Сыроватые дрова шипели в железной печке, несильно и приятно тянуло дымом. После холодного и непростого дня не было ничего лучше, как посидеть хоть минуту в тиши, обогреться, высушить сапоги и шинель. Январский короткий день быстро отгорел, и уже к пяти часам почти стемнело.
- Разрешите войти? – раздался голос у входа в землянку. Комбат, конечно же, узнал бойца.
- Входи, ротный. Садись. Чаевничать будешь? – комбат поставил на печь медный закопченный чайник с длинным носиком. – Или у тебя какое дело?
- Никак нет. Зашел просто. Посидеть, поговорить. Вижу, керосинка вроде горит, дай думаю, загляну. Комбат, тебе бы поспать, что ли? Теперь не только ведь можно, но и нужно, пока фашист затих.
- Да и рад бы прилечь, бок болит, зараза. Только забудешься, начнешь переворачиваться во сне, и вскакиваешь сразу. Как будильник бок этот распроклятый. И кашель еще этот донимает, - он огляделся. – Знаешь, даже стыдно перед бойцами, в такой землянке живу – как палаты царские. Хоть в полный рост ходи, стены жердями обшиты, под ногами вон – пол из досок. Все глиной обмазано, дерном укрыто, целый дом, знай себе, живи да спи. А мне не спится совсем. Хоть убей.
- Ребята старались.
- Да уж, основательно умеют наши парни землянки строить.
- Они тебя любят, комбат, - он помолчал. - Да и я люблю – есть за что. Уж прости, не по уставу говорю.
- Да оставь ты, - комбат засмеялся. – После того, что на Днепре было, мы с тобой навеки как братья. Садись же, говорю. А теперь рассказывай, что там у тебя в роте.
Командир стрелкового батальона капитан Михаил Быков и командир роты, старший лейтенант Александров о приказе, что им присвоены звания Героев Советского Союза, узнали только неделю назад. Батальон Быкова одним из первых сумел форсировать неприступную водную крепость – Днепр, закрепиться на берегу и в течение трех суток отразить девятнадцать контратак фашистов. Комбат и ротный проявили такое бесстрашие, что о них написали даже в центральной «Правде». Их имена ставили в пример. Но теперь Днепр остался позади. Быков и Александров чаще молчали о нем, вспоминая каждый по-своему те дни, сидя подле друг друга. И никогда не говорили. Они оба были безбожники, но найти внятное объяснение, почему они, шедшие самыми первыми, выжили, остались целы в той страшной мясорубке, не получалось. Лодку, на которой переправлялся комбат, подбили у самого берега, сила взрыва отбросила и оглушила его, и, поднявшись в воде, он повел бойцов, не думая о себе. Также проявил себя и ротный. А потом были эти бесконечные три дня и ночи обороны плацдарма, когда немец наседал без перебоя. Батальон выдержал, и благодаря этому инженеры построили понтонные мосты, танки и артиллерия перешли водную преграду и ударили по врагу уже на правом берегу. Планы Гитлера, который заявлял на весь мир, что по Днепру будет проходить незыблемая восточная граница рейха, провалились. Теперь бойцы двигались дальше, наступил январь сорок четвертого. Уже никто не сомневался, что советские войска раздавят фашизм и дойдут до Берлина.
- Знают ведь, что проиграют, а как яростно дерутся-то, собаки, - сказал ротный, обсудив с комбатом текущие задачи.
- Да, еще придется повоевать нам, расслабляться рановато, - ответил Быков.
- Ну-ка глянем, мне медсестричка какие-то травы от кашля лечебные дала позавчера, заварим-ка. Хоть горькие, да все лучше, чем пустую воду-то хлебать, - сказал комбат, снимая закипевший чайник.
- Разрешите войти? – раздался знакомый голос.
- Ух ты, легка на помине, - засмеялся комбат.
Ротный привстал, увидев медсестру Люсю. Маленькая рыжая девушка напоминала лисичку. Комбат прищурился, заметив, как сразу налилось краской лицо Александрова, а действия стали резковатыми, бессвязными.
- Люся, садитесь, проходите, - сказал Быков. – Да, мы и правда только что о вас говорили.
Теперь и щеки медсестры стали красными, она отвела глаза.
- Да вот, травку-муравку вашу завариваем.
- Товарищ комбат, это не муравка, а лекарство, которое надо пить три раза в день, и только по глоткам.
- Ну конечно, знаем, знаем. Я вчера не пил, с утра не принимал, так что теперь вот, полную кружку этого снадобья хлопну, чтоб наверстать лечение.
- Нет, так не…
- Ладно, не помру же я от твоих трав? Давайте-ка лучше все вместе на чаек подналяжем.
- Да, у меня и сахар есть, - Александров достал из кармана платок, развернул, аккуратно разложил остроугольные белые кусочки. – Вот, Люсенька, пожалуйста, угощайтесь.
Она поблагодарила, но не взяла, обратившись к Быкову:
- Товарищ комбат, как вы себя чувствуете?
- Да ничего, хорошо все. Бок только побаливает немного.
- Так, давайте я посмотрю.
- Мне, наверное, лучше выйти? – застеснялся Александров и встал.
- Брось ты глупости, сиди. А лучше чай разлей. Там, у керосинки, еще две кружки стоят, - сказал Быков, по-армейски быстро сбрасывая одежду. 
- Товарищ комбат, что значит «побаливает»! – вскрикнула Люся, когда тот снял гимнастерку. – Да у вас огромная опухоль после ранения! – девушка провела ладонью по взбученной коже на боку, красивое мускулистое тело Быкова напряглось, но вовсе не от боли. Было ему от роду всего двадцать пять лет, невесты до войны он так и не нашел.
Ротный отвернулся, занимаясь чаем. Быков улыбался, думая, что такое нежное поглаживание ладошкой его распроклятой раны – самое лучшее лекарство. Вот бы подольше провести эту процедуру, да жаль, напрямую-то никак не скажешь.
- Вас нужно госпитализировать, - сказала она.
- Ну конечно, сейчас самое время, - засмеялся комбат. – А лучше в Крым отправить на месяц-другой, или домой отлеживаться.
- Не смейтесь.
- А я и не смеюсь.
- Ладно, - выдохнула Люся. – Будем каждый вечер делать компрессы.
- Это какие такие? – спросил Быков.
- Будем прогревать. Для начала сетку йодом сделаем, после кисточкой разотрем жидкий парафин, и сверху тоже наложим марлевую повязку, пропитанную горячим парафином.
- Целая наука.
- Ничего сложного, а главное – поможет в лечении, и боль отступит, вот увидите. Давайте начнем прямо сейчас.
- Успеем. Чай стынет. Ротный, все готово?
- Я бы рада, но лучше…
- Пить чай – это приказ, Люся, садитесь вот здесь. Тут светлее всего, мы вами любоваться будем, - настроение у Быкова еще больше поднялось, и он был рад, что снова и снова вгоняет в краску девушку своими словами.
Из кружек шел пар. Чай и правда оказался очень горьким, но сахар, который так удачно нашелся у ротного, это немного исправил.
- Я вот помню, когда до войны учился в Ростове в железнодорожном техникуме, мы вот как с товарищами по общежитию чаи гоняли, - рассказывал Быков. Люся неловко держала горячую железную кружку, отпивая понемногу. Несмело переводила взгляд то на добродушного и веселого комбата, то на застенчивого, все время прячущего от нее глаза ротного. Она знала, какие испытания, и с каким бесстрашием и героизмом прошли эти бойцы. И оба они – миловидный, с белыми и взъерошенными, а потому смешными волосами Александров, и более резкий, крепкий и уверенный Быков, ей нравились. Люся никому на свете не открыла бы тайну, что влюбилась сразу в двоих. Ее наверняка бы засмеяли, либо осудили, потому что так, наверное, не бывает. И быть не должно. Но нежность в ее сердце была обращена к каждому. Иногда она думала, что любит их одинаково, как родных братьев, но понимала, что врет себе. Нет, Александров и Быков были глубоко дороги и милы ей не как братья.
«Я тебя вылечу, обязательно вылечу, Миша, - думая Люся, глядя, как жестикулирует, весело о чем-то рассказывая, Быков. Для нее он сейчас был не комбат и даже не Герой Советского Союза, а парень-весельчак. С таким высоким, уверенным парнем она хотела бы пройти по улице родной Самары, когда закончится война. Только про себя, в мыслях она разрешала обращаться к нему на «ты» и по имени.
Но и Васенька Александров… Он, наверное, и не догадывается, глупый, что она видит, чувствует и понимает его любовь. Парень так искренен и мил в своей застенчивости с ней, что так и хочется обнять, сказать на ушко что-то хорошее, чтобы увидеть, как от этих слов расправляются его плечи, и весь он наполняется силой, как уставший от засухи стебель поднимается после проливного дождя.
Какие же они оба хорошие! И какое счастье, что она встретила их! Настоящих мужчин, воинов. С такими ребятами, которые могут под пулями три дня без сна бить фашистов, ничего не страшно. Скоро победа… Что будет после нее, где она окажется, Люся не знала. Как не знала и самого главного: кого из двоих, если они вдруг скажут ей в свои тайно выбранные минуты заветные слова, она выберет. Это был самый сложный, самый ранящий сердце вопрос.
Она улыбалась, чай остывал, и в своих мыслях не слышала, о чем говорил Быков, на какую тему перешел:
- И будут у вас по лавкам сидеть пять беленьких, пять рыженьких. А, Люся?
- Что? – она подняла глаза.
- Да я говорю, выходи после войны замуж за нашего ротного. Вон какой парень, погляди! Встань, Вася, покажись, повернись! Вставай, это приказ! Вот орел! И не смотри, что белобрысый, а ты рыжая, как солнышко! После войны детей много потребуется, рожать будет твоей новой боевой задачей. Пять беленьких, пять рыженьких.
- Да ладно шутить, товарищ комбат, не надо, - смущался Александров, опустив глаза.
- Что ладно. Я и тебе, как старший по званию, такую задачу ставлю. Смотри у меня, если план не выполнишь!
- Давайте уже компресс ставить! – вмешалась Люся, понимая, что красными стало уже не только лицо, но также носик и уши. И вовсе не от горячего чая.
Быков встал, поправил ремень:
- Да подожди, сестричка, будет компресс! Вот сейчас мы с ротным покурим, и тогда начнем! После этого компресса-то на холод нельзя?
 - Ни в коем случае! – чуть не крикнула Люся. – Тогда не то что пользы не будет, хуже станет! Ни-ни!
- Вот. А курить тянет. Но при тебе не будем.
- Да курите-курите, что вы.
- Нет, не будем. Да и после чая до воздуха охота есть, подышать в общем.
Он подошел к ротному, сказал на ухо:
- Вась, слушай, не в службу, а в дружбу: отсыпь махорочки! А то моя вся вышла. Мне так, чтоб и на завтра покурить было. Выручишь?
- Да какой вопрос, угощайся! Хоть на завтра, хоть запас на три дня бери, – Александров развязал кисет. – Мне с родных мест прислали. Самая лучшая. Наша, моршанская махорка.
- Знамо дело. А Моршанск это где вообще такой?
- На Тамбовщине.
- А, слышал, но не бывал.
Комбат накинул на плечи высохшую у печи шинель, и, зажав в зубах плотно набитую трубку, пошел вверх по земляным ступенькам. Александров направился следом, но обернулся. Люся смотрела на него, не отводя глаз. И он тоже. Не в силах сдержать улыбки, сказал:
- Жди! Мы скоро, лисичка-сестричка.
Люся вздохнула. Потом стала готовить бинты, йод, разложив на табурете несколько склянок. Она снова вспоминала родную Самару, Волгу, и виделось ей послевоенное мирное время, которое представлялось тихим, спокойным. Она почему-то знала, не мечтала, а именно знала, что победа будет весной, ведь это – самое лучшее время в году, когда все живет и расцветает. После войны нужно будет жить, вернее, пить жизнь, как пьют березовый сок, любить и любить. Ничего более.
- Пять беленьких, пять рыженьких, - рассмеялась Люся. Миша, ну и смешной же, скажет! А сам, наверное, с ревностью говорит, но вида не показывает.
Комбат и ротный дымили, вглядываясь в темное небо.
- Давай немного пройдемся?
- Давай.
Они отошли. И каждый из них думал о чем-то. Вспоминал тот долгий бой за плацдарм. А, может быть, думал о Люсе. Или о родном доме. Сколько пришлось пережить. Вдвоем, вместе. Они и правда стали, как братья, думал каждый, и никогда не поссорятся, даже из-за такой чудной рыжухи. И сколько ждало их еще впереди…
- Главное, на завтра махорка есть, - рассмеялся Быков.
Гул, обратившийся в свист, они услышали не сразу. Александров успел только схватить комбата за рукав и крикнуть:
- Мишка, пригнись!
Мина разорвалась между их ног, упав точно посередине, перемешав в своем рокочущем бездушном чреве двух товарищей.
Люся замерла. В ее руке дрожала кисточка, с нее капал, словно плакал, жидкий парафин.