Всю свою сознательную жизнь я недоумевал над некоей закономерностью: лишь только где-нибудь возникал какой-нибудь конфликт, так сразу же неведомая сила разворачивала меня именно в ту сторону, откуда веял ветер перемен! А в некоторых случаях неприятные ситуации возникали непосредственно из-за моего любопытства и неосторожности. И ничего с этим нельзя было поделать.

      И вот мы на причале… или на пирсе – даже не знаю, как правильно называть эту дорогу в море. Протянувшись на добрую сотню метров в залив, дорога эта представляла собой довольно прочную деревянную конструкцию, которой, думается, не составит особого труда пережить жару и холод, мужественно вытерпеть претензии въедливой соли, нашествие подводных прилипал и - при случае, если придётся – поспорить с высокой волной и ураганным ветром.

      Не знаю почему, но так просто пройти мимо - пройти и не постучать каблуками старых армейских ботинок о доски настила - я категорически не мог. Нет, я не собирался кому-то доставлять неприятности, утомлять своим присутствием, отнимать у кого-то драгоценное время… но и обить налипший песок – это не показалось мне каким-то вызовом или агрессией.
      Там, где уходящие в глубину толстые сваи ещё могли достать дно залива, причал заканчивался. Как кольчугой обвешался он со всех сторон резиновыми кругами.Кольчуга эта – насколько в морских делах мне дозволено разбираться - предназначалась вовсе не для борьбы со стихией, а лишь для того, чтобы не навредить зеркально-белым бортам яхты, которая всё также лениво покачивалась в нескольких метрах от причала.
     Выйти в открытое море, забыть о суше и никогда уже не возвращаться – быть может, это и была та самая заветная мечта.
     Конечно, солёные просторы для неё милей и ближе, чем надоедливый шум прибоя; а эта суета на берегу - глаза бы не смотрели. Но сейчас, как на страже, два толстых каната прочно связывали судьбу с причалом.
      Так и не обнаружив в конструкции яхты каких-либо видимых изъянов, я почтительно поклонился и пошёл к берегу; ботинки, издевательски копируя мою походку, повторили маневр.

      Тупая боль в затылке стала для меня полной неожиданностью - по крайней мере, ошеломила, удивив своим появлением. Причал, море и недалёкий, уж было, берег исчезли. Сознание превратилось в клубок нервов и сжалось до такой степени, что перестало из себя что-то значить. Ещё мгновение – безволие и страх навсегда овладеют им. Я видел этот пульсирующий испуганный комок откуда-то со стороны: вокруг полная темнота - и только два шара летали вокруг. Оранжевый и белый, они надувались, лопались, превращались в лохмотья, но тут же возникали вновь. Как ни странно, они о чём-то спорили.
    Оранжевый вдруг оттолкнул белый шар и закричал: «Утонет, утонет, смотри, смотри…». Белый шар отлетел в сторону, зачем-то покрутился, потемнел, вернулся и забубнил: «Бегу, бегу, бегу, бегу…». Куда это он собрался? Шары стали зелёными, затем – красными и, уменьшаясь, полетели в пустоту. Когда они превратились в точки и исчезли совсем - пропало и сознание.

      Не знал, что просыпаться так больно. Но разве я спал? Хорошо, допустим. Пусть это был сон, но ведь не таким должно быть пробуждение: боль в затылке, шея - что невозможно повернуть голову – занемела настолько…
     Руки оказались свободными. Сообразив, что не всё так плохо – кажется, не связан, не прикован и ещё живой – я попытался встать.
     Острая боль, где-то затаившаяся, от затылка и по всему позвоночнику тотчас заявила о себе. Ну что же, если подойти к проблеме с других позиций, то в этом даже что-то есть; а горизонтальное положение тела в отдельных случаях ничем не хуже вертикального. Да и осмотреться надо бы для начала…

      Свет тускло проходил через круглые окна. Будто нехотя освещал он потолок и стены небольшой комнаты. Совершенно незнакомый интерьер не удивлял ничем особенным: тёмное дерево составляло основу увиденного, а шкафчики и небольшой столик под зеркалами, на котором в особом беспорядке выстроились флакончики, тюбики и резного дерева шкатулки, наталкивали на мысль, что владельцем всего этого была женщина.
Немного смущали круглые под потолок окна и отсутствие обязательной люстры, вместо которой на стенах прилепились овальные плафоны. Но где могут быть такие окна? Ответ оказался прост и почему-то даже не удивил – я был на той самой яхте! Да, занесло…
Теперь я мог расслышать и равномерные шлепки волн о корпус, и недовольное поскрипывание такелажных конструкций, и звук шагов над головой… на палубе были люди!
     Но кто они? Скорее всего, что и дом и яхта как-то между собою... да и стал бы кто привязывать свою яхту у чужого причала?! Нет, конечно! А вот меня… как угораздило оказаться не в самое подходящее время в самом неподходящем месте. И обижаться-то нельзя: ведь сам пришёл.
    Полагаясь на законы гостеприимства, я успокоил себя тем, что наконец-то подвернулось уютное местечко, где можно спокойно поразмыслить о будущем и самую малость покритиковать своё прошлое – пришло, знаете ли, то время!
Святая наивность! Помнит ли кто ту минуту, когда тебя могли оставить в покое, беспечно поверив в твоё благоразумие? Покажите мне того субъекта, покажите мне того наивного мечтателя! Уверен, что у всех, кому не лень, обязательно найдётся повод, чтобы ехидно поинтересоваться вашим здоровьем и краешком глаза – так, случайно! - зафиксировать наличие цифр и буковок на вашем банковском счёте, если таковой имеется.

     Сверху послышались мужские голоса… и топот, но затем всё стихло; а яхта перестала скрипеть и жаловаться. Раздался короткий, но не сильный удар о борт… и ещё один – и уже женский голос властно и коротко что-то произнёс.
     Итак, на что я отводил себе время? Что-то было, да было, не скрою. Как всегда не хватило мне этого времени – и так бывает.
     Говорят, что мужчина слышит голос женщины за километр… или даже за пять; я к женским голосам, призывным, не прислушиваюсь – я их пятками чувствую! О километрах можно и не спрашивать. Кто-то скажет: «Слишком много возомнил ты о себе и тактом вовсе ты не блещешь!» Ладно, не смешите, лучше напрягите память и сознайтесь, что, тем не менее, наслышаны о грехах, изобретенных далеко не сегодня и не нами - их ещё до нас обкатали, господа хорошие, да и не раз опробовали!

     Голос послышался так близко, что я поспешил закрыть глаза. Не совсем, правда, они закрылись: обстановка и обстоятельства, в которых я оказался, требовали неусыпного визуального контроля. Хорошо ещё, что лежал я лицом к двери, почему и контролировать ситуацию не составляло особого труда – и головой вертеть не надо.
    Дверь открылась и в каюту протиснулась огромная человекообразная туша. Туша подошла к кровати и ткнула в меня пальцем.
    Она, туша, ткнула так, как может ткнуть только большой специалист - профи, которому и целиться не надо! Да, повезло, что в ребро попал, гад, а не в печень!
    - Ты поаккуратней с ним, - послышалось от двери, и ещё один, худой и жилистый, подошёл к недвижимому телу. Он несколько секунд всматривался в моё лицо: пытался, видимо, обнаружить признаки сознания или притворства. Ничего похожего не заметив, Жилистый обернулся и сказал:
     - Не в себе ещё... Да я его всего-то резиновой пулькой… кто думал, что такой хлипкий окажется? Вы извините, что так получилось.
     Интересно, подумал я, а к кому это он обращается? Даже глаз дёрнулся, пытался, видимо, самостоятельно разобраться в происходящем. Разобрался. Да чего тут думать: всё ясно и понятно – в двух шагах стояла Она!
     Почему же я сразу не заметил? Наверное, она вошла именно в тот момент, когда мои рёбра испытывались на прочность и визуальный контроль над происходящим был нарушен разноцветными кругами и развесёлыми искорками.
     Передо мной стояла женщина, красота которой заставляла забыть и о неприятных ощущениях – что в области позвонков, шеи, печени… в области тех же рёбер – и о непонятном статусе моей персоны! Всё вокруг осветилось, словно радовалось её появлению! Исключались лишь два одушевлённых предмета, зачем-то оказавшихся в эту минуту здесь же… Никак они не освещались.
     Налево от меня, то есть от недвижимого пока тела находился небольшой низкий столик, на котором среди всевозможных тюбиков, склянок и прочих предметов женского счастья, толпилась жаждущая внимания фарфоровая когорта: кавалеры-соперники, стайка пастушек, интимный кружок знатных дам и отряд знающих себе цену усмехающихся ангелочков-купидонов. Казалось, общество фигурок пришло в движение, превращаясь в образы живые. Но что-то противилось этому превращению – подсказывало, что совершается ошибка. Но надо знать: кто и во что играет?!
Когда фарфор перестаёт быть просто фигурами - предположим, как на шахматной доске - тогда-то и проступает на заскучавших декорациях тень Игрока, которому для выгоды незримым оставаться нужно. А сколько комбинаций в мире шахмат существует, сродни людским поступкам, какими знающий игрок как хочет, так и вертит? А после…
Но то, что после – это уж от Игрока зависит.
Но кто-то в свой порядок в силах привести игру и Игрока умерить пыл: стеснения и нерешительность столкнув с доски, соперника заставить сделать опрометчивый кульбит – тогда-то будет невдомёк тому, что в скором времени придётся отвечать за закулисную игру!

      Да… Только в ударенной голове могли родиться такие мысли, а её точно ударили.

      Она смотрела на безжизненное тело и улыбалась!
      Чему?
      Кажется, её мне обмануть не удалось. Она знала, что я всё слышу и вижу – вот и рассказывай о женщинах всякие небылицы!
      - Может, врача привезти? – вдруг озаботился о моём здоровье «жилистый».
      - Думаю, что не надо. На вид крепкий – сам справится. Вы же, пока они изволят отдыхать, соберите ужин. Да! Ром, коньяк, виски – в общем, всё, как пожелают. И не жадничайте, знаю я вас! Но сами – ни капли!
      Говорила она спокойно, не повышая голос. Она ни к кому конкретно не обращалась, но в том, что всё будет исполнено - и именно так, как она сказала, - не было никаких сомнений.
      И вдруг услышал я то, что совсем не ожидал услышать:
     - Завтра мы сыграем партию в шахматы, - сказала она, - но только моими фигурами.

      В знак согласия я дёрнул ногой и опять нагло ушёл в небытие.

   V.Nagda.