Рассказывал геофизик Гера.

-- Вот  сколько, по-вашему, может человек находиться под водой? Минут пять, не больше?

Разговаривая, он характерно выворачивал нижнюю губу, отчего становился немного похож на молодого Поля Робсона.

-- Может быть, и побольше, если тренированный, -- неуверенно отозвался кто-то из темноты. -- Минут, скажем, семь...

Гера сверкнул белками глаз, отчего стал ещё больше похож на своего далёкого двойника.

-- Сорок минут. И даже побольше.

-- Да иди ты, -- зашумела братва. -- Это если только в акваланге.

-- Или с трубкой.

-- Или Ихтиандр...

-- Вася, -- выкатывая из пепла горячую картофелину, проговорил Гера. И, перекидывая её из ладони в ладонь, добавил -- очевидно, для большей достоверности. -- Вася Балышев, «Южуралнефтегеофизика».

-- А у нас, когда я ещё пацаном был, амфибия в Самарке потонула, -- ни с того ни с сего вспомнил я. -- Так в ней лейтенант военный трое суток под водой был.

-- Чего-о?! -- изумилась вся компания, не исключая и Геру.

-- Вот ей-богу. Трое суток достать не могли. Водолазов вызывали! Потом кое-как тремя лебёдками зацепили, и только с амфибией вместе и выволокли. Разлив был большой. Он проскочить хотел, а его закрутило и льдиной шарахнуло.

-- И что?.. Живой? -- нарушил тишину одинокий недоверчивый голос.

-- Да нет, конечно, откуда живой: трое суток.

Слушая оживление, с которым был встречен этот ответ, я решил, что, наверное, думал о своих товарищах немного лучше, чем следовало бы.

-- Вот так и Вася твой, поди! -- с весёлым запалом крикнул кто-то Гере.

-- Ничего подобного, -- спокойно отозвался тот. -- Вася Балышев так и работает до сего дня. Недавно его встретил. Здоров как бык.

И в воцарившемся молчании продолжал.

-- Год был, кто помнит, дождливый. Залило по самое "не могу". Дня без дождя не проходило -- диковинка для наших мест, но факт. Ох, и намучились тогда, по этой грязи! Главное: прольёт дождь, промочит всё на свете, а потом солнце как вжарит --- жуть. Дышать нечем: пар. А потом опять как прольёт... И так всё лето.

Но дело не в этом. Едем мы, стало быть, на ЗИЛ-157, в будке. И по такой погоде возле распахнутых дверей сидим, покуриваем. А машину по колее мотает -- туда-сюда, туда-сюда... Весело.

И вот возле деревни одной -- называть не буду, вы её всё равно не знаете, -- дорога так в обход идёт, и на плотину. Пруд у них там. Да здоровый -- не пруд, а целое водохранилище. Но плотина земляная. И, конечно, тоже мокрая вся, аж блестит. А наш Вася лихо так на неё заскакивает, по газам -- и тут его ка-ак мотанёт -- и с плотины в воду.

До сих пор не пойму, как мы-то с Сашкой, напарником моим, снаружи очутились. Вот хоть убей: как вырезало из памяти это мгновение. У Сашки потом сколько спрашивал -- тоже не помнит ни фига. Вот, как говорят, инопланетяне, кого из наших к себе берут, так потом у них из памяти это место вырезают, так что наши потом не помнят, что там было и как...

-- И было ли вообще, -- вставил кто-то.

-- Ага, -- кивнул Гера, продолжая про себя настолько дивиться непостижимому феномену, что даже не обратил внимание на иронию, заложенную в этой реплике.

-- Да... -- продолжил он. -- Всё произошло в какие-то доли секунды. Мы тут, на плотине, а 157-й -- буль-буль-буль -- смотрим, -- погружается. И скрылся весь уже, а всё подбулькивает. Чувствуется: глубина немалая.

-- Ещё бы: под плотиной -- самое глубокое место, -- поддакнули из темноты.

-- Да. Пока в себя пришли, сколько-то там времени прошло. Но немного: минуты, может, три. Вспомнили при Василия. Что же он не всплывает, стервец? подождали ещё чуть-чуть. Ни фига! Всё. Или ушибся, или что. Мигом одежду срываем -- и под воду. Куда там! Не знаю, какая глубина. Метров десять, небось, не меньше. Даже верха будки достать не можем. А вода... Муть сплошная, глаза бесполезно открывать...  Вот, ты говоришь, амфибию у вас через трое суток достали? -- обратился он ко мне. -- А 157-й наш до сих пор там. Пятый уж год под водой.

-- Что ж не достали?

-- Глубоко там. Яма, как мужики-колхозники потом сказали. Бывший глиняный карьер. А потом: электроника всё равно в воде из строя вышла, материалы по разведке мы не копили, сразу в управу передавали, а всё остальное, начальство посчитало, на хрен не нужно. Так и похоронили.
         Ну, так вот. Поныряли-поныряли мы ещё. Хоть солнце и прижаривает, а дрожать начали -- вот до чего донырялись. Присели на корточки, трясёт нас. Сашка часы из штанов вынул.

-- Ого! -- говорит. -- Полчаса доходит, как сковырнулись. Я, когда раздевались, на часы машинально взглянул. Без десяти было, а сейчас -- почти двадцать минут.

И грустно так:

-- Ну, всё. Остался наш Василий... Царствие ему небесное.

-- Хоть тело надо бы достать, -- говорю уныло.

-- Да не достанем мы его, -- отвечает Сашка. -- Ты же видишь.

Натянули мы штаны, закурили тут же, на корточках. Тяжело это: не война, ничего тебе такого, а человек -- только что с тобой разговаривал, обижался, что прямо с поля грязыми ногами в будку залазишь: "Я линолеум новый только что постелил, а вы тут!.. мать-перемать..."  и вдруг -- раз! -- и нет его...

И тут, среди этих мыслей, -- бац! -- и всплывает эта образина, вся из себя мокрая и небритая. Даже обидно, чёрт побери: мы тут о тебе столько уже хорошего успели надумать, с такой теплотой о тебе вспоминали -- и всё коту под хвост.

Ну, это-то, конечно, только в первый момент. Потом-то мы взаправду обрадовались. Палку ему протянули, помогли на плотину взобраться. Пощупали для порядка. Васька как Васька. Даже, кажется, реальнее, чем до этого был. Потому что мокрый. Всё-таки нет худа без добра: из пруда вылез, а не из какого-нибудь там сухого места. Так что не понять, где снаружи мокрый, а где изнутри... Кто это там хихикает? Ничего смешного: хоть кому доведись.

А получилось так.

-- Надо же было, дураку, полениться стёкла опустить, -- рассказывал Васька. -- Как были с ночи подняты, так и остались. И вот, когда до дна-то опустился, кабинка быстренько водой через низ наполнилась. Я дверцу... Не поверите -- не могу открыть. Стекло -- не опускается никак. Ну, всё разладилось! Да я ещё в панике. Пытаюсь ногой стекло высадить -- никак. Ноги в кроссовках, подошва мягкая. А стекло…  Давление, что ли, его держит?  

Совсем уже, было, с жизнью попрощался.

Но тут вверх башку-то поднял -- а там, под крышей, воздух. Защемило его, и не пускает он воду-то, родимый. Вот я поднимусь, подышу-подышу, отдохну -- и снова за стекло принимаюсь. Не знаю уж, сколько пробовал, но в конце концов удалось выдавить.

-- Вот такая история, -- заключил Гера. -- У 157-го, по счастью, крыша такая, округлая, наподобие купола. Здорово это кто-то придумал. Вот там воздух и собрался. Немножко, но на спастись хватило нашему Василию.

Думая, что рассказ окончен, все занялись картошкой. Каждый ел молча, по-своему переживая ситуацию и, как это бывает, где-то примеривая её на себя.

-- Вот так, -- неожиданно снова раздался голос Геры. -- Но приключения с водой тогда на этом не кончились.

Мы оторвались от картошки, рассчитывая вновь услышать леденящий душу рассказ, в котором, возможно, будут крутиться водовороты, бурчать прорвавшаяся сквозь плотину вода или даже грохотать цунами.

-- Решили мы в той деревне и заночевать. Нашли избу, в сельпо запаслись продуктами и сели отмечать наше чудесное спасение. И хорошо тогда набрались! А кто осудит: не каждый день люди от смерти спасаются. Ещё, кстати, неизвестно, что было бы со мной и Сашкой, на распахни мы двери будки настежь!

Вот, по всем этим причинам набрались мы до чёртиков и повалилсь спать, где попало. Но сон был беспокойный. С какого-то момента начал нас всех мучить жестокий сушняк. А надо сказать, что мы, предвидя это дело, поставили на стол чайник с водой. И всю ночь периодически вскакивали и к чайнику этому прикладывались. Но вёл он себя как-то странно: удавалось сделать лишь один глоток, а потом вода совершенно не шла. Не хотела идти, словно клапан какой закрывался! Ну, а мы-то в таком состоянии, что ломать голову над этой механикой совершенно были не расположены. И вот каждый из нас поднимался, выпивал один глоток воды и заваливался снова. Один глоток, естественно, решал проблему ненадолго, и поэтому вскоре каждый снова вскакивал и повторял всю процедуру. И так всю ночь. И только утром, когда рассвело, кому-то наконец пришло в голову приподнять крышку и посмотреть, что же там, едри её мать, такое, что напиться-то как следует не даёт.

-- И что же там было? -- заинтригованно спросили мы.

-- Мышь. Как-то забралась под крышку, зараза, да и утопла там. И так утопла, что хвост прямо в носике чайника оказался. Потому и действовал этот "клапан" безотказно.  Да-а... Повезло ей в тот день меньше, чем нашему Василию.

Гера закончил рассказ, а мы ещё долго сидели у потухающего костра, крутя в руках остывающие картофелины.