? – орал появлявшийся, откуда не возьмись подполковник – Йотп! Вы до сих пор не разгрузили!? – он искренне удивлялся – Сержант! Я тебя спрашиваю, йопт, в чём дело? Не хватает, нах, людей, ещё возьми.

– Товарищ подполковник – встревал неугомонный Денесюк – тут и так развернуться негде…

Но по глубокому убеждению подполковника Кожухова, быстрота выполнения поставленной задачи, не может не расти пропорционально количеству выполняющих её бойцов. С железной логикой командира, в первую очередь, не собирался спорить сержант Каримов, желавший дослужить оставшееся полугодие без эксцессов.

Путь в УНР, а равно и обратно занимал около сорока пяти минут. Как-то в сумерки, возвращались из очередного похода. Шлёпая сапогами по бесконечной мёрзлой дороге, Немцов пытался отвлечься, фантазировал, будто он шагает в строю добровольцев, направляется в морозные окопы, защищать Киев, от петлюровский войск, как Мышлаевский в булгаковской «Белой гвардии». Поморщившись, Анатолий выпроводил из головы эту фантазию, мотивировав своё негостеприимство большим содержанием бандерлогов в строю.

Лучше всего у старшего лейтенанта Самойленко получалось плести интриги. Мягко настраивая друг против друга этнические группы, он умело создал напряженную обстановку настороженного недоверия. В соседней роте было девяносто туркмен, и Самойленко не слишком препятствовал набегам, которые они время от времени делали на его питомцев. Досуг теперь целиком занимало противостояние. Напряжённое ожидание драки то и дело сменялось ею непосредственно. Кроме туркмен доставляли хлопоты и таджики, понукаемые братьями по вере. Посещали и грузины, враждовавшие со всеми. Самойленко знал всё обо всех. Он поражал своей неимоверной осведомлённостью. Кто кого бил, где и как, ему было известно всегда. Ни одно происшествие не ускользало от его пристального внимания. Секрет был не в его прорицательских способностях, а в умелой работе с личным составом. Дружелюбно беседуя с солдатами, старший лейтенант выведывал всё сокровенное. Он так же не ленился, покинув казарму, подолгу бродить вокруг, подглядывая в щели обледенелых окон.

Почти ежечасно являлись, оторванные от земляков, киевляне. Они старались использовать любую возможность улизнуть из своих джунглей в… чужие. Жаловались на нелёгкую службу среди годовалых туркмен и воинственных необузданных кавказцев, передравшихся со всеми. Только Кот добился безмятежного существования благодаря весёлому нраву, неуёмной энергии и крепким кулакам.

Два верхних этажа казармы занимали танкисты. На первый этаж они не спускались, но однажды в помещение строительной роты вошёл бравого вида старослужащий с солдатскими значками «отличника советской армии» и полным набором значков «классности» на мудрёно отутюженной шерстяной гимнастёрке. Танчики на петлицах были перевёрнуты, что указывало на завершающий этап службы, равно как реденькие усы, на розовощёком лице и кудрявый чуб, из под отглаженной шапки. «Дедушка», не найдя видно, никого подходящего чтобы «озадачить» его работой, в своей части, нашёл оригинальное решение и явился за этим сюда.

– Эй, боец – сходу обратился дедушка к топтавшемуся у двери Жирному – давай, быстро, пошёл со мной!

– В честь чего это? – не очень внятно спросил Жирный.

– Та-ак, я не понял! Дух, ты чо, бурый!? – взвыл танкист, придвигаясь ближе – тебе дедушка говорит!

Всегда спокойный Жирный огляделся по сторонам и обеими руками толкнул завоевателя в орденоносную грудь. Старослужащий, от неожиданности крякнув, растворил спиной дверь и вывалился наружу. Притянутая пружиной дверь захлопнулась, полный кавалер всех солдатских регалий встал и решительно двинулся восвояси. Получив неожиданный отпор, не влезавший ни в какие рамки устава неуставных взаимоотношений, он побоялся продолжать наступление, позвать на помощь стеснялся, а потому, все, замедляя шаг, поплёлся самостоятельно выполнять порученное ему задание. Жирный же, человек миролюбивый, но здравомыслящий, даже не удивился своему поступку – по сравнению со здешними обитателями этот ряженый был мягкой игрушкой.  

Немцов открыл волшебное свойство, ничем не примечательной солдатской подушки: стоило только прикоснутся к ней ухом после отбоя, тут же, без промедления наступало утро. Причём Анатолий просыпался абсолютно беспричинно с твёрдым убеждением, что сейчас дежурный заорёт неестественно противным голосом. Появлявшееся, с пугающим постоянством предчувствие, ни разу его не подвело.

Жирный исполняя обязанности дневального, спал с открытыми глазами стоя возле тумбочки. Это новое свойство приобрели теперь почти все. В казарму, приложил палец к губам, вошёл Самойленко, любивший появляться внезапно.

– Как дела? – проходя мимо дневального, тихо спросил он.

– Беленко колбасу спионерил – не просыпаясь, ответил Жирный.

Непривыкший переспрашивать, старший лейтенант проскользнул в канцелярию, а через минуту оттуда выскочил прапорщик и неистовым криком разогнал сон дневального. Тот встрепенулся и удивлённо уставился на Беленко. Утирая лицо от брызгов слюны, Жирный искренне уверял, что ничего подобного сказать не мог, поточу, что никакой колбасы он не знает. Прапорщик считал заявление бойца грязной клеветой, а отпирательство, почему-то, наглостью. Самойленко понимающе кивал. Радеть за свою честь Беленко побуждала ноющая боль в рёбрах и спине, не затихавшая с тех пор как Кот рассказал прапорщику Александрову в своей роте о том, как Беленко украл три бутылки водки в благодарность за помощь в покупке сосисок и Пепси-Колы.

– Вот с-сука, а мне сказал, что не купил ничего – прошипел прапорщик и ушёл.

Говорят, что сон – продолжение реальности, но и реальность иногда не отличишь ото сна. Неспроста снилось Жирному исчезновение колбасы. С первого дня стали пропадать личные вещи.

– Я всё понимаю – возмущался Немцов – но кому понадобилась зубная щётка? Они что будут чисть зубы чужой щёткой? – он брезгливо поморщился и посмотрел в сторону кучки таджиков – Нет! Откуда им, вообще, знать, зачем она нужна! – он ещё раз бросил взгляд на таджиков – тогда зачем они её украли!?

– Понравилась вещь – резонно ответил мудрый Алик – взяли из любопытства. Что тут удивительного?

Все оставшиеся вещи носили в карманах, а на ночь прятали под подушку.

Расстроившийся было Немцов получил жизненное подтверждение поговорке «нет худа без добра». Выданные ему сапоги были неновыми. Беленко менять их отказался наотрез. Утром же когда выяснилось, что все новые сапоги пропали, лишь Анатолий не потерял ничего. Все пропавшие вещи канули. Их след простыл. Зато в избытке прибыло вшей. Их сразу оказалось так много, будто каждого окатили вшами из ведра.

Чариев принёс землякам маленький запаянный полиэтиленовый пакетик с чем-то тёмным и рассыпчатым. Разорвав зубами пакет он понюхал содержимое – непонятно. Попробовал на язык – непонятно. Тогда, не откладывая Чариев набил содержимым пакетика папиросу и попробовал закурить. Папироса гореть не хотела. Пробовали все но ничего не получилось. Набиев щедро насыпал себе под язык. Его примеру последовали остальные, пока пакет не опустел.

– С-с-сктм-м-м – немного подержав порошок во рту, сплюнули прямо на пол и разошлись.

– Землю спёрли – сказал утром Жирный.

– Что за землю? –поинтересовался Алик, полагая что Жирный опять уснул.

– Я в пакетик запаял немного киевской земли – пояснил Жирный – взял с собой.

– Я тоже взял – сказал Немцов – с Владимирской Горки – печально помолчал, добавил – сразу пропала.

Уже несколько дней отдельная рота посещала столовую. За неимением собственной питались в столовой принадлежащей полку РЭБ (радиоэлектронной борьбы). Первый раз прапорщик Беленко построил на плацу роту и, отдавая должное торжественности момента, а, заодно намекнув на обиду несправедливыми наветами, скомандовал двигаться к столовой торжественным маршем. Тянуть носок и высоко поднимать ногу, было не просто, поскольку полуметровый слой прессованного снега бессистемно прорезало глубокое, до земли, обледеневшее русло, протекавшего здесь некогда ручья, бившего ключом из-под столовой. Прапорщик прыгал через замысловатые зигзаги, тщательно выискивая место, чтоб поставить ногу, и не хотел слушать никаких отговорок:

– Вы в армии, а не в детском саду – свирепел прапорщик – держать строй! Исраилов, йопт, носок тяни! Не забывать про отмашку рук!

Третья попытка поколебала уверенность Беленко в необходимости торжественного марша, и прапорщик решил больше не возвращать роту к казарме. «Холодно вже у шинели, с-с… – подумал он – трэба полушубок недивать».

– Стой! Р-раз-два. Ну-ка стали нормально! Все мёрзнут из-за одного урода! – по сведённым холодом лицам киевлян пробежала улыбка, прапорщик продолжал – Щас заходим в столовую. Занимаете столы шо справа. Ясно? Р-равняйсь! Смирно! – ещё раз медленно оглядев колонну замёрзших без шинелей солдат, прапорщик скомандовал – Справа потри, в столовую, шаом марш!

Длинный зал деревянной столовой казался вошедшим со снегу сумрачным, хотя по обеим продольным стенам были большие, разрисованные морозом окна. Задеревеневшие несгибаемые ноги циркулями зашагали к указанным столам. Расселись по-землячески.

– Отставить! – тут же раздался голос прапорщика – за столы повзводно!

Передислоцировались. Столовские дежурные принесли на каждый стол нечистые тарелки и по кастрюле какой-то жижи, с одиноко плавающей медузой, сделанной не-то из лука, не-то из капусты. Расхватав тарелки, бойцы повскакивали с мест.

– Отставить! – заорал неусыпный Беленко – ну-ка те, хто сидит возле бака, встать! Разливайте.

Оказавшиеся возле кастрюль, с голоду, интуитивно догадались, что речь идёт о них. Вскочили и подоспевшими половниками принялись разливать жижу по тарелкам. Худой, с глубоко впалыми щеками Чариев, наполнив одну тарелку, схватил её обеими руками, поднёс к губам и стал пить. Не говоря уже о том, что для завтрака это блюдо не совсем типично, суп был приготовлен по старинному, времён блокады, ленинградскому рецепту, а потому питательным не был. На второе принесли чайники с жёлтым кипятком и сухари с плесенью.

Со временем дело наладилось. То ли рэбовцы стали больше оставлять на тарелках, то ли Беленко о помоях договорился ещё с кем-то, но кормить стали сытней. В супе чётче обозначились клочья капустных листьев. Возникло некое блюдо из тушёной капусты, в биографии которой, оставались белые пятна. Было не до конца ясно, что же с ней случилось раньше: заквасили её, прежде чем она сгнила, или не успели, и произошло наоборот. К капустному рагу прилагалось «мясо с подливкой» в роли которого выступала кучка варёного сала, подававшаяся на стол на отдельной тарелке. Не успевала тарелка коснуться поверхности стола, тут же происходила, из-за быстроты, почти не уловимая глазом, схватка, в результате которой комки сала исчезали в голодных ртах. Проворно выхватив кусок, класть его на свою тарелку было неразумно, ведь и оттуда он исчезал в долю секунды. Всё выхваченное или отбитое сразу засовывалось в рот, и только там было в относительной безопасности. Хлеб (когда не было сухарей), схваченный всеми одновременно, разлетался фонтанами крошек. Гордые сваны, за еду не дрались. Капуста их не интересовала. Они подтаскивали к себе «мясо», наклонившись вперёд, исподлобья зло смотрели на соседей и, гортанно рычали. От этого бандерлоги трусливо втягивали головы в плечи и тревожно ждали, когда свирепый горец потянется за хлебом, ослабит бдительность. Тогда быстрые руки хватали куски из под самого его носа. Если грузину удавалось сохранить сало в целости, он съедал его и хлебом подбирал «соус». Пустая тарелка со следами подливки поступит в распоряжение остальных. Грузин можно было понять – хищники питаются мясом. Окружающих они считали травоядными.

В рационе появилось «масло» – маленькие цилиндрики рыхлого комбижира. Его тоже хватали голыми руками. Между сжатых в кулак пальцев высовывались языки масла, когда таджики крепче сжимали желанное лакомство. Яйца, самые настоящие, давали по воскресеньям. Строем в столовую входить перестали. Никто так и не смог справиться со стихийным штурмом входной двери. Младший сержант Гумбатов, подкреплённый взглядом старшего лейтенанта Самойленко, формировал колонну по четыре и подавал команду, неизменно заканчивавшуюся его излюбленной шуткой.

– Нале-еу! – командовал Гумбатов – Шаго-ом А! – последний звук он не выкрикивал, как бы выкрякивал. Таджики угодливо смеялись, и младший сержант оставался доволен.

Пройдя шагов десять, воинство не выдерживало и срывалось на бег. Игнорируя окрики Гумбатова, негодующие протесты дежурного офицера полка РЭБ и другие незначительные оборонительные мероприятия, небольшая, но злая лавина, сокрушая всё на своём пути и унося с собой захваченное с других столов, добиралась до своих мест. Ещё не отгрохотали перевёрнутые потоком скамьи, и не затих ещё голос дежурного офицера, а воины уже дрались за добычу.

– А как же ты сало жрёшь? – спросил, расторопно сунувшего в рот большой кусок варёного сала Ташмухамедова, расстроенный неудачей Денисюк – ты ж мусульманин.

– Альлах там, я сдес, Альлах не видит, я кушаля – проглотив сало, сформулировал таджик, натужно подбирая слова.  

Есть хотелось несказанно. Не покидало назойливое чувство голода. Об этом снились сны, и думалось наяву.

Однажды после отбоя расположение роты огласил неистовый вопль:

– Крыса-а!!!

Немцова это не удивило. Недавно ночью он проснулся оттого, что чьи-то лапки мягко топтались по его груди. «Кошка» – мелькнуло в голове, но тут же здравый смысл отмёл эту мысль. Никакая кошка не прожила бы в этом зверинце и пяти минут. А лапки продолжали топтаться. Напрягши зрение, Анатолий всмотрелся в животное, вертевшееся на его груди, и вдруг ясно понял, что это здоровенная крыса. Руки автоматически сработали как мощная пружина, и катапультированный грызун молча улетел во мрак.

Посреди второго кубрика стоял ефрейтор Васильев в белье. Он отбросил в угол кубрика одеяло и истошно орал:

– Крыса! Сука, крыса!!

Оказалось, ефрейтора расстроила не фауна, а личный состав. Один из таджиков стащил в столовой кусок хлеба, и теперь спрятавшись с головой под одеяло, собрался, было подкрепиться. Его поведение старослужащие не одобрили. Надев сапоги на босу ногу, дедушки усердно топтали ими оголодавшего защитника отечества.

К концу второй недели, в последнем кубрике, на ночь, поселили борцов, прибывших на общевойсковые спортивные соревнования. Невероятных размеров грузин, увидав обитателей казармы, пришёл в неописуемый восторг. Его смешили крошечные таджики и тщедушные хохлы. Сам он был страшен и лицом и телом. Ужасающий экстерьер борца не мог не наводить ужаса. Немало порадовавшись, он построил, штук десять, наловленных им бойцов и велел образовать две шеренги, держа перед собой свои шапки. По команде «равняйсь» все должны были поворачивать головы набок, и тоже делать с шапками. А после команды «разойдись» разбегаться в разные стороны отбрасывая от себя и шапки. Непокорных он бил ладонью по щеке, с такой силой, что они закатывались под койки. Его друзья и земляки, такие же могучие, хохотали сидя на койках. Попавшихся было Алика, Ревенца и Немцова, успевших уже получить за неповиновение, спас своевременно подоспевший из ленинской комнаты Шаген, сказав что они срочно нужны ему. Великан, «по-землячески», уступил и продолжил дрессировать таджиков.

Из соседней роты были выцарапаны остальные грузины и киевляне. Радость воссоединения была сильно омрачена наличием кавказских братьев, тут же принявшихся за освоение новых территорий. Они бродили по казарме, отставив в стороны локти и хмурым, недоверчивым, исподлобья, взглядом осматривали местных обитателей. Движения их были, как бы затруднены и от этого выглядели внушительнее. Вспыхивали скоротечные бои. В пылу сражений, с грохотом переворачивались койки. Восьмеро из Сванетии не говорили по-русски, по этому драки начинались без вступлений и разговоров. У Пэти появился лиловый синяк вокруг левого глаза, а таджики забились в щели. Ефрейтор Васильев был избит не однажды и ходил понурившись. Вечером в кубрике был замечен Писаренко пришивающий подворотничок к чужой гимнастёрке. Мирный Каха Хуцешвили, из Казбеги, приехавший вместе со сванами тоже не чувствовал себя в своей тарелке. Вожаком волчьей стаи был осетин из Сухуми Тигиев, который, по слухам, прежде водил машину криминального авторитета. Он был значительно старше своих земляков. Немцов, вооружившись учением Шагеняна об объединении христиан, взяв на себя роль парламентёра. Вошёл в кубрик и направился к осетину.  

– Ты это… – начал Анатолий – как бы главный… Они тебя, я вижу, слушают… Зачем нам воевать? Лучше жить мирно…

– Какой главный? – возразил Тигиев – Тут главных нет.

Тем временем к Намцову, насупив брови, подошёл невысокий круглоголовый Гигани и стал молча рыться в карманах его гимнастёрки, будто та была его собственная, и в ней никого не было. Анатолий оказался в двойственном положении. Воспротивиться проискам свана означало прервать переговоры. Воевать с ними не было сил. Это были ширококостные крестьяне, сильные и крепкие. Киевляне же, в сравнении с ними, больше походили на питомцев тубдиспансера. Немцов сделал вид, будто воспринимает всё как неуклюжую дикарскую шутку. Грузин сосредоточено продолжал свои изыскания. Он добыл карандаш и смятые бумажки, которые теперь всесторонне осматривал. Анатолию ничего и не оставалось, кроме как держаться доброжелательно. Тигиев велел свану оставить гостя в покое и тот, недовольно ворча, отошёл.

– Видишь? Что я могу с ними поделать? – как бы с сожалением сказал осетин, и вдруг не к месту спросил, потрогав пальцем щетину на подбородке Немцова – Почему ты не броешься?

– Лезвий нет – удивившись вопросу, ответил Анатолий – всё украли.

Тигиев достал из кармана пачечку бритвенных лезвий и, открыв её, дал одно гостю.

– На. Тебе будет. Ты, когда поброешься, потом его переверни, так на дольше хватит – наставительно проговорил он, и тем переговоры окончились.

Пузя и Пэтя похудели, и форма на них висела, теперь также как на остальных. Пэтя наконец влез в сапоги, как предусмотрено уставом. Двухнедельный курс молодого бойца подходил к концу. Такие разные люди, стали похожи друг на друга, научились ходить строем, «заправлять» постель, посредством двух дощечек с ручками, и пришивать подворотнички. Теперь Родина может спать спокойно. Спи спокойно, дорогая Родина. Твои верные сыны присягают тебе.

Прапорщик Беленко раздобыл у танкистов два автомата. Старые и искорёженные, они были кастрированы – был сточен боёк, запаян затвор и в рожке не было патронов. Тем не менее, в руки бойцам прапорщик автоматы дать не решился.

– Давать не хотели – жаловался он командиру на танкистов – я оворю: «нам присяу шо с лопатами делать?», а они оворят: «вашим и лопаты опасно давать».

Старший лейтенант Самойленко засмеялся. Вывести своих соколов на плац, открытый всем взорам, он не захотел, чтобы не позориться. Кроме того, опыт подсказывал, что мероприятие затянется.

Всё молодое воинство построилось на взлётке. Подровняв строй, лейтенант Изюмов доложил командиру о готовности. С максимально возможной торжественностью, по команде лейтенанта, бойцы, получив из рук Беленко автомат, выходили по одному из строя, подходили к стоящему посередине старшему лейтенанту и зачитывали текст присяги. Первым, походкой Буратино, прошагал исполнительный Писаренко. Он, до начала, раза три репетировал свой выход церемониальным маршем. И теперь ровно держа спину, выпятив рёбра и высоко задирая негнущиеся ноги, приблизился к Самйленко. Выходом Писаренко торжественная часть и ограничилась. Следующим номером программы стоял дистрофический Набиев. Приняв автомат, он вышел из строя, так и держа его перед собой, как каравай, и, нога за ногу поплёлся к старшему лейтенанту. Самойленко жестами руководил действиями бойца. Положив папку с текстом присяги Набиеву на автомат, командир указал пальцем на буквы. Набиев с минуту всматривался в крупно напечатанные слова, затем принялся издавать звуки, отдалённо напоминающие русскую речь. После Набиева к присяге подковылял могучий Гуджеджиани. Если таджик был хотя бы знаком с русскими буквами, грузин оказалось, не знал и их. Ему не из чего было складывать неведомые ему комбинации звуков. Ещё долго стояли солдаты в увядающем строю, слушая мычание сынов горных аулов и кишлаков, когда они пытались повторять за старшим лейтенантом слова присяги. Спустя человек десять, устал от церемонии и Самойленко. Теперь он, не вызывая никого из строя, просто переходил от бойца к бойцу, и без всякого автомата, сам читал текст, а защитники Родины кивая заглядывали ему в рот.