Подъезжали к дому Гальцевых. Уже темнело. В  домиках засветились  окна.  С белых крыш   к  небу  потянулись серые струйки дыма,  изображая  удлинённые статуэтки, поддерживающие на темнеющем  небосклоне   светло-серое облако.  Промаргались  и  загорелись  уличные фонари. Их было всего два.   Два  одиноких столба с лампочками, издали походившие на высокие  торшеры. Освещения они не давали. Желтый свет фонарей был  настолько слаб, что вся световая мощь уходила на освещение самих  себя. Улочка  с домиками уходила вдаль и растворялась  в белых бесконечных полях, поля  терялись в сумерках, сумерки в бесконечности. 
  Анна Михайловна пригласила нас в дом. Дом был крепок  и высок.  Резные ставни на окнах. Широкое крыльцо.  Холодные просторные  сени и монолитный без скрипа пол. Всё по старинному, на века. Шагнули за порог, и в  нос ударили благовония, вперемешку с  букетом  разнообразных, приятных и неприятных  запахов. В  холодной, полуосвещённой комнате, горели свечи.  Стоял большой накрытый стол.  Две женщины в черном ,  у окна,обернувшись, показали свои строгие , грустные  лица и неуверенно,  чуть  слышно поздоровались.  В  дальнем, левом  углу, освещённые лампадкой,  светились образа, излучая  тревожный,  красно-желтый свет. На стенах   в разброс  висели  черные  квадратики семейных фотографий в рамках, и громадное зеркало, размерами с небольшое окно, было  занавешено  светло-серым покрывалом. На подоконниках стояли горшки с  неживыми, засохшими  цветами.  В темнеющих окнах отражаясь,  трепетали  свечи.  Но, кто-то    зажег  полный  свет и  пугающий таинственный  полумрак  исчез.  Всё стало обыкновенным. Стол, свечи, женщины у окна, приобрели  свой  натуральный,  естественный вид. Пожилой мужчина, сидевший на диване, привстал, сдержанно  поздоровался и предложил  присаживаться, указав на длинный ряд стульев у стола.  Раздевшись, мы осторожно присели  к  столу. Женщины гасили свечи  и  синее дымчатое облако,отделившись от свечей,  повисло под потолком . Анна Михайловна  с дочерью ещё не подошли. С присутствующими в комнате мы  не были  знакомы .  Возникла неловкая пауза. Одна из женщин, нарушив молчание, озабоченно спросила : « А где же остальные »?  Николай  обычно терялся в незнакомом  обществе, но после принятого , был смел и решителен и уверенно дал ответ:  « А  Анна Михайловна  распустила их всех по домам». « От чего же? Что-то пошло не так?» ,- спросила удивленно  женщина.  Николай поразмыслив, уклончиво ответил : «  Не корректно  повели себя на кладбище».  Но женщина всё поняла , усмехнувшись заговорила : « Анька  наткнулась на них  у Костенко.  Лидию Ивановну то же ведь сегодня хоронили,  попа приглашали на отпевание. Анька пошла за попом, ну  а  эта компания там песнопения  распевала – певчие значит, из соседней деревни. Поп к нам в дом, они следом за попом  и притопали. Поп значит, два раза кадилом взмахнул и отъехал  восвояси.   А этих Анька оставила. Гнать не стала.  Пели справно, слезу вышибало.  Их ние  мужики и гроб вынесли. Бабы следом  шли, слёзы вытирали, всё честь по чести». Николай, дослушав до конца, добавил: «Да , да чувствовался в них широкий размах. Ещё бы чуть-чуть и запели прямо на кладбище, но уже  чего-нибудь,  такого, залихватского». Зашла  Анна Михайловна с дочерью.  Представила нас, как коллег по работе. Назвала Николая Васильевича, на моём имени запнулась. Николай  услужливо продолжил:  «Александр, просто Александр. Наш  молодой коллега, член профкома, передовик производства». Передовиком  я,  конечно, не был, передовиков и без меня хватало. В  члены профкома меня никто не выбирал.  Стало как-то неловко. Но положительная, многообещающая характеристика,   моментально  была услышана. Все присутствующие  разом посмотрели на меня.  В их глазах  я, наверное, сразу значительно вырос  и окреп.  Мне показалось неуместным разубеждать их  в  обратном. 
    Некоторое время,  сидели молча. Пустых мест оставалось  достаточно,  и вероятно  поджидали кого- нибудь  из  приглашенных. Но в дверь не стучали, в звонок не звонили, и хозяйка сделала знак  Сергею Александровичу – начинать.  Разлили водки, выпили. По кругу пустили кутью. За столом пошли тихие разговоры.  Николай Васильевич  негромко разговаривал с Сергеем Александровичем. Женщины  переговаривались  между собой отдельными короткими  фразами. Анна Михайловна   в полголоса, что-то говорила дочери.  Дочь слушала и кивала головой.   Я помнил её ещё по школе. И сейчас ей, должно быть, чуть за тридцать. Слыла красавицей. А сейчас и вовсе расцвела.  Пела в школьном ансамбле, картавым приятным голосом. Высокая, статная.  Лицом  в мать,  характером в отца.  Тиха и  молчалива.  За несколько часов, я не слышал от неё ни слова, ни звука. Она просто дополняла мать. 
    Я остался без собеседника. Незаметно оглядываюсь  по сторонам. Большая кровать, на стене ковер,   в  углу диван и старенький телевизор.  И совершенно  случайно  обнаруживаю мирно дремавшего на соседнем стуле рыжего кота. Уже немолодого, слегка потрёпанного.   Он  лежал,  свернувшись в клубок  и издали напоминал забытую на стуле лисью шапку. Спал у стола с едой. Надо же. Не путался под ногами, не издавал жалобные, мяукающие звуки.  Дремал, забыв о главном. Или был сыт, или же воспитывался в строгости.  Я осторожно погладил его. Кот поднял голову, открыл светлые умные глаза, осмотрелся по сторонам и улегся в той же позе. Видимо был не против  такого обращения. Я погладил ещё, он замурлыкал, растянулся, задвигал хвостом. Ко мне обернулась рядом сидевшая Наталья Андреевна  и, заметив кота, радостно ойкнула: « Ой! Это наш кот Васька!». Я удивился такой нечаянной радости и спросил : «Он  что же у вас, самостоятельно  по гостям  ходит?».  « Да он в общем-то ничей , общий»,- заговорила  она в полголоса,-« Летом живёт на улице. Зимой по домам бродит. Долго нигде не задерживается. Выловит мышей и уходит. Сам выбирает, в какой двор идти . Не попрошайка.  От людей принимает только молоко, да свежую речную рыбку. Вот  пришел помянуть  Александра  Васильевича».  Николай  с  Сергеем Александровичем взялись  было за бутылки, но хозяйка их остановила:  «Повремените пока. Сейчас горячее подавать будем».   И Анна Михайловна  с дочерью вышли на кухню, ну  а  мужики  потянулись на улицу. Было заметно, что женщина, сидевшая  рядом со мной,  не прочь поговорить, и я поинтересовался  у неё, о множестве пустых стульев. Наталья Андреевна всё так же в полголоса отвечала:  « Что вы, что вы! Анька всю улицу обегала, всех кого можно и не можно пригласила.  Да  не очень - то  надеялась, что  кто-то придёт, потому и позвала певчих. А что им? Они люди посторонние. Чужие похороны,  чужая свадьба, им всё едино, лишь бы наливали». «Это отчего же такая забота, по умершему, бывшему мужу?», - спросил я. Женщины замолчали. Прислушались к звукам на кухне.  Хозяйка с дочерью гремели кастрюлями. Ответила вторая женщина. Отчество я её не запомнил, только имя - Галина.  Она повернулась ко мне лицом и заговорила неторопливым, тихим голосом: «Кто ж его знает? Может вину почувствовала? Может долг  свой отдавала? Сашка мужик тихий был. Непьющий, домашний, работящий. Слова поперёк не скажет.  Да и в разводе они не состояли, просто разъехались. Она же городская.  В посёлок приехала, по распределению.  Всю жизнь по городу тосковала.  Пришло время, и уехала. А он за ней не поехал». Она замолчала. Продолжила Наталья Андреевна:  « Деревенский он был. Что ему этот город?.....  А дочь замуж  вышла и на свадьбу не пригласила.  А ведь он души в ней не чаял. Тосковал по ней. А она так ни разу здесь и не появилась. Был повод загоревать».  «Говорим, говорим про дружбу, про любовь»,- почти шепотом заговорила  Галина глядя в темное окно,- «Песни поём , стихи читаем о красоте высокой, а боли чужой не видим. Не видим, не чувствуем и всё.  Не нужна она нам, комфорт нарушает»,- и она  закрыла лицо руками. С  улицы зашли  мужики,  Галина опустила голову и украдкой вытерла глаза кончиком платка   .  Хозяйка с дочерью начали разносить горячее.