Емельян Пугачёв писать не обучился, да и вояка был никчемный, но стать, манеры и образная речь его всех вводила в заблуждение: породистый вельможа, да и только! Тёплым осенним днём, после взятия Татищевской и Нижнеозёрской крепостей, «царь» осматривал пленных, оставшихся после череды казней. Сначала он прошёл мимо неё, но Матвей скороговоркой пояснил Емельке, что эта стройная русая красавица – жена Харлова, коменданта Нижнеозёрской крепости, казнённого накануне. Пугачёв, стараясь не смотреть в глаза пленнице, признал, что фигура, хотя и скрытая холщёвой поддёвкой, у неё была просто божественная. Поймав момент, когда Татьяна опустила взгляд на носки его выдраенных сапог, он несмело посмотрел в её глаза  и обомлел: светло-лазоревый цвет её огромных глаз уже не позволил ему юлить взглядом, даже когда она лениво посмотрела на его лицо, обрамлённое тёмно-медовой бородой, как всегда тщательно прибранной. Миг, другой и Татьянины белесые брови поползли вверх. Что таила эта мина никто не понял, то ли восхищение, то ли удивление, но Емельян принял в себя первый вариант прочтения её взгляда. Приосанившись, он, не повернув головы, приказал кудлатому мужику в синем кафтан:

     -Ефимка, сведи-ка ты её ко мне в часовню.

     -Так у неё живой братец имеется. Николашкой кличут. Она без него никуда, хоть режь её, - развёл руками Емелькин ординарец.

     -Там поклеть есть – застели ему там, - приказным баритоном он кинул Ефиму, затем приосанился и «окая» обратился к вдове, - Таня, откинь с очей волосы, и ступай с Ефимкой - отдохни.

     -Николай голодный! Мы два дня и зерна ржаного не держали во рту, - мелодичным столичным выговором ответила пленница.

     -Само собой! И накормит, и напоит… - Пугачёв повернул голову к ординарцу: - Свекольного кваса им и солонины со свежим хлебом! – развернулся на подошвах своих красных сапог Емельян, и зашагал к бойнице.

     Первые три ночи прошли неплохо. Но Татьяна, каждый раз после его оргазма отсылала Емельяна на лавку, ссылаясь на головную боль.

     Четвёртый день… Лучше бы его не было. Зачинался день как нельзя лучше: она два раза наградила любовника мужской кульминацией. Потом в баньке еще раз! Осоловевший от немереного количества браги, Емелька расхвастался. Всё бы ничего, ведь его она слушала с ухмылкой, но когда он стал расписывать, как казнили коменданта Татищевой крепости, а её чрезмерное внимание принял за одобрение, его понесло в гнусные подробности…. Остановил  речь хвастуна его же сапог, запущенный сильной рукой пленницы наотмашь в нижнюю половину лица.  Откуда же Пугачёв знал, что Елагин – комендант крепости, - её отец. Под вечер остекленевшая Татьяна топтала  «царя» едкими замечаниями о его мужском достоинстве, иронией по любому поводу, а то и скверными мужицкими словами.

      Страсть Емелькина крепко запустил руку в его сентиментальное нутро. С каждым днём становилось всё хуже и хуже, хотя доступ к её телу был открыт всегда. Но выслушивать в интимном процессе и, особенно, после,  омерзительные замечания в свой адрес,  к началу второй недели Пугачёв уже не мог.

     В очередной раз, ковыряя носком сапога раннюю уральскую листву, он все же принял решение. Когда ординарец принёс обед на троих, он отвёл его за порог и, с напором, сказал:

     -Я на пару дней съезжу на тот берег. А ты казни комендантшу…. Хоть ножом, хоть саблей. Выбор за тобой.

    Но вернулся Пугачёв раньше, всю дорогу жалея за отданный приказ. Думал успеть, да не тут-то было!

     -Я её застрелил, кровь пустить не поднялась рука, - докладывал ему ординарец, – а отрока пристрелил Матвей – больно уж он визжал!