Поздний звонок в дверь меня не удивил. В холостяцкую квартиру часто заходил разный люд в любое время суток. Друзья знали, что здесь могут найти пристанище, если им негде распить бутылочку, или обрести внимательного слушателя, когда на душе скребут кошки, и надо освободиться от тяжкого груза обыденной действительности.

В дверях стоял сосед Сашка. Молча, кивком головы пригласил в гости. Тут же, не оборачиваясь, и не дожидаясь моего согласия, шаркая домашними тапочками, побрел в свою квартиру. Я редко отказывался от его предложений, хотя все посиделки имели один и тот же сценарий, который начинался с доброй рюмки водки. Тем не менее, каждая наша встреча в узком кругу отличалась от предыдущей. Сашка был интересным собеседником. Нас объединяло множество общих интересов, и мы всегда находили, о чем поговорить и поспорить. В далекой юности он окончил музыкальную школу, играл на разных инструментах и сочинял музыку. В этой области Сашка был для меня непререкаемым авторитетом. Удивляло в этом человеке то, что со своей плохой дикцией и замедленной тягучей речью, он умудрялся петь, не фальшивя и не вызывая чувства раздражения у слушателей.

Сашка пытался приобщить мое невежество к классической музыке, но я, сам не ведая почему, активно этому сопротивлялся. Правда, самого просветителя в филармонию затащить было невозможно. Он считал, что в любой храм культуры надо входить в смокинге или в строгом костюме при галстуке, которые подчеркивают торжественность момента соприкосновения с высоким искусством. Видеть же, как молодежь попирает его представления о возвышенном своими джинсами и свитерами, было для него больно и горько.

Как только я вошел в комнату, на меня обрушился ураган электронной какофонии. Пять колонок, разбросанных по комнате, надрывно извергали волны невообразимого хаоса. Напор был столь мощным, что я поспешил плюхнуться в кресло, боясь быть снесенным этим музыкальным водопадом. Ударник и басист не жалели сил, оглушали своим темпераментом даже того, кто не имел слуха. Маленькой отдушиной была скрипка, разбавившая своим изяществом этот кошмар. Она тихо, но настойчиво влилась в необузданный водоворот, пытаясь упорядочить разноголосый кошмар и придать, хоть какую-то гармонию.

– Ну, как? – спросил Сашка, когда закончилась эта музыкальная вакханалия.

– Ужас! – честно признался я.

– Ты же говорил, что тебе нравится классика, исполняемая на современных электронных инструментах! – возмутился сосед.

– Это классика?

– Да.

– Наверное, автор сейчас перевернулся в гробу, – вздохнул я. – Уверен, что его произведение испохабили по самое нихочу.

– Обычная практика, – возразил Сашка. – Берется известное произведение, которое подвергается обработке. Это называется аранжировка.

– Одни создают шедевры, а другие присасываются к славе известных композиторов, уродуют гениальные произведения, а выдают это за новый взгляд, утверждая, что именно они сумели разгадать тонкую душу великого маэстро, – проворчал я.

– Ты не прав. Аранжировщики делают любую музыку более многогранной, а иногда и более понятной. Особенно для таких неучей, как ты.

– Конечно, во всем виноваты бедные слушатели, которые не могут узреть необъятные просторы широкой души экспериментатора, издевающегося над гением.

– Ладно, не будем затевать бесполезный спор между творческой личностью и занудой. Поставлю тебе классику в классическом исполнении, – сосед схватил пульт и начал быстро нажимать кнопки.

Я сразу понял, что он поставил то же самое произведение, но уже в исполнении симфонического оркестра, который уповал не на шумовые эффекты, а на чистоту извлекаемых звуков. Также я понял, что Сашка бессовестным образом меня обманул. Зная мое негативное отношение к громкой музыке и тяжелому року, специально оглушил меня отвратительной импровизацией. Сейчас же из динамиков лился в меру громкий и чистый звук.

С первых тактов нечто мрачное и грубое ворвалось в комнату, заполнив все пространство вокруг своей бесцеремонностью. Оно давило на всю сущность слушателя, заставляя его напрячься и затаить дыхание в беспокойном ожидании. Растревоженный рой скрипок начал беспорядочно метаться в вихре мглы, пытаясь ускользнуть из лап бестелесного вандала. Ярко и неожиданно, как будто молния, сквозь этот водоворот звуков пробился тонкий пронзительный голос скрипки. Подхваченный хором своих собратьев, он стремительно взмыл ввысь, увлекая за собой всех и вся. Мои мысли, подхваченные этим эфемерным смерчем, понеслись в заоблачные дали. Туда, где нет невзгод и разочарований, туда, где нет мрака, а есть только свет…

Сашка сидел в кресле, откинув голову назад. Его лицо излучало целую гамму эмоций, а по щекам текли слезы. Я удивленно смотрел на своего товарища, который в этот момент, охваченный каким-то невообразимым душевным экстазом, ничего не видел и витал, в такой невообразимой дали, куда может занести человека только его необузданные мысли.

Что это было? Слезы творца, который понимал, что никогда не достигнет тех вершин, которые возвеличили великого маэстро? Сожаление, что он никогда не подарит людям такую же радость, которая будет заставлять трепетать сердца от счастья? Или это слезы радости и благоговейного восхищения, вызванные божественной музыкой? Той музыкой, которая очищает твой разум от скверны, заставляет забыть все низменное и приоткрывает дверь в нереальный мир блаженства.

Я тихо поднялся и вышел из комнаты, оставив Сашку наедине с Вивальди. Сейчас им никто не был нужен. Пусть поговорят и поспорят об эмоциональном богатстве, которое способна дать музыка. О том, как она может утешить страждущего и вдохновить творца на создание новых шедевров, вызывать бурю эмоций и будоражить сердца…