Он встал со своего кресла. Большинство пассажиров уже крепко спали. Только неряшливого вида чернявый мужчина, да трое сидевших за ним парней бодрствовали. Когда Олег пошёл  по проходу, неряшливый не удостоил его ни одним взглядом, зато одетая в костюмчики с иголочку троица уставилась хмуро и настороженно, будто бы все трое знали наверняка, что он собирался у них что-нибудь украсть.

Оценив стерильность и комфорт туалетной комнаты «Боинга», Олег сел в конце салона на значительном расстоянии от своего прежнего места. Спать расхотелось. Он включил над головой светильник, взял из отделения у откидного столика журнал и стал его просматривать. Заметно качнуло. Один раз, второй. Возникло чувство, что самолёт проваливается вниз. Секунды четыре длилось это неприятное ощущение, от которого засосало под ложечкой, а в уши словно воткнули вату. Сидящий впереди неряшливый мужчина вскочил, завертел головой и бросился бежать по проходу. Олег успел увидеть его ошалевшие от испуга глаза.

- Эдуард Рамилевич! – Троица парней тоже вскочила и побежала следом за неряшливым.

- Мы падаем, - завопил неряшливый по-русски. Тяжело дыша, он в панике при­нял­ся дёргать дверь туалета: - Где здесь выход?

Парни стали рядом с ним и принялись уговаривать:

- Эдуард Рамилевич, самолёт попал в воздушную яму. Ничего страшного, такое часто бывает.

На шум в салоне, от которого проснулось большинство пассажиров, из-за зана­вес­ки выскочила одна из стюардесс - маленькая улыбчивая блондиночка-толстушка.

- Have you any problems? – осведомилась она.

- Проблемы?! – по-прежнему по-русски выкрикнул тот, кого назвали Эдуардом Рамилевичем, но увидев благожелательную улыбку и спокойствие стюардессы, он и сам понемногу стал успокаиваться: – Проблема в том, что я сел на этот чёртов самолёт.

  - What? – продолжала улыбаться толстушка. – I don't understand.

Эдуард Рамилевич перевёл дух и оставил дверную ручку в покое.

- Скажите, - перешёл он на английский. – Мы сейчас падали? Наш самолёт попал в аварию?

- Что вы?! – покачала головой девушка. – Мы облетали эпицентр атмосферной бури и случайно угодили в воздушную яму. Всякие волнения напрасны. Наш авиа­лай­нер самый надёжный в мире и ведёт его очень опытный экипаж. Пожалуйста, сядьте в кресло и успокойтесь. Могу я вам предложить успокаивающее лекарство?

- Спасибо, у нас есть своё, - ответил ей один из парней. – Принесите запечатан­ную бутылку воды и чистый стакан.   

Девушка кивнула и скрылась за своей занавеской.

- Видите, шеф, всё в полном порядке, - сказал парень. – Пойдёмте присядем. С вашими нервами перед полётом седуксенчик обязательно нужно было принять. А вы не захотели.

- Что я дурак, печень химией садить?

- Несколько таблеток печень никак не посадят.

- Откуда ты знаешь, грамотей?

- Я не знаю, зато у вас есть семейный врач. Уж ему-то вы доверяете? Вспомните, что он вчера говорил.

Сопровождаемый респектабельного вида троицей неряшливый мужчина сделал несколько шагов и устало опустился в крайнее в ряду кресло, находившееся как раз через проход от Олега. 

- Фу-у, - устало выдохнул он и, запив таблетки, обратился к парням, почтительно замершим перед ним: - В гробу я видел эти самолёты. Аллергия у меня на них. Сколько уже зарекался летать и вот опять чёрт дёрнул… Терпеть не могу высоты с детства - самоубийца сиганул с высотки, как раз мне под ноги и с тех пор…  Кораблём надо было плыть. А Грушницкий - мудак не смог судно зафрахтовать. Уволю скотину.

- Не было судов, Эдуард Рамилевич, - ответил один из парней. – Грушницкий не причём, мы проверяли: все порты английские обзвонили, любые деньги предлагали. Но по закону подлости…

- Грушницкий, как всегда, не причём. Так вот, по этому самому подлюжьему закону подлости я вас заодно с Грушницким и уволю на хрен. Будете на родине нашей зачуханной улицы подметать или в шахте под землёй горбатиться.

- Эдуард Рамилевич, но вы же сами вчера сказали, что на судне всё равно бы к пятнадцатому числу не успели, и по-любому пришлось бы лететь самолётом.

- А что я должен был ещё сказать, когда у меня такие тупоголовые дармоеды работают. Пошли вон. Не мозольте глаза.

Парни послушно отошли от кресла хозяина и уселись сзади него. «Эдуард Рамилевич? - Олег продолжал листать журнал и исподтишка наблюдал, как уже пришедший в себя странный пассажир нервозно скребёт свои заросшие щетиной щёки. – Это кто ж такой - Эдуард Рамилевич? Уж не тот ли российский алюминиевый олигарх Аграев, о котором судачат в нашей прессе? Год назад он отказался пожерт­во­вать денег на лечение детей-инвалидов. Точно, он! В прошлогодней «Комсомолке» я его фотку видел: чёрненький, лысоватенький и челюсть выпирает вперёд, как у буль­до­га. Только на том снимке он ухожен и одет подобающим образом, а сейчас выглядит так, словно неделю возле пивного ларька милостыню просил и тут же её тратил». Впро­чем, такой непрезентабельный вид Аграева легко объяснялся - Олег вспомнил одну журнальную статью про олигархов, в которой писали, что некоторые из «сильных мира сего» сознательно пренебрегают своей внешностью, исходя из следующей концепции: «У меня достаточно денег, чтобы выглядеть, одеваться и жить так, как мне хочется. Хоть в майке и трусах в театр приду – мне всё равно обрадуются, в ножки поклонятся, и посадят туда, куда я прикажу. Так что, пусть в парадном прикиде лакеи ходят».

Аграев повернул голову и посмотрел на Олега долгим взглядом. «Ишь, как глядит, - Олег боковым зрением уловил этот вызывающе пристальный, презрительный взгляд. – Смотрит, как пролетарий на буржуазию, точнее, наоборот. Радуйся, Савицкий, что на тебя такой выдающийся человек внимание обратил. О чём же ты думаешь, бога­тень­кий Буратино, так разглядывая меня?».

Механически листая подвернувшийся под руку журнал, он сосредоточился на своём соседе-олигархе. Постепенно мысли Аграева стали выплывать из виртуаль­но­го пространства и приобретали чёткие, ясные для восприятия формы. Когда нужно, они  экранизировались в голове у Олега в зрительные образы, но, в основном, без картинок трансформировались только в бегущий буквенный текст, который можно было читать: «…сидит, журнальчик листает, шибко умного из себя корчит. Ведь чувствует, что я на него смотрю, а повернуть голову и посмотреть в ответ боится. Понял, говнюк, что пе­ред ним не какое-то там ничтожество, а особо важная персона. Если б ты знал, щенок, что летишь в одном самолёте с самим Аграевым, то в штаны бы наложил от счастья… Нет, это я чуть в штаны не наложил только что со страху и этот молокосос всё видел. Сейчас в журнальчик смотрит, а сам с меня втихаря посмеивается. Именно, что втиха­ря. Пусть бы попробовал вслух рассмеяться, когда я как шизик в сортир стал ломиться, убил бы гада. Чего он тут расселся? Шёл бы на своё место, к тому замухрышке-алкашу, который гордится своей сраной «девяткой». Сколько ему лет, этому бройлеру здоро­во­му? Годиков двадцать два – двадцать три, не больше. Молодой ещё телёнок, зелёный. Наверное, вчерашний студент. А уже поехал в загранкомандировку в качестве пере­вод­чика. Видать, чьё-то протеже. Небось, мечтает сосунок о блистательной карьере и о мил­лионах на банковском счету. И я тоже когда-то мечтал об этом. Хорошо, что тогда в ин­ституте с Фроловым снюхался. Если бы не он, хрен бы в райком попал и в люди выбился. Что и говорить, повезло! А после дипломирования все смеялись: двоечник, бездарь и лентяй Аграев вдруг стал нашим идейным вожаком - секретарём райкома комсомола. Ну а теперь чего вы не смеётесь? Не до смеху вам? Ну и кто есть кто? Ху ис ху? Сейчас у вас, насекомые, от безденежья и голодухи животы сводит, а двоечник и без­дарь Аграев - владелец одиннадцати миллиардов долларов. И общаюсь я теперь не с вами - нищими уродами, а с самыми богатыми людьми планеты. Свой круг, свои инте­ре­сы… Вот компаньоны пригласили в Африку посетить заповедник и на львов поохо­титься… Пришлось ехать, а то они уже посмеиваться начали: второй год Аграев безвылазно сидит в Англии, уж не заболел ли?.. И на кой мне сдались эти львы? Со скуки согласился, поддался на уговоры. Теперь целую ночь придётся не спать и дро­жать от страха. Даже седуксен не успокаивает. Никогда больше не полечу. Уж лучше по морю на яхте плыть. Но ведь Ирина на ней в Рио-де-Жанейро отправилась… Уже второй месяц на глаза мне не показывается, стерва. Надо будет в Кейптауне заказать себе ка­кой-нибудь военный линкор, эсминец или и то, и другое сразу. Куплю вместе с коман­дой. Давно нужно было это сделать. Решено, назад в Англию вернусь на корабле… О, опять шоколадненькая «гёрла» появилась. Ух, как бы я тебя!..».

Впереди из-за ширмочки бесшумно выскользнула красавица-мулатка. Она прош­ла по ковровой дорожке, словно Наоми Кэмбел по подиуму: стройная, длинно­но­гая и до безумия соблазнительная в своей белоснежной униформе. Аграев провожал стюардессу плотоядным взглядом, пока её точёная фигурка не исчезла в кормовой части лайнера.

«На кой сдались мне эти львы? – снова подумал Аграев об царственных пред­ста­ви­телях фауны африканского заповедника. – Вот на кого бы я поохотился с преве­ликим удовольствием, так это на ту негретяночку. Девочка экстра-класса! Сейчас можно было бы с ней стресс снять, оттянуться высоко над облаками. Пока все спят, разложу-ка я её прямо здесь на задних сидениях… Только молокососа этого турнуть надо будет. Или не в салоне с ней порезвиться? Может, для этих дел отдельный кабинет здесь име­ется, специально для миллионеров? А может, как в той порнухе про стюардесс, в самолётном туалете покувыркаемся – хоть какие-то разнообразие и экзотика. Интерес­но, сколько она возьмёт? Да сколько ни возьмёт, какая разница, если я по ней слюнями истекаю. Пошлю ребят, пусть с ней договорятся…».

Аграев привстал и повернулся к своим служивым:

- Шоколадку эту видели?

- Ещё бы! – Закивала головами троица. – Такую баунти и не увидеть.

- Узнайте у неё... Твою мать!..

«Боинг» основательно качнуло, и олигарх как подкошенный рухнул назад в кресло, намертво вцепившись в подлокотники.

- Что узнать, шеф?

Самолёт затрясся мелкой дрожью, словно в лихорадке.

- Её позвать, Эдуард Рамилевич?

- Ох,.. твою мать!… Кого позвать?!

- Да шоколадку ту.

- Ну её на хрен! Что же это такое, Господи!