Баннер
 
   
 
     
 
 

Наши лидеры

 

TOP комментаторов

  • slivshin
    86 ( +100 )
  • Соломон Ягодкин
    29 ( +16 )
  • Тиа Мелик
    25 ( +37 )
  • shadow
    20 ( +12 )
  • sovin1
    13 ( +12 )
  • Владимир Константинович
    11 ( +5 )
  • gen
    10 ( +9 )
  • Макс мартини
    9 ( +16 )
  • kanahin.aleksey1977
    5 ( +3 )
  • piter
    1 ( 0 )

( Голосов: 6 )
Avatar
Глава 20 из романа "Гамак из паутины"
22.01.2011 11:08
Автор: Nagda
Глава 20.

1042 год по летоисчислению от Рождества Христова.

Большие каменные дома остались позади. Узкая улица, по которой они надеялись в скором времени добраться до границ города, превратилась в пыльную тропу, а затем исчезла и вовсе. Но останавливаться нельзя. Окраина. Человек, случайно сюда забредший, мог исчезнуть навсегда. Пристанище воров, грабителей и прочего сброда, вонь сточных канав и кишащие крысами горы мусора наводили ужас на добропорядочных жителей города.
Жалкие лачуги, беспорядочно разбросанные по пустырю, то и дело возникали из темноты, преграждая дорогу. Натыкаясь на полуразрушенные стены, путники на ощупь пробирались вдоль каменных кладок и… не находя выхода, возвращались обратно. Всякий раз, теряя направление, они то отдалялись от намеченной цели, то приближались к ней... не ведая того. Отчаянье и страх сжимали сердца.
Но вот, не веря удаче, они наконец-то выбрались из Богом проклятого лабиринта. Идти стало легче. Под ногами зашуршала сухая трава и больше не бились ступни об отвалившиеся от стен камни.
Но путники не останавливались – отдых вблизи трущоб мог быть опасен. Мужчина спешил, торопился как можно дальше уйти от злополучного места, где так много было потеряно драгоценного времени. Но каждые несколько шагов он оборачивался - хотел убедиться, а не отстала ли его спутница, и спрашивал: не тяжело ли ей, потому как на руках у неё был ребёнок. Он хотел забрать малыша и нести сам, уговаривал её согласиться. В ответ женщина отрицательно качала головой и говорила: «Тебе нужно искать дорогу».
И всё же им пришлось остановиться; мужчина, не разглядев отвесный берег ручья, оступился и, взмахнув руками, оказался по пояс в воде. Но не упал. Женщина с криком «Что с тобой?» кинулась на помощь.
«Стой на месте, не подходи! Берег может обвалиться, - услышала она. – Кажется, мы пришли! Ты отдохни, Эсфира, а я перейду ручей и найду дорогу Меса. Она должна быть уже рядом, в двух шагах отсюда».
Послышался плеск воды, затем – треск ломающихся веток и наступила тишина. Эсфира прижала к груди ребёнка и опустилась на колени. С тревогой слушая тишину, Эсфира беззвучно молила своего Бога о скором возвращении спутника.
Время остановилось – это тишина остановила время. Почему его так долго нет? Почему она не слышит журчание ручья и шелеста листьев? Это тишина поглотила все звуки… Эсфира подняла голову и с мольбой в глазах посмотрела на звёзды. Может от их мерцания придёт спокойствие? Она хотела увидеть падающую звезду, хотела загадать желание – всего одно, единственное. Но почему звёзды не падают, когда этого очень ждёшь? Отчего всё так несправедливо…
Вдруг, оглушая, близко - лишь руку протянуть - раздался голос: «Эсфира, отзовись! Где ты?»
Эсфира вздрогнула, встрепенулась и бросилась навстречу, повторяя шёпотом «Я здесь… здесь… здесь я…». Но когда оставался шаг и всего мгновение, чтобы прижаться к его груди, силы окончательно покинули её. Эсфира с ужасом увидела, как стремительно приближается земля – неотвратимо и бессмысленно.
Он благодарил Всевышнего за то, что тот дал ему сильное здоровое тело, но главное - быстрые мышцы. И если бы ни эта милость, то неизвестно: дышал бы он сейчас ночным воздухом и где и в какой земле гнили бы его кости - на каких полях сражений.
Словно почуяв над головой свист чужого клинка, испытанное боями тело резко опустилось на одно колено, а руки молнией бросились вперёд - так когда-то мечами он поражал врага. Но теперь ладони ощутили не рукоять меча…
Подхватив Эсфиру, но стараясь не навредить ребёнку, он прижал их к себе, поднялся и пошёл к дороге.
Удивительно, малыш даже не проснулся.
«Хорошо ещё, что, падая, она не разжала рук», - подумал он. И лишь когда мужчина ступил на ровную поверхность дорожных плит, малыш заворочался и захныкал. Эсфира сквозь беспамятство, услышав недовольство сына, тут же пришла в себя.
«Отпусти, мне уже лучше», - попросила она. Став на ноги, Эсфира наклонила голову к сыну и, слегка покачивая, что-то ласково зашептала, согревая дыханием его щёки. Малыш успокоился и, похоже, снова заснул.
Мужчина грустно улыбнулся.
Никогда ни с одной женщиной он не был так робок – хоть и познал, повидал на своём веку немало; никогда ещё не испытывал он столь щемящего чувства - чувства сострадания и нежности, когда так больно сжимается сердце и рвётся череда дыханья; и никогда ещё не был он так счастлив, как в эту ночь!
Он улыбался.
Эсфира поправила одеяло, подняла голову и посмотрела спутнику в глаза. Затем, отбросив сомнения и нерешительность, она сделала тот самый шаг, который всё ещё их разделял...
«Не оставляй меня, пожалуйста… никогда не оставляй. Я буду твоей служанкой, рабыней… кем пожелаешь, но только не гони», - торопясь проговорила она.
«Мне не нужна рабыня, - ответил он, - но и служанкой называть тебя я не смогу».

От крепостных ворот послышались голоса стражников. Должно быть, пришло время сменить посты.
«Нам пора», - сказал он.
«Да, пора, - согласилась Эсфира, - но я пойду первой. А ты дождись, когда они откроют ворота и пропустят меня. И ещё: чтобы ни случилось, не говори, что ты меня знаешь! Да… и ничему не удивляйся».
«Что ты задумала? Только что ты просила не оставлять тебя одну».
Эсфира почему-то смутилась и тихо произнесла: «Наверное, ты не всё понял».
Может быть, он не расслышал последних слов. Повернувшись в сторону ворот и глядя на освещённые факелами стены, он думал о чём-то другом – скорее о том, как перехитрить стражу, которой строго-настрого запрещено средь ночи открывать ворота и выпускать кого-либо из города. Эсфира, будучи не глупой женщиной, прекрасно понимала, какие мысли сейчас терзают его.
«За нас можешь не беспокоиться: меня и сына они выпустят обязательно, - сказала она. - Я всё предусмотрела. Не веришь? Тогда смотри…». Эсфира отвернула край туники и обнажила плечо. Мужчина опустил глаза к белоснежной коже и… в страхе отшатнулся! Несколько мгновений он стоял в оцепенении, испытывая чувство ужаса и брезгливости. Но вот луч догадки промелькнул на искажённом гримасой лице – и он от всей души рассмеялся!
«Да как же ты такое могла придумать?! Могу представить, что будет со стражниками, когда они это увидят! Да, но откуда?» успокоившись, спросил он.
«У одного бродяги за четыре номисмы выторговала, - улыбнулась Эсфира. – Он потом долго шёл за мной – клянчил, две монеты просил добавить - и всё ныл, что дёшево отдал. Еле укрылась от него, хотя хромым да старым притворялся».

Под каменной аркой, тускло освещая окованные медью ворота, нещадно коптя, догорали два смоляных факела. В десяти шагах от стены и в шаге от дороги – то угасая, то вспыхивая языками яркого огня – горел небольшой костёр. Стражники, наклонив к плечу короткие копья, сидели вокруг и, протягивая руки к жарким углям, согревали озябшие ладони. Нехитрые истории, над которыми с вечера и посмеялись и погрустили, были уже рассказаны и пересказаны; время потянулось медленно, а затем и вовсе задремало.
Тепло от костра согревало; и сон, не замедлив воспользоваться подходящим случаем, был тут как тут: кое-кто из стражей, низко опустив голову, отдался воле сновидений.

Афинодор, сидевший у костра лицом к дороге, вдруг поднялся. Повернув ладонь к пламени, защищая глаза, он стал всматриваться в темноту ночи.
«Там кто-то идёт», - объявил он. Рука, не медля, легла на рукоять меча. Остальные стражники уже были на ногах и без лишней суеты поспешили занять места, предписанные служебным указом. Афинодор вышел на дорогу, чтобы прямо здесь дождаться запоздалого путника.
Именно в его обязанности входило задержание и допрос подозрительных лиц: кто, откуда родом, куда и зачем направляется. Конечно, надо бы сразу доложить гемилохиту, однако не всегда рвение и слепая преданность могут помочь продвижению по службе – значит и любую возможность, чтобы как-то отличиться, хорошо обратить себе на пользу…
Из темноты появилась невысокая фигура.
«Так это… - огорчился Афинодор, увидев перед собой женщину в нищенском одеянии,– а мне сказали, что следует ожидать мужчину?! О женщине не говорили…».
Но служба есть служба, да и обязанности остались те же, вернее - их никто не отменял, и нарушать установленный порядок, в независимости от того кто сейчас перед ним - мужчина или женщина, никак нельзя!
Афинодор поднял руку, приказывая остановиться:
- Стой! Кто ты и куда идёшь?
Большие чёрные глаза, соперничая с темнотою ночи, поразили воина своей глубиной и спокойствием - волнение охватило его. Но вот чего Афинодор сразу не заметил – так это большой свёрток, который женщина бережно прижимала к груди.
- Что за мешок у тебя? – спросил он.
- Это не мешок, присмотрись получше, - ответила женщина. Не дожидаясь других вопросов, она стала рассказывать: - Зовут меня Эсфира. Жила я в доходном доме, где хозяином моим был Варга. Но когда у меня родился сын – правда, я долго пыталась это скрыть – он, прознав об этом, страшно рассердился. Варга сказал, что не собирается никого кормить даром. Так я оказалась на улице. Оно и верно: кому нужна женщина с маленьким ребёнком? И тогда я…
- Ты назвала имя хозяина, - прервал рассказ Афинодор, - сказала, что его зовут Варга. Я не ослышался? - Голос его зазвучал громко и жёстко. - Но если всё так, то почему ты здесь… и ночью?
Эсфиру охватило тоскливое чувство страха, перебороть которое она уже не могла - не в силах. Что делать? Стражник заподозрил что-то неладное. Как быть? Самое разумное - это говорить правду или хотя бы полуправду, но не испытывать судьбу откровенной ложью, которой не всякий человек поверит. И всё-таки стражник что-то знал. Но что… что мог он знать, если при одном только имени, произнесённом ею, голос его столь быстро изменился?
- Разве ты не видишь… я говорю правду?! – словно возмутившись неверием стражника, воскликнула Эсфира.
«Эй! – послышался оклик, - что там происходит?»
Афинодор, недовольно поморщившись, обернулся в сторону ворот. У входа в караульное помещение, потягиваясь после сна, стоял гемилохит Диметрий.
- Веди его сюда, - сказал он и махнул, подзывая, рукой, - посмотрим, кто это тут по ночам разгуливает.
Грубо потянув за руку, стражник протащил Эсфиру под арку ворот и, толкнув на камни, крикнул: «Где Варга?!»

Она не знала, что и думать, как решать: то ли бежать куда, то ли…
Нет, на ум ничего… Придерживая ребёнка, она стала на колени, попыталась подняться - но ноги не слушались - и неловко, как-то боком, села на каменные плиты. Голова наполнилась безобразным шумом; из темноты в беспорядке фальшивящего хора врывались обрывки мыслей, которые, вдруг возникнув, также быстро исчезали, оставляя после себя тупую ноющую боль в висках.
Неизвестно, долго ли продолжалась бы эта пытка, но вот до слуха её донеслись резкие негодующие слова: «Ты, Афинодор, будешь наказан! И запомни, что никакие друзья тебе больше не помогут! Ты поступил подобно варвару! Как же ты смеешь бросать на камни женщину, да ещё и с ребёнком?!»
Она вздрогнула и, затаив дыхание, ещё крепче прижала к себе сына. Паутина сумбурных мыслей неожиданно остановилась и рассыпалась – превратилась в осколки, которые тут же растаяли, исчезли без следа. Осталась боль в висках, но появилась надежда!
Прислонившись плечом к стене, Эсфира наклонила голову и замерла. Выбившаяся из-под повязанного платка прядь тёмных волос падала на лоб, прикрывая брови и ресницы, скрывая короткий, но осторожный взгляд. Чтобы не выдать волнения она старалась не смотреть в глаза стражникам - оставалось только слушать.

Поджав губы, Афинодор молча внимал словам Диметрия. Когда же гнев назидания был исчерпан, а Диметрий, удовлетворённый результатом своего красноречия, успокоился - лишь тогда Афинодор осмелился в оправдание произнести несколько слов:
- Она знает Варгу. Я думаю, что он тоже где-то здесь, рядом.
Диметрий в изумлении посмотрел на стражника:
- Откуда ты его знаешь? И зачем он тебе…
Афинодор не спешил с ответом; но и гемилохит, призвав на помощь спокойствие и рассудительность, терпеливо ждал.
- Меня предупредили, чтобы я держал всё в тайне, - наконец, тяжело выдохнув, сказал Афинодор. – Но к тебе, гемилохит, я не могу быть бесчестным.
«Интересно, а отчего и почему он проникся вдруг ко мне этаким уважением, - насторожился Диметрий и… презрительно усмехнулся, - и с каких это пор он почитает честь, как главное своё достоинство?!»
О связях Афинодора с тайной дворцовой стражей Диметрий наслышан был достаточно и от присутствия в отряде соглядатая особой радости не испытывал. Среди обычных воинов подобные контакты всегда считались недостойными и, как они выражались, «попахивали нечистотами»; уличённые в том сослуживцы неизменно подвергались заговору молчания, а в большинстве случаев и изгнанию.
- Мне было сказано, чтобы я осматривал каждого, кто ночью попытается выйти из города, - продолжил откровения Афинодор, - и назвали имя беглеца.
- Так ты его знаешь, видел?
- Нет, не видел.
- И чем же этот Варга провинился? – спросил Диметрий.
- Не знаю, но нужно искать небольшую икону, которую он прячет.
- Икону? С каких пор икона стала предметом преступления?!
Афинодор лишь пожал плечами. Диметрий продолжил:
- И всё же ты совершил проступок, за который должно последовать наказание. Или ты решил, что гемилохиту не обязательно всё знать?
- Нет, что ты! Я так не думаю… мне пригрозили.
- А ты, значит, испугался угроз, но не презрения гемилохита и своих друзей?!
Ничего более Диметрий говорить не стал. Кивнув в сторону нищенки, он развернулся к Афинодору спиной, тем самым давая понять, что разговор закончен.

Эсфира всё видела. Но почему Диметрий, услышав имя, перевёл разговор на другую тему? почему не поднял тревогу? почему он так возмутился поведением подчинённого? Нет, не всё так просто…
Со стены раздался звук сигнального рожка.
- Осмотри нищенку, - сказал Диметрий, повернувшись, - а я гляну, что там случилось.
Диметрий вышел из-под арки.
- Ещё кто-то идёт, - донёсся голос стражника. – Встречайте!
Костёр почти догорел - и трудно было что увидеть, если бы на востоке не стало светлеть. К воротам подходил человек с небольшим узлом за плечами. Диметрий пошёл ему навстречу.
- Ты слишком рано идёшь, - во весь голос сказал он, остановившись лицом к лицу к мужчине. – Не время ещё открывать ворота. Но раз ты здесь, то расскажи: кто ты и куда в такое время направляешься?
Путник, от удивления или по какой другой причине высоко подняв брови, вглядывался в лицо стражника. Могло показаться, что он собирается что-то сказать. Но Диметрий, опережая, покрутил головой и намеренно громко – так, что слышно было даже на стене - сказал:
- Да от тебя рыбой воняет, - он шмыгнул носом и покривился. - Рыбак, что ли?
Ответ последовал незамедлительно:
- Нет, не рыбак, но торгую… Много дел у меня: нужно в гавань успеть, чтобы договориться о партии рыбы, пока кто-нибудь не опередил меня.
- Все куда-то спешат, не ты один, - Диметрий, не оборачиваясь, через плечо показал рукой, - видишь, и нищенка в ночь куда-то собралась. А нам приказано, чтобы осматривали всех и всякого. Показывай, что там у тебя в узле запрятано.
Узел был развязан. Ничего подозрительного в нём не оказалось… да и не искалось.
Диметрий вполголоса сказал:
- Мог бы чего-нибудь и ценного прихватить – думаю, далеко собрался. Да, если на шею вместо креста что другое повесил, то спрячь, пока тот, - и кивком головы он указал на Афинодора, - не подошёл. И не говори ничего лишнего: он тебя и какую-то икону ищет.
Путник, завязывая узел, хмыкнул.
- Пусть ищет. У меня ничего не осталось, сгорело всё.
- Знаю, - Диметрий достал из-за пояса увесистый кошель и, оглянувшись, незаметно сунул его в узел.– Вот, возьми. Теперь будет тебе, на что рыбу купить, - на лице его мелькнула улыбка, - …хоть у италийцев. Далеко, правда, но дней за десять доберёшься.

Испуганный голос Афинодора заставил гемилохита повернуться.
Со словами «Что там опять…» он быстрым шагом направился к воротам. Стражник, отступив от сидящей у стены женщины, протягивал руку, указывая…
- Смотрите! Она хотела покормить ребёнка… развязала на вороте тесёмки и… смотрите… я увидел!
При свете факела представилась ужасная картина: белоснежная кожа была изуродована коричнево-серой коростой, от самой шеи расползавшейся по груди. Диметрий молча смотрел на уродство несчастной. Не проронив ни слова, он горестно покачал головой и отвернулся.
- Что это у неё? – осипшим голосом спросил Афинодор.
- Проказа, - без тени сомнения произнёс Диметрий, - я уже видел такое. Жаль мне их, - и снова посмотрел на женщину. - Ребёнок тоже болен?
Прокажённая, не ответив, ещё ниже опустила голову.
Диметрий обернулся к продавцу рыбы, который подошёл ближе и стоял за спиной.
- Ну конечно, можно и не спрашивать… - сказал он и сделал вид, что вся эта суета ему уже наскучила. - А с тобой что делать?
Продавец вздохнул: «Не знаю, сам решай, мне-то что…» и сел рядом с прокажённой.
- Не боишься заразы? Смелый ты.
- На всё воля божья.
- Так куда ты идёшь? – спросил Диметрий нищенку.
- За монастырём Космидии есть пещеры, где обитают такие же, - Эсфира, закрывая рану, поправила хитон. - В городе нам быть нельзя, а там монахи приходят, еду приносят и никого не гонят.
- Одна идти не боишься?
- Боюсь. Но что поделаешь…
Диметрий задумался. Но вот, словно решив для себя некую задачу, он бросил взгляд на Эсфиру, потёр лоб ладонью и, развернувшись к Афинодору, сказал:
- Открывай ворота.
Стражник, не ожидая подобного приказа, видимо, не был готов к такому повороту событий – и даже не пошевелился.
- Что стоишь?! Выполняй! Или мне повторить? Немедленно открывай!
Дальше испытывать терпение гемилохита Афинодор не решился.

Диметрий повернулся к путнику и ухмыльнулся:
- Ну что, рыбак, проводишь прокажённую до Космидии?
- Это почти рядом… - согласился тот. – Рыбацкое селение всего в двух шагах от монастыря. Там монахи меняют фрукты и овощи на рыбу.
- Вот и хорошо, - сказал Диметрий, - значит, до места и доведёшь. Ну, всё. Можете идти, прощайте.
Что-то недовольно бормоча, Афинодор уже отодвигал засов. Упираясь плечом, он открыл ворота – правда, открыл ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель человеку с тучной наружностью только и можно было, что с трудом протиснуться. Но и этот узкий проход и тёмная по другую сторону дорога показались путникам избавлением.
Глядя на стражника Диметрий со злобой дёрнул подбородком. Тем не менее, он сдержал себя и, чтобы не испортить дело, промолчал, понимая, что от Афинодора всего можно ожидать.
Лучи восходящего солнца, наконец, осветили зубья стен; по камням, по ступеням ночная тень нехотя сползала книзу. Соединённые тайными переходами и крутыми лестницами крепостные башни, грозно нависая надо рвом, вставали из темноты, предъявляя взорам величие и неприступность города.
- Я и не думал, что ты сможешь… - сказал Варга, когда за спиной закрылись ворота.
- Поспешим, - не оглядываясь, ответила Эсфира.
Варга не стал спорить. Дорога вела к Космидии. И там… но что ждёт его там он не знал.
Некоторое время путники шли молча. Чем дальше они уходили от города, тем легче и полнее вдыхала грудь прохладный утренний воздух и тем спокойнее бились сердца. Напряжение последних дней и этой ночи уходило, оставляя место другим мыслям и зарождавшейся надежде…
- А откуда ты знаешь того стражника? – вдруг, повернувшись к Варге, спросила Эсфира.
Варга остановился. С грустью на лице посмотрел он на уже далёкие стены города.
- Что я могу сказать… Диметрий не просто товарищ, но и друг! Мы с ним одну накидку в походах на двоих делили и одной ложкой из одного котла похлёбку добывали. И то, что сегодня мы его встретили – это счастье для нас! Не всегда так везёт. Видишь ли, все люди разные. Что ещё можно сказать, когда у каждого своя жизнь, а защищать кого-либо – во вред себе и близким – мало кому захочется. Но Диметрия это не касается, не тот он человек.
- Да, я поняла это. Поняла, когда молодой стражник прямо-таки устремился тебя осматривать.
- Верно. Но Диметрий каков, а! И имени моего не назвал и сразу за торговца выдать решил, - Варга засмеялся, - от одежды, видишь ли, тухлятиной пахло. Придумал же!
Эсфира тоже улыбнулась:
- Так и я не догадывалась, что втайне от всех ты ещё и рыбой приторговывал. Да, неужели тебе мало домов доходных?
Но спохватившись, что сказала лишнее, вспомнив огонь и панику, она отвела глаза сторону и замолчала.
- Не расстраивайся, - успокоил её Варга, – твоей вины в том нет. Сейчас нам до монастыря добраться важно, пока погони нет. А там монахи нас укроют.
Затем он забрал у Эсфиры малыша.
- Так быстрее будет.
- Осторожнее его неси, - заволновалась Эсфира. – И не забудь, что икона в одеяле запрятана.
Варга, не отвечая, кивнул. Он помнил.

Вскоре показалась апельсиновая роща.
Путники сошли с дороги и направились к монастырю, стены которого уже виднелись меж стволами деревьев.
Укрывшись от дневного света ветвями и листьями, заросшая травой узкая тропинка вела не к воротам монастыря, а к неприметной для посторонних глаз калитке.
Среди лоз винограда, скрывавших тайный вход, Варга отыскал железное кольцо и ударил им по широкой шляпке гвоздя, вбитого в деревянную перекладину. Прислушавшись, он постучал ещё раз, а затем отошёл к стене и присел спиной к холодному камню.
- Скоро кто-нибудь выйдет, - сказал он. – Монахи рано встают.
Ждать пришлось недолго. Варга оказался прав: вскоре кто-то (и кто ж, как не монах…) потянул на себя дверцу. Послышался занудливый скрип давно не мазаных петель. Эсфира и Варга поднялись и стали напротив.
Лозы раздвинулись. Сквозь листья обрисовалась, окаймлённая несозревшими гроздьями, в меру упитанная физиономия. Вот только физиономия эта высматривала пришедших на уровне живота.
- Ты чего там ползаешь? – присев и глядя в лицо монаху, спросил Варга. – Ты что, ходить не умеешь? Или не вырос?
Лозы сомкнулись. Через несколько мгновений они раздвинулись на уровне плеч. Монах безудержно зевал.
- Ну?
- Что, ну? Впускай быстрее!
- Зачем?
- У тебя, наверное, мозги на жир переварились?! Или их не было?
- Были, - заверил монах и почесал затылок.
- Так ты впустишь нас?
Варге не терпелось кулаком подтвердить стремление оказаться по ту сторону монастырской стены.
- Зачем? – не почувствовав угрозы, упрямо гнул свою линию не проспавшийся монах.
Варга глубоко вдохнул свежий от утренней росы воздух. Задержав дыхание, он закрыл глаза и, лишь когда в голове загудело, шумно выдохнул.
- Слушай меня внимательно, – медленно, но стараясь не повышать голос, произнёс Варга. - Сейчас ты пойдёшь к настоятелю, то есть к отцу Константину и скажешь, что пришёл человек с поручением от Вышаты…
Варга хотел ещё что-то сказать, но монах, оглядевшись по сторонам, опередил его:
- Не продолжай. Я тебя который день дожидаюсь.
Удивлению путников не было предела! Из заспанного обрюзгшего монаха слуга Божий, вдруг и в один момент, превратился совершенно в другого человека – от безразличия ко всему, лени и глуповатого на постной физиономии выражения скуки не осталось и следа. Острый изучающий взгляд выдавал в нём человека незаурядного, способного действовать разумно и без колебаний!
С неподдельным интересом монах осмотрел незнакомцев. Видя растерянность путников, он решил сразу же их успокоить:
- Говоришь, что пришёл с поручением от Вышаты – значит, ты и есть Варга. Верно? Я не ошибся?
- Нет, не ошибся.
- Тогда скажи мне, почему Вышата сам не пришёл?
Варга насторожился. Его удивила неосведомлённость монаха. Если тот знал Вышату, то должен был знать и больше…
- Он не может прийти.
- Почему?
- Его нет в городе.
- Правильно, - улыбнулся монах, - и долго ещё не будет. Не обижайся, я просто проверял тебя. А теперь проходите.
Посторонившись, он отодвинул лозы так, чтобы путники могли, не цепляясь и не обламывая кисти винограда, пройти через калитку.
Оказавшись в пределах монастыря, Варга и Эсфира огляделись. До стены с узкими окнами – это и были монашеские кельи – и невысокой двери оставалось шагов двадцать или… около того. По левую руку шагов на сто - да так же и по правую - на всей этой площади, разделённой на квадраты рядами ягодных кустов, радовали глаз изобилием, ухоженностью и разнообразием плодов овощные грядки. Вдоль наружной стены росли, сплетясь ветвями, невысокие раскидистые персиковые саженцы.
- Хорошо у вас тут, - с какой-то печалью сказал Варга. – Жалею только, что не могу здесь остаться.
- Не зарекайся, я и сам не собирался в монахи. Да так уж, видно, по судьбе начертано. Правда, пока я в послушниках хожу, но это до того, как отец Константин решит, - монах посмотрел в глаза Варге и усмехнулся, - да что-то не торопится он.
- Почему? Не говорил… не знаешь?
- Думаю, я в мирском обличье ему зачем-то нужен. Так ведь он одного меня в это дело посвятил и никого больше – вот и гадай теперь, что он дальше задумал.
Монах замолчал, а затем кивнул в сторону Эсфиры:
- О ней ничего сказано не было. Кто она? Если жена… то, что с ней делать, мужской монастырь, всё-таки? Но если не жена, тогда как…
- А это я сам настоятелю объясню, можешь не беспокоиться, - заверил Варга. – Ну что, идём?
- Да, конечно, - ответил монах.
Но на середине дороги он обернулся и, как извиняясь, попросил Эсфиру:
- Ты понеси ребёнка сама, хорошо? И вот ещё: накинь платок и завяжи так, чтобы волос не было видно и лоб до бровей прикрой. Видишь ли, у нас по православным канонам так предписано. А на веру свою постарайся ни словом, ни действием не указывать.
Эсфира и не думала противиться - сделала всё так, как сказал монах, но, не утерпев, спросила:
- Откуда ты знаешь, что я родом из Иудеи?
- Вера ваша в глазах твоих особую печать оставила, - улыбнулся монах и, развернувшись, продолжил путь.

Окончив утреннюю молитву, отец Константин, настоятель монастыря Косьмы и Домиана отпустил братьев по насущным делам, а сам отправился к Храму св. Бессребреников. Не заходя, но оставаясь у входа и почему-то осматриваясь по сторонам, он нервно вышагивал по плитам паперти, ожидая.
В течение нескольких дней, несмотря на ненастную погоду, совершал он этот путь - от монастырской церкви к дверям Храма – и оставался там до тех пор, пока не приходил послушник Аристофан и говорил, что ждать в этот день, никого, видимо, уже не стоит.
«Если бы и пришёл, - убеждал он настоятеля, - то пришёл бы рано утром и никак не к полудню». Так продолжалось до этого дня, когда надежды на благополучный исход дела почти не оставалось.
Не прошло и получаса, как открылись ворота монастыря и оттуда с накрытой головой вышел послушник Аристофан. Увидев отца Константина, он быстрым шагом направился к храму.
- Они пришли, - не дожидаясь разрешения на слово, сообщил он.
- Они? Почему они, почему он не один?
Аристофан усмехнулся.
- Не знаю. Там, между прочим, ещё и ребёнок, если не считать женщины.
- Кажется, я знаю, кто эта женщина. Зови их.
«Зачем он и её привёл? Странно, - думал отец Константин, - должен один быть. Говорил мне Михаил… да было, говорил, что девчонку уберечь надобно. Но с другой стороны, ни её, ни сына искать уже не придётся – это к лучшему... Получается, что Варга за меня дело трудное разрешил».
Аристофан махнул рукой. От ворот монастыря поспешили двое. На руках у женщины Константин видел ребёнка. И странное действо сотворилось: на расстоянии том он видел единственно малое существо; как по воздуху и без чьей-либо помощи, приближался к храму маленький человечек - словно в ауре, и словно не было никого рядом.

Константин отворил двери, Варга и Эсфира прошли вовнутрь. Тишина и спокойствие, своды куполов, охраняющие таинство, удивляли входящих величием увиденного и совершенного.
Настоятель позвал за собой Варгу. Но перед тем как они отдалились, Эсфира спросила:
- А где Михаил?
Отец Константин указал на плиту, что находилась по левую от входа сторону. Плита на ладонь возвышалась над уровнем плоских и тщательно отшлифованных каменных квадратов, уложенных для поступи приходящих.
Но и узором камень не был обделён: поверхность его паутиной пронизывали линии, которые в незримый глазу момент сходились воедино и исчезали в тёмной глубине. Но после линии, словно вырвавшись из плена, каким-то непостижимым образом соединялись с пространством храма.
- Вот здесь… как наказывал, - сказал отец Константин и, не оборачиваясь, пошёл к ризнице.
Эсфира освободила ребёнка от тряпок и одеяла (у нищенки взяла, оно всё в дырах было и с растрёпанными краями), разворошила лохмотья и нащупала, наконец, в этом хламе дощечку, из-за которой ей случилось здесь оказаться (а может, что другое заставило её быть здесь, но всего она знать не могла).
Положив на надгробие иконку, Эсфира собрала лохмотья в узел - полагала, что после выбросит где-нибудь подальше – и, улыбаясь, облегчённо вздохнула. Успокоение пришло к ней, страх и тревога отступили.
К этому дню Максим мог уже довольно уверенно сидеть и ползать. Широко открытыми глазами, удивлённо поднимая еле означившиеся брови, желал он видеть из мира этого всё, что могло быть полезным, то есть достойным созерцания. Но и сидеть просто так ему уже надоело. Расшвыряв надоевшие игрушки, он переворачивался на живот, подтягивал коленки и, не в силах ещё первым делом поднять голову, по-взрослому кряхтя, выпрямлял ноги. Такими действиями старался он придать своей фигуре более достойное положение. Спотыкаясь и падая, набивая шишки и получая ссадины, Максим делал первые шаги, которые давались ему пока с трудом, но радость, зато, приносили немалую – и весь мир, казалось, лежал у ног его! Правда, мир этот иной раз оказывался вверх ногами, иногда вертелся, подпрыгивал и уходил куда-то вбок - и эта изменчивость временами озадачивала.

Испуганный возглас заставил отца Константина и Варгу обернуться.
Прикрыв ладонью дрожащие губы – на мгновение безумно оглянувшись - Эсфира смотрела на каменную плиту надгробья. Чёрная поразительно ровная поверхность завораживала матовой глубиной, притягивала взгляд. Эсфира прижала к себе сына, пытавшегося дотянуться до камня, на котором лежала икона.
Отец Константин оставил Варгу одного. Вернувшись, он наклонился к надгробной плите. Почему-то торопясь, не глядя в глаза Эсфире, он поднял икону и спрятал её в складках одеяния.
«Незачем тебе того знать, - сказал он, - не пришло время». «Но я видела, слышала… Михаил говорил со мной, - утверждала она, - он здесь!»
Константин посмотрел на подошедшего Варгу.
- Она безумна?
- Нет, не думай так. Оставим её в покое. Все мы очень устали.

Константин вдруг понял, что объяснять этим двум людям что-либо сейчас нет никакого смысла, как и не обязательно знать им истину, столь далёкую от привычного понимания мирских забот.
Он хорошо запомнил слова Михаила – ещё до ухода его в монастырь – когда они, проводя долгое время в беседах, пытались определить истинное назначение человека в этом мире. Уже тогда Константин, слушая царя, удивлённо поднимал брови и пожимал плечами. Но Михаил настолько уверенно рассказывал о несчастиях и бедах, которые уже в недалёком времени обрушатся на Византию, что настоятель искренне поверил словам царя, принял их сердцем и стал считать пророческими. Однако на вопрос об источнике этих знаний Михаил так ни разу не ответил - замолкал, касался ладонью чёрной поверхности камня, привезённого им после войны с болгарами, и отрицательно качал головой.
- Подождите здесь, - сказал отец Константин и направился к ризнице. Послышались звуки переставляемой церковной утвари и тихие слова молитвы; но там он пробыл недолго и вскоре вернулся.

До этого дня он делал всё правильно, никак не отступая от наказа, что слышал из замирающих уст Михаила. После того как тело несчастного было погребено, а душа его, хотелось верить, упокоилась, отец Константин отправил в город послушника Аристофана - с тем, чтобы тот нашёл настоятеля храма св. Софии, своего старого и верного друга, и передал ему просьбу о помощи и содействии.
Послушник выполнил поручение. И вскоре – не прошло и трёх дней – Аристофан принёс известие не только о следе пропажи, но и о месте, где её хранили. Оказалось, что икона спрятана в покоях царицы Зои - о чём в доверительной беседе настоятелю поведал сам Иоанн Орфанотроф. Иоанн был чрезвычайно удивлён и даже раздосадован, когда услышал столь необычную просьбу - правда, успокоившись, признал, что Вышата просил его о том же.

В настоящее время отец Константин был в некоторой растерянности, то есть не знал, как быть дальше. Да, икона, о судьбе которой так тревожился царь - единственно и не о чём другом - теперь находилась под его охраной и попечением. И можно, наверное, с облегчением вздохнуть, если бы из памяти вновь и вновь не возникали слова Михаила: «…дождись Вышату, верни ему образ и тайно сопроводи из Византии». Конечно, он выполнит наказ, но как быть с Эсфирой и Варгой? А о них отец Константин никаких указаний не помнил - не было таковых.
И всё-таки, думал он, надо отдать должное Варге, который, поступившись имуществом своим и положением при дворе, нашёл-таки возможность выкрасть икону и доставить её по назначению. Нет, нельзя оставлять в беде человека, которому, быть может, придётся изменить весь образ жизни или уйти в неизвестность.
Но что заставляет его беспокоиться о судьбах людей, совершенно ему неизвестных? Он есть настоятель монастыря, которому мирное существование дороже милостей василевса и пожертвований, царских, несчастным, что ютились недалеко от обители в сухих и тёплых пещерах. И не только отвергнутые городом убогие и калеки селились там – сколько приговорённые судьбою к близкому концу, прокажённые.
Уединившись, обращаясь к небесам, Константин воспрашал: почему то, что до сего дня ведомое, показываясь ему с другой стороны, являлось в ином свете – внятном и не спорном. Кто-то владел его умом, распоряжался… Нет, не пытался он перечить: полагал, что так во благо будет.
Варга, как думал Константин, должен будет исчезнуть, то есть от глаз чужих укрыться, но и девчонку с ребёнком надобно определить в место защищённое и спокойное. А лучше места, где обитали прокажённые, найти было нельзя, хоть и в этом некие сомнения были. Но путь они побудут там; и вряд ли в пещерах их кто искать станет; время расставит всё по своим местам – не зря ведь Михаил утверждал это. Однако Константин и себе не мог вразумительно ответить: почему земной человек, пусть даже царь, был так уверен в своих словах?
Да, не один час они провели в беседах. Рассуждая о мирских заботах, Михаил не скрыл от настоятеля порочных деяний своих и, что может стать кому-то откровением, раскаяньем не пренебрёг. Как говорил: не может быть позорнее семейной родовой поруки, когда для власти - не столько для себя, но больше для родственников - становишься ты императором случайным. А после женщина, царица, ещё во цвете лет, тебе претит и ненавистна – но именно она на трон на место глупого царя тебя желала… Тогда ей было пятьдесят, ему всего лишь двадцать. Но в годы молодые сумел он, будучи царём, империю восстановить.
Константин понимал, что именно ему необходимо принимать решение - правильное и единственное: и не только в согласии с наказом Михаила, но и неизвестного голоса, который ни днём ни ночью не оставлял разум его в обыденном покое.
Он вышел из Храма и позвал послушника, который дожидался на паперти.
Всё это время Аристофан, волнуясь и даже злясь, то сходил по ступеням на песок, где старательно затаптывал следы пришедших, то снова поднимался на паперть. Поднеся ко лбу ладонь, он осматривал ближайшие окрестности: мало ли кто ещё мог появиться здесь. Медлительность настоятеля начинала его раздражать.
«Что-то долго они там свои дела решают. Совсем не ко времени этакая нерасторопность, а вдруг за Варгой уже отправлена погоня?» - уже возмущался Аристофан, когда услышал:
- Не топчись там, зайди.
Послушник мотнул головой: «Ну, наконец-то…» и быстро поднялся по ступеням.

Аристофан остановился возле Эсфиры. Ожидая дальнейших указаний, он огляделся вокруг. Его удивило мрачное выражение лица Варги, который, сжав губы, выслушивал какие-то наставления от отца Константина. Обрывки фраз не составлялись в понимании Аристофана в единое целое.
Эсфира, подняв узел с ненужным, как ей казалось, хламом, повернулась к выходу, но двинуться с места не могла: Максим, обхватив ногу матери, не отрываясь, смотрел на плиту.
Но что она и Максим могли в той в плите увидеть?
- Не будем торопить события, - мягким и спокойным голосом сказал отец Константин. - Пока же, надеюсь, что мои указания будут исполнены без колебаний, но восприняты сердцем и с верой в Господа.
- Необходимо - продолжил настоятель, - быть готовыми ко всему. Время уходит. Недруги могут спохватиться и отправить погоню. Ты ведь лучше меня знаешь, - обратился он к Варге, - что при дворе ни одного из преданных Михаилу слуг и соратников более не осталось.
- Да, знаю. Но и вам не ведомо о том, что Орфанотрофа новый ставленник в покое не оставил. Когда Иоанн морем направился для примирения с племянником, тот обманом пересадил его на корабль, то есть на триеру, где зелье и забавы с почтением преподносились и туманили голову пленника. А триера взяла курс в обратную от Константинополя сторону. Но как только судно бортом коснулось причала острова Лесбос, слуги царя отдали Орфанотрофа в руки тюремной стражи.
- Так ли всё, как ты рассказываешь?
- Я знаю это от людей, что сопровождали корабль Орфанотрофа. Не думаю, что Иоанна кто-нибудь ещё увидит.
- Тогда и мы не будем медлить.
- Ты прав. Но, знаешь ли, мне не безразлична судьба Эсфиры – сказал Варга.
- Пусть так. Я помогу тебе, да только в помощи моей ты будешь обязан царю Михаилу. Он так хотел.
- Но почему?
Константин посмотрел на чёрную плиту, жестом отозвал Варгу в сторону и, словно решившись на что-то… сказал:
- Ты хозяин Эсфиры и, конечно же, был осведомлён о её связи с Михаилом.
- Да, я знал.
- А кто-нибудь ещё, кроме царя, встречался с ней?
В ответ Варга усмехнулся:
- Она на моих глазах выросла, и всегда была рядом, под моим присмотром.
- Значит, для тебя не тайна, что Максим и есть сын Михаила.
- Кому как не мне этого не знать. Но разве в том моя вина?
- Нет, я твоей вины ни в чём не нахожу. Однако же, поговорим мы после. Сначала отправим Эсфиру и ребёнка к пещерам. Послушник проводит и устроит их – там всё готово. А ты, переодевшись в монашескую рясу, останешься в монастыре.
Варга внимательно и испытующе смотрел в глаза настоятелю.
- Вижу, что ты давно всё решил и верю, что поступаешь правильно, - сказал он, - поэтому перечить не могу. Надеюсь только, что Эсфира и ребёнок будут в безопасности.
- На всё воля Божья, - еле слышно произнёс настоятель.

Когда со стороны монастыря на тропе показались монах и женщина, в тёмных глазницах пещер незамедлительно проявились серые лица. С неодобрением и опаской, рассматривая непрошеных гостей, выглядывали они из темноты, мелькали человеческими силуэтами и тыкали корявыми пальцами в сторону дороги и кривили щербатыми ртами.
Могло показаться, что здесь люди обязаны жить в мире и согласии – судьба уровняла всех, кто волею обстоятельств заполз в тихую дыру или упал на дно никчёмного существования. Но насколько различна жизнь у каждой особи (не обходя стороной бездомную собаку – что норовит цапнуть за ногу, не увидев в твоей руке кусок вчерашней лепёшки - ни кошку с мусорной кучи) – и различна до того момента, когда сам оказываешься там. И что остаётся делать, если все границы между пониманием, сожалением и ненавистью - что к бывшему другу или неверной жене - навсегда стёрты из неприхотливого сознания? Да, тяготы, радость и, возможно, любовь остались где-то в далеком прошлом, но в душе и остатках самосознания нет ничего, кроме удушающей пустоты и ежеминутного чувства голода.
Понимая, что выбраться из этого угла им уже не удастся, люди больше не отряхивали пыль с одежд, не искали эликсира от давно надоевшего зуда и не выискивали занудливых вшей на коже. Но всеми правдами и неправдами они каждый день пробирались в Константинополь, просили там милостыню, откровенно воровали, грабили – если на то доставало сил и здоровья – и возвращались назад в ущелье, где устраивали попойки, часто переходящие в разгул и пьяные потасовки.
Правда, не было среди обитателей пещер никакого спора: где лучше горит костёр или у кого более сухое место для сна. Хотя все, кто там жил, оставались в неведении о своём будущем, да и надежд на лучшую долю более не питали.

Узкая тропа вела всё ниже и ниже. Стены оврага отходили от плеч, и с каждым шагом удалялись не только вширь, но и поднимались ввысь. И вот, впереди можно было рассмотреть широкую дорогу, по сторонам которой по пологим стенам карабкались пробитые в известняке узкие тропинки, по которым обитатели этого места могли добираться каждый до своего логова. По бокам дороги, спускаясь от нижних и верхних пещер, текли ручьи зловоний – что с одного склона, так и с другого. Пенясь и смердя, ручьи вливались в канаву, которая уносила смрад и вонь к дальнему концу ущелья, где неизвестно каким образом пропадали в глубине узкой каменной расщелины.

Эсфира повернулась к послушнику.
- Зачем мы здесь?
Аристофан рассмеялся:
- Видишь ли, девочка, рожать детей, не знающих отца, а потом ещё и спасать их, неизвестно от кого – это почётно; но как твои дети будут жить после тебя – это совсем другое. Не говори, что ты ничего не знала, то есть не ведала: каких кровей твой сын.
- Каких кровей? О чём ты говоришь?
И только сейчас Аристофан понял, что сказал лишнее. Неужто, подумал он, эта женщина не знала, что её сын есть наследник царского престола - значит, и это тщательно скрывалось. И всё же странно, что она до сих пор сама не догадывалась, не видела: сколько незнакомых людей принимали участие в её судьбе - и только затем, чтобы укрыть Максима от нежелательных взоров и нездорового интереса дворцовой стражи. Конечно, здесь не обошлось без Зои. А эта женщина – уж он-то знал! - не остановится ни перед чем.
- Красивый малыш, - решил исправить свою ошибку Аристофан, - его и за сына султана можно принять или… даже цезаря. Да, и такое бывает.
Замедлив шаг, Эсфира пристально посмотрела в лицо послушника, улыбнулась – видно, и малая лесть к ребёнку не оставит равнодушной женщину – потом, наклонившись, сняла с головы платок и встряхнула кудрями волос.
- Ты не всё договариваешь. Но я знаю больше, чем ты думаешь.
И Эс Окончив утреннюю молитву, отец Константин, настоятель монастыря Косьмы и Домиана отпустил братьев по насущным делам, а сам отправился к Храму св. Бессребреников. Не заходя, но оставаясь у входа и почему-то осматриваясь по сторонам, он нервно вышагивал по плитам паперти, ожидая.
В течение нескольких дней, несмотря на ненастную погоду, совершал он этот путь - от монастырской церкви к дверям Храма – и оставался там до тех пор, пока не приходил послушник Аристофан и говорил, что ждать в этот день, никого, видимо, уже не стоит.
«Если бы и пришёл, - убеждал он настоятеля, - то пришёл бы рано утром и никак не к полудню». Так продолжалось до этого дня, когда надежды на благополучный исход дела почти не оставалось.
Не прошло и получаса, как открылись ворота монастыря и оттуда с накрытой головой вышел послушник Аристофан. Увидев отца Константина, он быстрым шагом направился к храму.
- Они пришли, - не дожидаясь разрешения на слово, сообщил он.
- Они? Почему они, почему он не один?
Аристофан усмехнулся.
- Не знаю. Там, между прочим, ещё и ребёнок, если не считать женщины.
- Кажется, я знаю, кто эта женщина. Зови их.
«Зачем он и её привёл? Странно, - думал отец Константин, - должен один быть. Говорил мне Михаил… да было, говорил, что девчонку уберечь надобно. Но с другой стороны, ни её, ни сына искать уже не придётся – это к лучшему... Получается, что Варга за меня дело трудное разрешил».
Аристофан махнул рукой. От ворот монастыря поспешили двое. На руках у женщины Константин видел ребёнка. И странное действо сотворилось: на расстоянии том он видел единственно малое существо; как по воздуху и без чьей-либо помощи, приближался к храму маленький человечек - словно в ауре, и словно не было никого рядом.

Константин отворил двери, Варга и Эсфира прошли вовнутрь. Тишина и спокойствие, своды куполов, охраняющие таинство, удивляли входящих величием увиденного и совершенного.
Настоятель позвал за собой Варгу. Но перед тем как они отдалились, Эсфира спросила:
- А где Михаил?
Отец Константин указал на плиту, что находилась по левую от входа сторону. Плита на ладонь возвышалась над уровнем плоских и тщательно отшлифованных каменных квадратов, уложенных для поступи приходящих.
Но и узором камень не был обделён: поверхность его паутиной пронизывали линии, которые в незримый глазу момент сходились воедино и исчезали в тёмной глубине. Но после линии, словно вырвавшись из плена, каким-то непостижимым образом соединялись с пространством храма.
- Вот здесь… как наказывал, - сказал отец Константин и, не оборачиваясь, пошёл к ризнице.
Эсфира освободила ребёнка от тряпок и одеяла (у нищенки взяла, оно всё в дырах было и с растрёпанными краями), разворошила лохмотья и нащупала, наконец, в этом хламе дощечку, из-за которой ей случилось здесь оказаться (а может, что другое заставило её быть здесь, но всего она знать не могла).
Положив на надгробие иконку, Эсфира собрала лохмотья в узел - полагала, что после выбросит где-нибудь подальше – и, улыбаясь, облегчённо вздохнула. Успокоение пришло к ней, страх и тревога отступили.
К этому дню Максим мог уже довольно уверенно сидеть и ползать. Широко открытыми глазами, удивлённо поднимая еле означившиеся брови, желал он видеть из мира этого всё, что могло быть полезным, то есть достойным созерцания. Но и сидеть просто так ему уже надоело. Расшвыряв надоевшие игрушки, он переворачивался на живот, подтягивал коленки и, не в силах ещё первым делом поднять голову, по-взрослому кряхтя, выпрямлял ноги. Такими действиями старался он придать своей фигуре более достойное положение. Спотыкаясь и падая, набивая шишки и получая ссадины, Максим делал первые шаги, которые давались ему пока с трудом, но радость, зато, приносили немалую – и весь мир, казалось, лежал у ног его! Правда, мир этот иной раз оказывался вверх ногами, иногда вертелся, подпрыгивал и уходил куда-то вбок - и эта изменчивость временами озадачивала.

Испуганный возглас заставил отца Константина и Варгу обернуться.
Прикрыв ладонью дрожащие губы – на мгновение безумно оглянувшись - Эсфира смотрела на каменную плиту надгробья. Чёрная поразительно ровная поверхность завораживала матовой глубиной, притягивала взгляд. Эсфира прижала к себе сына, пытавшегося дотянуться до камня, на котором лежала икона.
Отец Константин оставил Варгу одного. Вернувшись, он наклонился к надгробной плите. Почему-то торопясь, не глядя в глаза Эсфире, он поднял икону и спрятал её в складках одеяния.
«Незачем тебе того знать, - сказал он, - не пришло время». «Но я видела, слышала… Михаил говорил со мной, - утверждала она, - он здесь!»
Константин посмотрел на подошедшего Варгу.
- Она безумна?
- Нет, не думай так. Оставим её в покое. Все мы очень устали.

Константин вдруг понял, что объяснять этим двум людям что-либо сейчас нет никакого смысла, как и не обязательно знать им истину, столь далёкую от привычного понимания мирских забот.
Он хорошо запомнил слова Михаила – ещё до ухода его в монастырь – когда они, проводя долгое время в беседах, пытались определить истинное назначение человека в этом мире. Уже тогда Константин, слушая царя, удивлённо поднимал брови и пожимал плечами. Но Михаил настолько уверенно рассказывал о несчастиях и бедах, которые уже в недалёком времени обрушатся на Византию, что настоятель искренне поверил словам царя, принял их сердцем и стал считать пророческими. Однако на вопрос об источнике этих знаний Михаил так ни разу не ответил - замолкал, касался ладонью чёрной поверхности камня, привезённого им после войны с болгарами, и отрицательно качал головой.
- Подождите здесь, - сказал отец Константин и направился к ризнице. Послышались звуки переставляемой церковной утвари и тихие слова молитвы; но там он пробыл недолго и вскоре вернулся.

До этого дня он делал всё правильно, никак не отступая от наказа, что слышал из замирающих уст Михаила. После того как тело несчастного было погребено, а душа его, хотелось верить, упокоилась, отец Константин отправил в город послушника Аристофана - с тем, чтобы тот нашёл настоятеля храма св. Софии, своего старого и верного друга, и передал ему просьбу о помощи и содействии.
Послушник выполнил поручение. И вскоре – не прошло и трёх дней – Аристофан принёс известие не только о следе пропажи, но и о месте, где её хранили. Оказалось, что икона спрятана в покоях царицы Зои - о чём в доверительной беседе настоятелю поведал сам Иоанн Орфанотроф. Иоанн был чрезвычайно удивлён и даже раздосадован, когда услышал столь необычную просьбу - правда, успокоившись, признал, что Вышата просил его о том же.

В настоящее время отец Константин был в некоторой растерянности, то есть не знал, как быть дальше. Да, икона, о судьбе которой так тревожился царь - единственно и не о чём другом - теперь находилась под его охраной и попечением. И можно, наверное, с облегчением вздохнуть, если бы из памяти вновь и вновь не возникали слова Михаила: «…дождись Вышату, верни ему образ и тайно сопроводи из Византии». Конечно, он выполнит наказ, но как быть с Эсфирой и Варгой? А о них отец Константин никаких указаний не помнил - не было таковых.
И всё-таки, думал он, надо отдать должное Варге, который, поступившись имуществом своим и положением при дворе, нашёл-таки возможность выкрасть икону и доставить её по назначению. Нет, нельзя оставлять в беде человека, которому, быть может, придётся изменить весь образ жизни или уйти в неизвестность.
Но что заставляет его беспокоиться о судьбах людей, совершенно ему неизвестных? Он есть настоятель монастыря, которому мирное существование дороже милостей василевса и пожертвований, царских, несчастным, что ютились недалеко от обители в сухих и тёплых пещерах. И не только отвергнутые городом убогие и калеки селились там – сколько приговорённые судьбою к близкому концу, прокажённые.
Уединившись, обращаясь к небесам, Константин воспрашал: почему то, что до сего дня ведомое, показываясь ему с другой стороны, являлось в ином свете – внятном и не спорном. Кто-то владел его умом, распоряжался… Нет, не пытался он перечить: полагал, что так во благо будет.
Варга, как думал Константин, должен будет исчезнуть, то есть от глаз чужих укрыться, но и девчонку с ребёнком надобно определить в место защищённое и спокойное. А лучше места, где обитали прокажённые, найти было нельзя, хоть и в этом некие сомнения были. Но путь они побудут там; и вряд ли в пещерах их кто искать станет; время расставит всё по своим местам – не зря ведь Михаил утверждал это. Однако Константин и себе не мог вразумительно ответить: почему земной человек, пусть даже царь, был так уверен в своих словах?
Да, не один час они провели в беседах. Рассуждая о мирских заботах, Михаил не скрыл от настоятеля порочных деяний своих и, что может стать кому-то откровением, раскаяньем не пренебрёг. Как говорил: не может быть позорнее семейной родовой поруки, когда для власти - не столько для себя, но больше для родственников - становишься ты императором случайным. А после женщина, царица, ещё во цвете лет, тебе претит и ненавистна – но именно она на трон на место глупого царя тебя желала… Тогда ей было пятьдесят, ему всего лишь двадцать. Но в годы молодые сумел он, будучи царём, империю восстановить.
Константин понимал, что именно ему необходимо принимать решение - правильное и единственное: и не только в согласии с наказом Михаила, но и неизвестного голоса, который ни днём ни ночью не оставлял разум его в обыденном покое.
Он вышел из Храма и позвал послушника, который дожидался на паперти.
Всё это время Аристофан, волнуясь и даже злясь, то сходил по ступеням на песок, где старательно затаптывал следы пришедших, то снова поднимался на паперть. Поднеся ко лбу ладонь, он осматривал ближайшие окрестности: мало ли кто ещё мог появиться здесь. Медлительность настоятеля начинала его раздражать.
«Что-то долго они там свои дела решают. Совсем не ко времени этакая нерасторопность, а вдруг за Варгой уже отправлена погоня?» - уже возмущался Аристофан, когда услышал:
- Не топчись там, зайди.
Послушник мотнул головой: «Ну, наконец-то…» и быстро поднялся по ступеням.

Аристофан остановился возле Эсфиры. Ожидая дальнейших указаний, он огляделся вокруг. Его удивило мрачное выражение лица Варги, который, сжав губы, выслушивал какие-то наставления от отца Константина. Обрывки фраз не составлялись в понимании Аристофана в единое целое.
Эсфира, подняв узел с ненужным, как ей казалось, хламом, повернулась к выходу, но двинуться с места не могла: Максим, обхватив ногу матери, не отрываясь, смотрел на плиту.
Но что она и Максим могли в той в плите увидеть?
- Не будем торопить события, - мягким и спокойным голосом сказал отец Константин. - Пока же, надеюсь, что мои указания будут исполнены без колебаний, но восприняты сердцем и с верой в Господа.
- Необходимо - продолжил настоятель, - быть готовыми ко всему. Время уходит. Недруги могут спохватиться и отправить погоню. Ты ведь лучше меня знаешь, - обратился он к Варге, - что при дворе ни одного из преданных Михаилу слуг и соратников более не осталось.
- Да, знаю. Но и вам не ведомо о том, что Орфанотрофа новый ставленник в покое не оставил. Когда Иоанн морем направился для примирения с племянником, тот обманом пересадил его на корабль, то есть на триеру, где зелье и забавы с почтением преподносились и туманили голову пленника. А триера взяла курс в обратную от Константинополя сторону. Но как только судно бортом коснулось причала острова Лесбос, слуги царя отдали Орфанотрофа в руки тюремной стражи.
- Так ли всё, как ты рассказываешь?
- Я знаю это от людей, что сопровождали корабль Орфанотрофа. Не думаю, что Иоанна кто-нибудь ещё увидит.
- Тогда и мы не будем медлить.
- Ты прав. Но, знаешь ли, мне не безразлична судьба Эсфиры – сказал Варга.
- Пусть так. Я помогу тебе, да только в помощи моей ты будешь обязан царю Михаилу. Он так хотел.
- Но почему?
Константин посмотрел на чёрную плиту, жестом отозвал Варгу в сторону и, словно решившись на что-то… сказал:
- Ты хозяин Эсфиры и, конечно же, был осведомлён о её связи с Михаилом.
- Да, я знал.
- А кто-нибудь ещё, кроме царя, встречался с ней?
В ответ Варга усмехнулся:
- Она на моих глазах выросла, и всегда была рядом, под моим присмотром.
- Значит, для тебя не тайна, что Максим и есть сын Михаила.
- Кому как не мне этого не знать. Но разве в том моя вина?
- Нет, я твоей вины ни в чём не нахожу. Однако же, поговорим мы после. Сначала отправим Эсфиру и ребёнка к пещерам. Послушник проводит и устроит их – там всё готово. А ты, переодевшись в монашескую рясу, останешься в монастыре.
Варга внимательно и испытующе смотрел в глаза настоятелю.
- Вижу, что ты давно всё решил и верю, что поступаешь правильно, - сказал он, - поэтому перечить не могу. Надеюсь только, что Эсфира и ребёнок будут в безопасности.
- На всё воля Божья, - еле слышно произнёс настоятель.

Когда со стороны монастыря на тропе показались монах и женщина, в тёмных глазницах пещер незамедлительно проявились серые лица. С неодобрением и опаской, рассматривая непрошеных гостей, выглядывали они из темноты, мелькали человеческими силуэтами и тыкали корявыми пальцами в сторону дороги и кривили щербатыми ртами.
Могло показаться, что здесь люди обязаны жить в мире и согласии – судьба уровняла всех, кто волею обстоятельств заполз в тихую дыру или упал на дно никчёмного существования. Но насколько различна жизнь у каждой особи (не обходя стороной бездомную собаку – что норовит цапнуть за ногу, не увидев в твоей руке кусок вчерашней лепёшки - ни кошку с мусорной кучи) – и различна до того момента, когда сам оказываешься там. И что остаётся делать, если все границы между пониманием, сожалением и ненавистью - что к бывшему другу или неверной жене - навсегда стёрты из неприхотливого сознания? Да, тяготы, радость и, возможно, любовь остались где-то в далеком прошлом, но в душе и остатках самосознания нет ничего, кроме удушающей пустоты и ежеминутного чувства голода.
Понимая, что выбраться из этого угла им уже не удастся, люди больше не отряхивали пыль с одежд, не искали эликсира от давно надоевшего зуда и не выискивали занудливых вшей на коже. Но всеми правдами и неправдами они каждый день пробирались в Константинополь, просили там милостыню, откровенно воровали, грабили – если на то доставало сил и здоровья – и возвращались назад в ущелье, где устраивали попойки, часто переходящие в разгул и пьяные потасовки.
Правда, не было среди обитателей пещер никакого спора: где лучше горит костёр или у кого более сухое место для сна. Хотя все, кто там жил, оставались в неведении о своём будущем, да и надежд на лучшую долю более не питали.

Узкая тропа вела всё ниже и ниже. Стены оврага отходили от плеч, и с каждым шагом удалялись не только вширь, но и поднимались ввысь. И вот, впереди можно было рассмотреть широкую дорогу, по сторонам которой по пологим стенам карабкались пробитые в известняке узкие тропинки, по которым обитатели этого места могли добираться каждый до своего логова. По бокам дороги, спускаясь от нижних и верхних пещер, текли ручьи зловоний – что с одного склона, так и с другого. Пенясь и смердя, ручьи вливались в канаву, которая уносила смрад и вонь к дальнему концу ущелья, где неизвестно каким образом пропадали в глубине узкой каменной расщелины.

Эсфира повернулась к послушнику.
- Зачем мы здесь?
Аристофан рассмеялся:
- Видишь ли, девочка, рожать детей, не знающих отца, а потом ещё и спасать их, неизвестно от кого – это почётно; но как твои дети будут жить после тебя – это совсем другое. Не говори, что ты ничего не знала, то есть не ведала: каких кровей твой сын.
- Каких кровей? О чём ты говоришь?
И только сейчас Аристофан понял, что сказал лишнее. Неужто, подумал он, эта женщина не знала, что её сын есть наследник царского престола - значит, и это тщательно скрывалось. И всё же странно, что она до сих пор сама не догадывалась, не видела: сколько незнакомых людей принимали участие в её судьбе - и только затем, чтобы укрыть Максима от нежелательных взоров и нездорового интереса дворцовой стражи. Конечно, здесь не обошлось без Зои. А эта женщина – уж он-то знал! - не остановится ни перед чем.
- Красивый малыш, - решил исправить свою ошибку Аристофан, - его и за сына султана можно принять или… даже цезаря. Да, и такое бывает.
Замедлив шаг, Эсфира пристально посмотрела в лицо послушника, улыбнулась – видно, и малая лесть к ребёнку не оставит равнодушной женщину – потом, наклонившись, сняла с головы платок и встряхнула кудрями волос.
- Ты не всё договариваешь. Но я знаю больше, чем ты думаешь.
И Эсфира откровенно рассмеялась.
- Не сердись на меня, делай своё дело. Худшее должно быть позади, так что будем надеется на лучшее.
фира откровенно рассмеялась.
- Не сердись на меня, делай своё дело. Худшее должно быть позади, так что будем надеется на лучшее.



Владимир Нагда. Глава 20.

1042 год по летоисчислению от Рождества Христова.

Большие каменные дома остались позади. Узкая улица, по которой они надеялись в скором времени добраться до границ города, превратилась в пыльную тропу, а затем исчезла и вовсе. Но останавливаться нельзя. Окраина. Человек, случайно сюда забредший, мог исчезнуть навсегда. Пристанище воров, грабителей и прочего сброда, вонь сточных канав и кишащие крысами горы мусора наводили ужас на добропорядочных жителей города.
Жалкие лачуги, беспорядочно разбросанные по пустырю, то и дело возникали из темноты, преграждая дорогу. Натыкаясь на полуразрушенные стены, путники на ощупь пробирались вдоль каменных кладок и… не находя выхода, возвращались обратно. Всякий раз, теряя направление, они то отдалялись от намеченной цели, то приближались к ней... не ведая того. Отчаянье и страх сжимали сердца.
Но вот, не веря удаче, они наконец-то выбрались из Богом проклятого лабиринта. Идти стало легче. Под ногами зашуршала сухая трава и больше не бились ступни об отвалившиеся от стен камни.
Но путники не останавливались – отдых вблизи трущоб мог быть опасен. Мужчина спешил, торопился как можно дальше уйти от злополучного места, где так много было потеряно драгоценного времени. Но каждые несколько шагов он оборачивался - хотел убедиться, а не отстала ли его спутница, и спрашивал: не тяжело ли ей, потому как на руках у неё был ребёнок. Он хотел забрать малыша и нести сам, уговаривал её согласиться. В ответ женщина отрицательно качала головой и говорила: «Тебе нужно искать дорогу».
И всё же им пришлось остановиться; мужчина, не разглядев отвесный берег ручья, оступился и, взмахнув руками, оказался по пояс в воде. Но не упал. Женщина с криком «Что с тобой?» кинулась на помощь.
«Стой на месте, не подходи! Берег может обвалиться, - услышала она. – Кажется, мы пришли! Ты отдохни, Эсфира, а я перейду ручей и найду дорогу Меса. Она должна быть уже рядом, в двух шагах отсюда».
Послышался плеск воды, затем – треск ломающихся веток и наступила тишина. Эсфира прижала к груди ребёнка и опустилась на колени. С тревогой слушая тишину, Эсфира беззвучно молила своего Бога о скором возвращении спутника.
Время остановилось – это тишина остановила время. Почему его так долго нет? Почему она не слышит журчание ручья и шелеста листьев? Это тишина поглотила все звуки… Эсфира подняла голову и с мольбой в глазах посмотрела на звёзды. Может от их мерцания придёт спокойствие? Она хотела увидеть падающую звезду, хотела загадать желание – всего одно, единственное. Но почему звёзды не падают, когда этого очень ждёшь? Отчего всё так несправедливо…
Вдруг, оглушая, близко - лишь руку протянуть - раздался голос: «Эсфира, отзовись! Где ты?»
Эсфира вздрогнула, встрепенулась и бросилась навстречу, повторяя шёпотом «Я здесь… здесь… здесь я…». Но когда оставался шаг и всего мгновение, чтобы прижаться к его груди, силы окончательно покинули её. Эсфира с ужасом увидела, как стремительно приближается земля – неотвратимо и бессмысленно.
Он благодарил Всевышнего за то, что тот дал ему сильное здоровое тело, но главное - быстрые мышцы. И если бы ни эта милость, то неизвестно: дышал бы он сейчас ночным воздухом и где и в какой земле гнили бы его кости - на каких полях сражений.
Словно почуяв над головой свист чужого клинка, испытанное боями тело резко опустилось на одно колено, а руки молнией бросились вперёд - так когда-то мечами он поражал врага. Но теперь ладони ощутили не рукоять меча…
Подхватив Эсфиру, но стараясь не навредить ребёнку, он прижал их к себе, поднялся и пошёл к дороге.
Удивительно, малыш даже не проснулся.
«Хорошо ещё, что, падая, она не разжала рук», - подумал он. И лишь когда мужчина ступил на ровную поверхность дорожных плит, малыш заворочался и захныкал. Эсфира сквозь беспамятство, услышав недовольство сына, тут же пришла в себя.
«Отпусти, мне уже лучше», - попросила она. Став на ноги, Эсфира наклонила голову к сыну и, слегка покачивая, что-то ласково зашептала, согревая дыханием его щёки. Малыш успокоился и, похоже, снова заснул.
Мужчина грустно улыбнулся.
Никогда ни с одной женщиной он не был так робок – хоть и познал, повидал на своём веку немало; никогда ещё не испытывал он столь щемящего чувства - чувства сострадания и нежности, когда так больно сжимается сердце и рвётся череда дыханья; и никогда ещё не был он так счастлив, как в эту ночь!
Он улыбался.
Эсфира поправила одеяло, подняла голову и посмотрела спутнику в глаза. Затем, отбросив сомнения и нерешительность, она сделала тот самый шаг, который всё ещё их разделял...
«Не оставляй меня, пожалуйста… никогда не оставляй. Я буду твоей служанкой, рабыней… кем пожелаешь, но только не гони», - торопясь проговорила она.
«Мне не нужна рабыня, - ответил он, - но и служанкой называть тебя я не смогу».

От крепостных ворот послышались голоса стражников. Должно быть, пришло время сменить посты.
«Нам пора», - сказал он.
«Да, пора, - согласилась Эсфира, - но я пойду первой. А ты дождись, когда они откроют ворота и пропустят меня. И ещё: чтобы ни случилось, не говори, что ты меня знаешь! Да… и ничему не удивляйся».
«Что ты задумала? Только что ты просила не оставлять тебя одну».
Эсфира почему-то смутилась и тихо произнесла: «Наверное, ты не всё понял».
Может быть, он не расслышал последних слов. Повернувшись в сторону ворот и глядя на освещённые факелами стены, он думал о чём-то другом – скорее о том, как перехитрить стражу, которой строго-настрого запрещено средь ночи открывать ворота и выпускать кого-либо из города. Эсфира, будучи не глупой женщиной, прекрасно понимала, какие мысли сейчас терзают его.
«За нас можешь не беспокоиться: меня и сына они выпустят обязательно, - сказала она. - Я всё предусмотрела. Не веришь? Тогда смотри…». Эсфира отвернула край туники и обнажила плечо. Мужчина опустил глаза к белоснежной коже и… в страхе отшатнулся! Несколько мгновений он стоял в оцепенении, испытывая чувство ужаса и брезгливости. Но вот луч догадки промелькнул на искажённом гримасой лице – и он от всей души рассмеялся!
«Да как же ты такое могла придумать?! Могу представить, что будет со стражниками, когда они это увидят! Да, но откуда?» успокоившись, спросил он.
«У одного бродяги за четыре номисмы выторговала, - улыбнулась Эсфира. – Он потом долго шёл за мной – клянчил, две монеты просил добавить - и всё ныл, что дёшево отдал. Еле укрылась от него, хотя хромым да старым притворялся».

Под каменной аркой, тускло освещая окованные медью ворота, нещадно коптя, догорали два смоляных факела. В десяти шагах от стены и в шаге от дороги – то угасая, то вспыхивая языками яркого огня – горел небольшой костёр. Стражники, наклонив к плечу короткие копья, сидели вокруг и, протягивая руки к жарким углям, согревали озябшие ладони. Нехитрые истории, над которыми с вечера и посмеялись и погрустили, были уже рассказаны и пересказаны; время потянулось медленно, а затем и вовсе задремало.
Тепло от костра согревало; и сон, не замедлив воспользоваться подходящим случаем, был тут как тут: кое-кто из стражей, низко опустив голову, отдался воле сновидений.

Афинодор, сидевший у костра лицом к дороге, вдруг поднялся. Повернув ладонь к пламени, защищая глаза, он стал всматриваться в темноту ночи.
«Там кто-то идёт», - объявил он. Рука, не медля, легла на рукоять меча. Остальные стражники уже были на ногах и без лишней суеты поспешили занять места, предписанные служебным указом. Афинодор вышел на дорогу, чтобы прямо здесь дождаться запоздалого путника.
Именно в его обязанности входило задержание и допрос подозрительных лиц: кто, откуда родом, куда и зачем направляется. Конечно, надо бы сразу доложить гемилохиту, однако не всегда рвение и слепая преданность могут помочь продвижению по службе – значит и любую возможность, чтобы как-то отличиться, хорошо обратить себе на пользу…
Из темноты появилась невысокая фигура.
«Так это… - огорчился Афинодор, увидев перед собой женщину в нищенском одеянии,– а мне сказали, что следует ожидать мужчину?! О женщине не говорили…».
Но служба есть служба, да и обязанности остались те же, вернее - их никто не отменял, и нарушать установленный порядок, в независимости от того кто сейчас перед ним - мужчина или женщина, никак нельзя!
Афинодор поднял руку, приказывая остановиться:
- Стой! Кто ты и куда идёшь?
Большие чёрные глаза, соперничая с темнотою ночи, поразили воина своей глубиной и спокойствием - волнение охватило его. Но вот чего Афинодор сразу не заметил – так это большой свёрток, который женщина бережно прижимала к груди.
- Что за мешок у тебя? – спросил он.
- Это не мешок, присмотрись получше, - ответила женщина. Не дожидаясь других вопросов, она стала рассказывать: - Зовут меня Эсфира. Жила я в доходном доме, где хозяином моим был Варга. Но когда у меня родился сын – правда, я долго пыталась это скрыть – он, прознав об этом, страшно рассердился. Варга сказал, что не собирается никого кормить даром. Так я оказалась на улице. Оно и верно: кому нужна женщина с маленьким ребёнком? И тогда я…
- Ты назвала имя хозяина, - прервал рассказ Афинодор, - сказала, что его зовут Варга. Я не ослышался? - Голос его зазвучал громко и жёстко. - Но если всё так, то почему ты здесь… и ночью?
Эсфиру охватило тоскливое чувство страха, перебороть которое она уже не могла - не в силах. Что делать? Стражник заподозрил что-то неладное. Как быть? Самое разумное - это говорить правду или хотя бы полуправду, но не испытывать судьбу откровенной ложью, которой не всякий человек поверит. И всё-таки стражник что-то знал. Но что… что мог он знать, если при одном только имени, произнесённом ею, голос его столь быстро изменился?
- Разве ты не видишь… я говорю правду?! – словно возмутившись неверием стражника, воскликнула Эсфира.
«Эй! – послышался оклик, - что там происходит?»
Афинодор, недовольно поморщившись, обернулся в сторону ворот. У входа в караульное помещение, потягиваясь после сна, стоял гемилохит Диметрий.
- Веди его сюда, - сказал он и махнул, подзывая, рукой, - посмотрим, кто это тут по ночам разгуливает.
Грубо потянув за руку, стражник протащил Эсфиру под арку ворот и, толкнув на камни, крикнул: «Где Варга?!»

Она не знала, что и думать, как решать: то ли бежать куда, то ли…
Нет, на ум ничего… Придерживая ребёнка, она стала на колени, попыталась подняться - но ноги не слушались - и неловко, как-то боком, села на каменные плиты. Голова наполнилась безобразным шумом; из темноты в беспорядке фальшивящего хора врывались обрывки мыслей, которые, вдруг возникнув, также быстро исчезали, оставляя после себя тупую ноющую боль в висках.
Неизвестно, долго ли продолжалась бы эта пытка, но вот до слуха её донеслись резкие негодующие слова: «Ты, Афинодор, будешь наказан! И запомни, что никакие друзья тебе больше не помогут! Ты поступил подобно варвару! Как же ты смеешь бросать на камни женщину, да ещё и с ребёнком?!»
Она вздрогнула и, затаив дыхание, ещё крепче прижала к себе сына. Паутина сумбурных мыслей неожиданно остановилась и рассыпалась – превратилась в осколки, которые тут же растаяли, исчезли без следа. Осталась боль в висках, но появилась надежда!
Прислонившись плечом к стене, Эсфира наклонила голову и замерла. Выбившаяся из-под повязанного платка прядь тёмных волос падала на лоб, прикрывая брови и ресницы, скрывая короткий, но осторожный взгляд. Чтобы не выдать волнения она старалась не смотреть в глаза стражникам - оставалось только слушать.

Поджав губы, Афинодор молча внимал словам Диметрия. Когда же гнев назидания был исчерпан, а Диметрий, удовлетворённый результатом своего красноречия, успокоился - лишь тогда Афинодор осмелился в оправдание произнести несколько слов:
- Она знает Варгу. Я думаю, что он тоже где-то здесь, рядом.
Диметрий в изумлении посмотрел на стражника:
- Откуда ты его знаешь? И зачем он тебе…
Афинодор не спешил с ответом; но и гемилохит, призвав на помощь спокойствие и рассудительность, терпеливо ждал.
- Меня предупредили, чтобы я держал всё в тайне, - наконец, тяжело выдохнув, сказал Афинодор. – Но к тебе, гемилохит, я не могу быть бесчестным.
«Интересно, а отчего и почему он проникся вдруг ко мне этаким уважением, - насторожился Диметрий и… презрительно усмехнулся, - и с каких это пор он почитает честь, как главное своё достоинство?!»
О связях Афинодора с тайной дворцовой стражей Диметрий наслышан был достаточно и от присутствия в отряде соглядатая особой радости не испытывал. Среди обычных воинов подобные контакты всегда считались недостойными и, как они выражались, «попахивали нечистотами»; уличённые в том сослуживцы неизменно подвергались заговору молчания, а в большинстве случаев и изгнанию.
- Мне было сказано, чтобы я осматривал каждого, кто ночью попытается выйти из города, - продолжил откровения Афинодор, - и назвали имя беглеца.
- Так ты его знаешь, видел?
- Нет, не видел.
- И чем же этот Варга провинился? – спросил Диметрий.
- Не знаю, но нужно искать небольшую икону, которую он прячет.
- Икону? С каких пор икона стала предметом преступления?!
Афинодор лишь пожал плечами. Диметрий продолжил:
- И всё же ты совершил проступок, за который должно последовать наказание. Или ты решил, что гемилохиту не обязательно всё знать?
- Нет, что ты! Я так не думаю… мне пригрозили.
- А ты, значит, испугался угроз, но не презрения гемилохита и своих друзей?!
Ничего более Диметрий говорить не стал. Кивнув в сторону нищенки, он развернулся к Афинодору спиной, тем самым давая понять, что разговор закончен.

Эсфира всё видела. Но почему Диметрий, услышав имя, перевёл разговор на другую тему? почему не поднял тревогу? почему он так возмутился поведением подчинённого? Нет, не всё так просто…
Со стены раздался звук сигнального рожка.
- Осмотри нищенку, - сказал Диметрий, повернувшись, - а я гляну, что там случилось.
Диметрий вышел из-под арки.
- Ещё кто-то идёт, - донёсся голос стражника. – Встречайте!
Костёр почти догорел - и трудно было что увидеть, если бы на востоке не стало светлеть. К воротам подходил человек с небольшим узлом за плечами. Диметрий пошёл ему навстречу.
- Ты слишком рано идёшь, - во весь голос сказал он, остановившись лицом к лицу к мужчине. – Не время ещё открывать ворота. Но раз ты здесь, то расскажи: кто ты и куда в такое время направляешься?
Путник, от удивления или по какой другой причине высоко подняв брови, вглядывался в лицо стражника. Могло показаться, что он собирается что-то сказать. Но Диметрий, опережая, покрутил головой и намеренно громко – так, что слышно было даже на стене - сказал:
- Да от тебя рыбой воняет, - он шмыгнул носом и покривился. - Рыбак, что ли?
Ответ последовал незамедлительно:
- Нет, не рыбак, но торгую… Много дел у меня: нужно в гавань успеть, чтобы договориться о партии рыбы, пока кто-нибудь не опередил меня.
- Все куда-то спешат, не ты один, - Диметрий, не оборачиваясь, через плечо показал рукой, - видишь, и нищенка в ночь куда-то собралась. А нам приказано, чтобы осматривали всех и всякого. Показывай, что там у тебя в узле запрятано.
Узел был развязан. Ничего подозрительного в нём не оказалось… да и не искалось.
Диметрий вполголоса сказал:
- Мог бы чего-нибудь и ценного прихватить – думаю, далеко собрался. Да, если на шею вместо креста что другое повесил, то спрячь, пока тот, - и кивком головы он указал на Афинодора, - не подошёл. И не говори ничего лишнего: он тебя и какую-то икону ищет.
Путник, завязывая узел, хмыкнул.
- Пусть ищет. У меня ничего не осталось, сгорело всё.
- Знаю, - Диметрий достал из-за пояса увесистый кошель и, оглянувшись, незаметно сунул его в узел.– Вот, возьми. Теперь будет тебе, на что рыбу купить, - на лице его мелькнула улыбка, - …хоть у италийцев. Далеко, правда, но дней за десять доберёшься.

Испуганный голос Афинодора заставил гемилохита повернуться.
Со словами «Что там опять…» он быстрым шагом направился к воротам. Стражник, отступив от сидящей у стены женщины, протягивал руку, указывая…
- Смотрите! Она хотела покормить ребёнка… развязала на вороте тесёмки и… смотрите… я увидел!
При свете факела представилась ужасная картина: белоснежная кожа была изуродована коричнево-серой коростой, от самой шеи расползавшейся по груди. Диметрий молча смотрел на уродство несчастной. Не проронив ни слова, он горестно покачал головой и отвернулся.
- Что это у неё? – осипшим голосом спросил Афинодор.
- Проказа, - без тени сомнения произнёс Диметрий, - я уже видел такое. Жаль мне их, - и снова посмотрел на женщину. - Ребёнок тоже болен?
Прокажённая, не ответив, ещё ниже опустила голову.
Диметрий обернулся к продавцу рыбы, который подошёл ближе и стоял за спиной.
- Ну конечно, можно и не спрашивать… - сказал он и сделал вид, что вся эта суета ему уже наскучила. - А с тобой что делать?
Продавец вздохнул: «Не знаю, сам решай, мне-то что…» и сел рядом с прокажённой.
- Не боишься заразы? Смелый ты.
- На всё воля божья.
- Так куда ты идёшь? – спросил Диметрий нищенку.
- За монастырём Космидии есть пещеры, где обитают такие же, - Эсфира, закрывая рану, поправила хитон. - В городе нам быть нельзя, а там монахи приходят, еду приносят и никого не гонят.
- Одна идти не боишься?
- Боюсь. Но что поделаешь…
Диметрий задумался. Но вот, словно решив для себя некую задачу, он бросил взгляд на Эсфиру, потёр лоб ладонью и, развернувшись к Афинодору, сказал:
- Открывай ворота.
Стражник, не ожидая подобного приказа, видимо, не был готов к такому повороту событий – и даже не пошевелился.
- Что стоишь?! Выполняй! Или мне повторить? Немедленно открывай!
Дальше испытывать терпение гемилохита Афинодор не решился.

Диметрий повернулся к путнику и ухмыльнулся:
- Ну что, рыбак, проводишь прокажённую до Космидии?
- Это почти рядом… - согласился тот. – Рыбацкое селение всего в двух шагах от монастыря. Там монахи меняют фрукты и овощи на рыбу.
- Вот и хорошо, - сказал Диметрий, - значит, до места и доведёшь. Ну, всё. Можете идти, прощайте.
Что-то недовольно бормоча, Афинодор уже отодвигал засов. Упираясь плечом, он открыл ворота – правда, открыл ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель человеку с тучной наружностью только и можно было, что с трудом протиснуться. Но и этот узкий проход и тёмная по другую сторону дорога показались путникам избавлением.
Глядя на стражника Диметрий со злобой дёрнул подбородком. Тем не менее, он сдержал себя и, чтобы не испортить дело, промолчал, понимая, что от Афинодора всего можно ожидать.
Лучи восходящего солнца, наконец, осветили зубья стен; по камням, по ступеням ночная тень нехотя сползала книзу. Соединённые тайными переходами и крутыми лестницами крепостные башни, грозно нависая надо рвом, вставали из темноты, предъявляя взорам величие и неприступность города.
- Я и не думал, что ты сможешь… - сказал Варга, когда за спиной закрылись ворота.
- Поспешим, - не оглядываясь, ответила Эсфира.
Варга не стал спорить. Дорога вела к Космидии. И там… но что ждёт его там он не знал.
Некоторое время путники шли молча. Чем дальше они уходили от города, тем легче и полнее вдыхала грудь прохладный утренний воздух и тем спокойнее бились сердца. Напряжение последних дней и этой ночи уходило, оставляя место другим мыслям и зарождавшейся надежде…
- А откуда ты знаешь того стражника? – вдруг, повернувшись к Варге, спросила Эсфира.
Варга остановился. С грустью на лице посмотрел он на уже далёкие стены города.
- Что я могу сказать… Диметрий не просто товарищ, но и друг! Мы с ним одну накидку в походах на двоих делили и одной ложкой из одного котла похлёбку добывали. И то, что сегодня мы его встретили – это счастье для нас! Не всегда так везёт. Видишь ли, все люди разные. Что ещё можно сказать, когда у каждого своя жизнь, а защищать кого-либо – во вред себе и близким – мало кому захочется. Но Диметрия это не касается, не тот он человек.
- Да, я поняла это. Поняла, когда молодой стражник прямо-таки устремился тебя осматривать.
- Верно. Но Диметрий каков, а! И имени моего не назвал и сразу за торговца выдать решил, - Варга засмеялся, - от одежды, видишь ли, тухлятиной пахло. Придумал же!
Эсфира тоже улыбнулась:
- Так и я не догадывалась, что втайне от всех ты ещё и рыбой приторговывал. Да, неужели тебе мало домов доходных?
Но спохватившись, что сказала лишнее, вспомнив огонь и панику, она отвела глаза сторону и замолчала.
- Не расстраивайся, - успокоил её Варга, – твоей вины в том нет. Сейчас нам до монастыря добраться важно, пока погони нет. А там монахи нас укроют.
Затем он забрал у Эсфиры малыша.
- Так быстрее будет.
- Осторожнее его неси, - заволновалась Эсфира. – И не забудь, что икона в одеяле запрятана.
Варга, не отвечая, кивнул. Он помнил.

Вскоре показалась апельсиновая роща.
Путники сошли с дороги и направились к монастырю, стены которого уже виднелись меж стволами деревьев.
Укрывшись от дневного света ветвями и листьями, заросшая травой узкая тропинка вела не к воротам монастыря, а к неприметной для посторонних глаз калитке.
Среди лоз винограда, скрывавших тайный вход, Варга отыскал железное кольцо и ударил им по широкой шляпке гвоздя, вбитого в деревянную перекладину. Прислушавшись, он постучал ещё раз, а затем отошёл к стене и присел спиной к холодному камню.
- Скоро кто-нибудь выйдет, - сказал он. – Монахи рано встают.
Ждать пришлось недолго. Варга оказался прав: вскоре кто-то (и кто ж, как не монах…) потянул на себя дверцу. Послышался занудливый скрип давно не мазаных петель. Эсфира и Варга поднялись и стали напротив.
Лозы раздвинулись. Сквозь листья обрисовалась, окаймлённая несозревшими гроздьями, в меру упитанная физиономия. Вот только физиономия эта высматривала пришедших на уровне живота.
- Ты чего там ползаешь? – присев и глядя в лицо монаху, спросил Варга. – Ты что, ходить не умеешь? Или не вырос?
Лозы сомкнулись. Через несколько мгновений они раздвинулись на уровне плеч. Монах безудержно зевал.
- Ну?
- Что, ну? Впускай быстрее!
- Зачем?
- У тебя, наверное, мозги на жир переварились?! Или их не было?
- Были, - заверил монах и почесал затылок.
- Так ты впустишь нас?
Варге не терпелось кулаком подтвердить стремление оказаться по ту сторону монастырской стены.
- Зачем? – не почувствовав угрозы, упрямо гнул свою линию не проспавшийся монах.
Варга глубоко вдохнул свежий от утренней росы воздух. Задержав дыхание, он закрыл глаза и, лишь когда в голове загудело, шумно выдохнул.
- Слушай меня внимательно, – медленно, но стараясь не повышать голос, произнёс Варга. - Сейчас ты пойдёшь к настоятелю, то есть к отцу Константину и скажешь, что пришёл человек с поручением от Вышаты…
Варга хотел ещё что-то сказать, но монах, оглядевшись по сторонам, опередил его:
- Не продолжай. Я тебя который день дожидаюсь.
Удивлению путников не было предела! Из заспанного обрюзгшего монаха слуга Божий, вдруг и в один момент, превратился совершенно в другого человека – от безразличия ко всему, лени и глуповатого на постной физиономии выражения скуки не осталось и следа. Острый изучающий взгляд выдавал в нём человека незаурядного, способного действовать разумно и без колебаний!
С неподдельным интересом монах осмотрел незнакомцев. Видя растерянность путников, он решил сразу же их успокоить:
- Говоришь, что пришёл с поручением от Вышаты – значит, ты и есть Варга. Верно? Я не ошибся?
- Нет, не ошибся.
- Тогда скажи мне, почему Вышата сам не пришёл?
Варга насторожился. Его удивила неосведомлённость монаха. Если тот знал Вышату, то должен был знать и больше…
- Он не может прийти.
- Почему?
- Его нет в городе.
- Правильно, - улыбнулся монах, - и долго ещё не будет. Не обижайся, я просто проверял тебя. А теперь проходите.
Посторонившись, он отодвинул лозы так, чтобы путники могли, не цепляясь и не обламывая кисти винограда, пройти через калитку.
Оказавшись в пределах монастыря, Варга и Эсфира огляделись. До стены с узкими окнами – это и были монашеские кельи – и невысокой двери оставалось шагов двадцать или… около того. По левую руку шагов на сто - да так же и по правую - на всей этой площади, разделённой на квадраты рядами ягодных кустов, радовали глаз изобилием, ухоженностью и разнообразием плодов овощные грядки. Вдоль наружной стены росли, сплетясь ветвями, невысокие раскидистые персиковые саженцы.
- Хорошо у вас тут, - с какой-то печалью сказал Варга. – Жалею только, что не могу здесь остаться.
- Не зарекайся, я и сам не собирался в монахи. Да так уж, видно, по судьбе начертано. Правда, пока я в послушниках хожу, но это до того, как отец Константин решит, - монах посмотрел в глаза Варге и усмехнулся, - да что-то не торопится он.
- Почему? Не говорил… не знаешь?
- Думаю, я в мирском обличье ему зачем-то нужен. Так ведь он одного меня в это дело посвятил и никого больше – вот и гадай теперь, что он дальше задумал.
Монах замолчал, а затем кивнул в сторону Эсфиры:
- О ней ничего сказано не было. Кто она? Если жена… то, что с ней делать, мужской монастырь, всё-таки? Но если не жена, тогда как…
- А это я сам настоятелю объясню, можешь не беспокоиться, - заверил Варга. – Ну что, идём?
- Да, конечно, - ответил монах.
Но на середине дороги он обернулся и, как извиняясь, попросил Эсфиру:
- Ты понеси ребёнка сама, хорошо? И вот ещё: накинь платок и завяжи так, чтобы волос не было видно и лоб до бровей прикрой. Видишь ли, у нас по православным канонам так предписано. А на веру свою постарайся ни словом, ни действием не указывать.
Эсфира и не думала противиться - сделала всё так, как сказал монах, но, не утерпев, спросила:
- Откуда ты знаешь, что я родом из Иудеи?
- Вера ваша в глазах твоих особую печать оставила, - улыбнулся монах и, развернувшись, продолжил путь.

Окончив утреннюю молитву, отец Константин, настоятель монастыря Косьмы и Домиана отпустил братьев по насущным делам, а сам отправился к Храму св. Бессребреников. Не заходя, но оставаясь у входа и почему-то осматриваясь по сторонам, он нервно вышагивал по плитам паперти, ожидая.
В течение нескольких дней, несмотря на ненастную погоду, совершал он этот путь - от монастырской церкви к дверям Храма – и оставался там до тех пор, пока не приходил послушник Аристофан и говорил, что ждать в этот день, никого, видимо, уже не стоит.
«Если бы и пришёл, - убеждал он настоятеля, - то пришёл бы рано утром и никак не к полудню». Так продолжалось до этого дня, когда надежды на благополучный исход дела почти не оставалось.
Не прошло и получаса, как открылись ворота монастыря и оттуда с накрытой головой вышел послушник Аристофан. Увидев отца Константина, он быстрым шагом направился к храму.
- Они пришли, - не дожидаясь разрешения на слово, сообщил он.
- Они? Почему они, почему он не один?
Аристофан усмехнулся.
- Не знаю. Там, между прочим, ещё и ребёнок, если не считать женщины.
- Кажется, я знаю, кто эта женщина. Зови их.
«Зачем он и её привёл? Странно, - думал отец Константин, - должен один быть. Говорил мне Михаил… да было, говорил, что девчонку уберечь надобно. Но с другой стороны, ни её, ни сына искать уже не придётся – это к лучшему... Получается, что Варга за меня дело трудное разрешил».
Аристофан махнул рукой. От ворот монастыря поспешили двое. На руках у женщины Константин видел ребёнка. И странное действо сотворилось: на расстоянии том он видел единственно малое существо; как по воздуху и без чьей-либо помощи, приближался к храму маленький человечек - словно в ауре, и словно не было никого рядом.

Константин отворил двери, Варга и Эсфира прошли вовнутрь. Тишина и спокойствие, своды куполов, охраняющие таинство, удивляли входящих величием увиденного и совершенного.
Настоятель позвал за собой Варгу. Но перед тем как они отдалились, Эсфира спросила:
- А где Михаил?
Отец Константин указал на плиту, что находилась по левую от входа сторону. Плита на ладонь возвышалась над уровнем плоских и тщательно отшлифованных каменных квадратов, уложенных для поступи приходящих.
Но и узором камень не был обделён: поверхность его паутиной пронизывали линии, которые в незримый глазу момент сходились воедино и исчезали в тёмной глубине. Но после линии, словно вырвавшись из плена, каким-то непостижимым образом соединялись с пространством храма.
- Вот здесь… как наказывал, - сказал отец Константин и, не оборачиваясь, пошёл к ризнице.
Эсфира освободила ребёнка от тряпок и одеяла (у нищенки взяла, оно всё в дырах было и с растрёпанными краями), разворошила лохмотья и нащупала, наконец, в этом хламе дощечку, из-за которой ей случилось здесь оказаться (а может, что другое заставило её быть здесь, но всего она знать не могла).
Положив на надгробие иконку, Эсфира собрала лохмотья в узел - полагала, что после выбросит где-нибудь подальше – и, улыбаясь, облегчённо вздохнула. Успокоение пришло к ней, страх и тревога отступили.
К этому дню Максим мог уже довольно уверенно сидеть и ползать. Широко открытыми глазами, удивлённо поднимая еле означившиеся брови, желал он видеть из мира этого всё, что могло быть полезным, то есть достойным созерцания. Но и сидеть просто так ему уже надоело. Расшвыряв надоевшие игрушки, он переворачивался на живот, подтягивал коленки и, не в силах ещё первым делом поднять голову, по-взрослому кряхтя, выпрямлял ноги. Такими действиями старался он придать своей фигуре более достойное положение. Спотыкаясь и падая, набивая шишки и получая ссадины, Максим делал первые шаги, которые давались ему пока с трудом, но радость, зато, приносили немалую – и весь мир, казалось, лежал у ног его! Правда, мир этот иной раз оказывался вверх ногами, иногда вертелся, подпрыгивал и уходил куда-то вбок - и эта изменчивость временами озадачивала.

Испуганный возглас заставил отца Константина и Варгу обернуться.
Прикрыв ладонью дрожащие губы – на мгновение безумно оглянувшись - Эсфира смотрела на каменную плиту надгробья. Чёрная поразительно ровная поверхность завораживала матовой глубиной, притягивала взгляд. Эсфира прижала к себе сына, пытавшегося дотянуться до камня, на котором лежала икона.
Отец Константин оставил Варгу одного. Вернувшись, он наклонился к надгробной плите. Почему-то торопясь, не глядя в глаза Эсфире, он поднял икону и спрятал её в складках одеяния.
«Незачем тебе того знать, - сказал он, - не пришло время». «Но я видела, слышала… Михаил говорил со мной, - утверждала она, - он здесь!»
Константин посмотрел на подошедшего Варгу.
- Она безумна?
- Нет, не думай так. Оставим её в покое. Все мы очень устали.

Константин вдруг понял, что объяснять этим двум людям что-либо сейчас нет никакого смысла, как и не обязательно знать им истину, столь далёкую от привычного понимания мирских забот.
Он хорошо запомнил слова Михаила – ещё до ухода его в монастырь – когда они, проводя долгое время в беседах, пытались определить истинное назначение человека в этом мире. Уже тогда Константин, слушая царя, удивлённо поднимал брови и пожимал плечами. Но Михаил настолько уверенно рассказывал о несчастиях и бедах, которые уже в недалёком времени обрушатся на Византию, что настоятель искренне поверил словам царя, принял их сердцем и стал считать пророческими. Однако на вопрос об источнике этих знаний Михаил так ни разу не ответил - замолкал, касался ладонью чёрной поверхности камня, привезённого им после войны с болгарами, и отрицательно качал головой.
- Подождите здесь, - сказал отец Константин и направился к ризнице. Послышались звуки переставляемой церковной утвари и тихие слова молитвы; но там он пробыл недолго и вскоре вернулся.

До этого дня он делал всё правильно, никак не отступая от наказа, что слышал из замирающих уст Михаила. После того как тело несчастного было погребено, а душа его, хотелось верить, упокоилась, отец Константин отправил в город послушника Аристофана - с тем, чтобы тот нашёл настоятеля храма св. Софии, своего старого и верного друга, и передал ему просьбу о помощи и содействии.
Послушник выполнил поручение. И вскоре – не прошло и трёх дней – Аристофан принёс известие не только о следе пропажи, но и о месте, где её хранили. Оказалось, что икона спрятана в покоях царицы Зои - о чём в доверительной беседе настоятелю поведал сам Иоанн Орфанотроф. Иоанн был чрезвычайно удивлён и даже раздосадован, когда услышал столь необычную просьбу - правда, успокоившись, признал, что Вышата просил его о том же.

В настоящее время отец Константин был в некоторой растерянности, то есть не знал, как быть дальше. Да, икона, о судьбе которой так тревожился царь - единственно и не о чём другом - теперь находилась под его охраной и попечением. И можно, наверное, с облегчением вздохнуть, если бы из памяти вновь и вновь не возникали слова Михаила: «…дождись Вышату, верни ему образ и тайно сопроводи из Византии». Конечно, он выполнит наказ, но как быть с Эсфирой и Варгой? А о них отец Константин никаких указаний не помнил - не было таковых.
И всё-таки, думал он, надо отдать должное Варге, который, поступившись имуществом своим и положением при дворе, нашёл-таки возможность выкрасть икону и доставить её по назначению. Нет, нельзя оставлять в беде человека, которому, быть может, придётся изменить весь образ жизни или уйти в неизвестность.
Но что заставляет его беспокоиться о судьбах людей, совершенно ему неизвестных? Он есть настоятель монастыря, которому мирное существование дороже милостей василевса и пожертвований, царских, несчастным, что ютились недалеко от обители в сухих и тёплых пещерах. И не только отвергнутые городом убогие и калеки селились там – сколько приговорённые судьбою к близкому концу, прокажённые.
Уединившись, обращаясь к небесам, Константин воспрашал: почему то, что до сего дня ведомое, показываясь ему с другой стороны, являлось в ином свете – внятном и не спорном. Кто-то владел его умом, распоряжался… Нет, не пытался он перечить: полагал, что так во благо будет.
Варга, как думал Константин, должен будет исчезнуть, то есть от глаз чужих укрыться, но и девчонку с ребёнком надобно определить в место защищённое и спокойное. А лучше места, где обитали прокажённые, найти было нельзя, хоть и в этом некие сомнения были. Но путь они побудут там; и вряд ли в пещерах их кто искать станет; время расставит всё по своим местам – не зря ведь Михаил утверждал это. Однако Константин и себе не мог вразумительно ответить: почему земной человек, пусть даже царь, был так уверен в своих словах?
Да, не один час они провели в беседах. Рассуждая о мирских заботах, Михаил не скрыл от настоятеля порочных деяний своих и, что может стать кому-то откровением, раскаяньем не пренебрёг. Как говорил: не может быть позорнее семейной родовой поруки, когда для власти - не столько для себя, но больше для родственников - становишься ты императором случайным. А после женщина, царица, ещё во цвете лет, тебе претит и ненавистна – но именно она на трон на место глупого царя тебя желала… Тогда ей было пятьдесят, ему всего лишь двадцать. Но в годы молодые сумел он, будучи царём, империю восстановить.
Константин понимал, что именно ему необходимо принимать решение - правильное и единственное: и не только в согласии с наказом Михаила, но и неизвестного голоса, который ни днём ни ночью не оставлял разум его в обыденном покое.
Он вышел из Храма и позвал послушника, который дожидался на паперти.
Всё это время Аристофан, волнуясь и даже злясь, то сходил по ступеням на песок, где старательно затаптывал следы пришедших, то снова поднимался на паперть. Поднеся ко лбу ладонь, он осматривал ближайшие окрестности: мало ли кто ещё мог появиться здесь. Медлительность настоятеля начинала его раздражать.
«Что-то долго они там свои дела решают. Совсем не ко времени этакая нерасторопность, а вдруг за Варгой уже отправлена погоня?» - уже возмущался Аристофан, когда услышал:
- Не топчись там, зайди.
Послушник мотнул головой: «Ну, наконец-то…» и быстро поднялся по ступеням.

Аристофан остановился возле Эсфиры. Ожидая дальнейших указаний, он огляделся вокруг. Его удивило мрачное выражение лица Варги, который, сжав губы, выслушивал какие-то наставления от отца Константина. Обрывки фраз не составлялись в понимании Аристофана в единое целое.
Эсфира, подняв узел с ненужным, как ей казалось, хламом, повернулась к выходу, но двинуться с места не могла: Максим, обхватив ногу матери, не отрываясь, смотрел на плиту.
Но что она и Максим могли в той в плите увидеть?
- Не будем торопить события, - мягким и спокойным голосом сказал отец Константин. - Пока же, надеюсь, что мои указания будут исполнены без колебаний, но восприняты сердцем и с верой в Господа.
- Необходимо - продолжил настоятель, - быть готовыми ко всему. Время уходит. Недруги могут спохватиться и отправить погоню. Ты ведь лучше меня знаешь, - обратился он к Варге, - что при дворе ни одного из преданных Михаилу слуг и соратников более не осталось.
- Да, знаю. Но и вам не ведомо о том, что Орфанотрофа новый ставленник в покое не оставил. Когда Иоанн морем направился для примирения с племянником, тот обманом пересадил его на корабль, то есть на триеру, где зелье и забавы с почтением преподносились и туманили голову пленника. А триера взяла курс в обратную от Константинополя сторону. Но как только судно бортом коснулось причала острова Лесбос, слуги царя отдали Орфанотрофа в руки тюремной стражи.
- Так ли всё, как ты рассказываешь?
- Я знаю это от людей, что сопровождали корабль Орфанотрофа. Не думаю, что Иоанна кто-нибудь ещё увидит.
- Тогда и мы не будем медлить.
- Ты прав. Но, знаешь ли, мне не безразлична судьба Эсфиры – сказал Варга.
- Пусть так. Я помогу тебе, да только в помощи моей ты будешь обязан царю Михаилу. Он так хотел.
- Но почему?
Константин посмотрел на чёрную плиту, жестом отозвал Варгу в сторону и, словно решившись на что-то… сказал:
- Ты хозяин Эсфиры и, конечно же, был осведомлён о её связи с Михаилом.
- Да, я знал.
- А кто-нибудь ещё, кроме царя, встречался с ней?
В ответ Варга усмехнулся:
- Она на моих глазах выросла, и всегда была рядом, под моим присмотром.
- Значит, для тебя не тайна, что Максим и есть сын Михаила.
- Кому как не мне этого не знать. Но разве в том моя вина?
- Нет, я твоей вины ни в чём не нахожу. Однако же, поговорим мы после. Сначала отправим Эсфиру и ребёнка к пещерам. Послушник проводит и устроит их – там всё готово. А ты, переодевшись в монашескую рясу, останешься в монастыре.
Варга внимательно и испытующе смотрел в глаза настоятелю.
- Вижу, что ты давно всё решил и верю, что поступаешь правильно, - сказал он, - поэтому перечить не могу. Надеюсь только, что Эсфира и ребёнок будут в безопасности.
- На всё воля Божья, - еле слышно произнёс настоятель.

Когда со стороны монастыря на тропе показались монах и женщина, в тёмных глазницах пещер незамедлительно проявились серые лица. С неодобрением и опаской, рассматривая непрошеных гостей, выглядывали они из темноты, мелькали человеческими силуэтами и тыкали корявыми пальцами в сторону дороги и кривили щербатыми ртами.
Могло показаться, что здесь люди обязаны жить в мире и согласии – судьба уровняла всех, кто волею обстоятельств заполз в тихую дыру или упал на дно никчёмного существования. Но насколько различна жизнь у каждой особи (не обходя стороной бездомную собаку – что норовит цапнуть за ногу, не увидев в твоей руке кусок вчерашней лепёшки - ни кошку с мусорной кучи) – и различна до того момента, когда сам оказываешься там. И что остаётся делать, если все границы между пониманием, сожалением и ненавистью - что к бывшему другу или неверной жене - навсегда стёрты из неприхотливого сознания? Да, тяготы, радость и, возможно, любовь остались где-то в далеком прошлом, но в душе и остатках самосознания нет ничего, кроме удушающей пустоты и ежеминутного чувства голода.
Понимая, что выбраться из этого угла им уже не удастся, люди больше не отряхивали пыль с одежд, не искали эликсира от давно надоевшего зуда и не выискивали занудливых вшей на коже. Но всеми правдами и неправдами они каждый день пробирались в Константинополь, просили там милостыню, откровенно воровали, грабили – если на то доставало сил и здоровья – и возвращались назад в ущелье, где устраивали попойки, часто переходящие в разгул и пьяные потасовки.
Правда, не было среди обитателей пещер никакого спора: где лучше горит костёр или у кого более сухое место для сна. Хотя все, кто там жил, оставались в неведении о своём будущем, да и надежд на лучшую долю более не питали.

Узкая тропа вела всё ниже и ниже. Стены оврага отходили от плеч, и с каждым шагом удалялись не только вширь, но и поднимались ввысь. И вот, впереди можно было рассмотреть широкую дорогу, по сторонам которой по пологим стенам карабкались пробитые в известняке узкие тропинки, по которым обитатели этого места могли добираться каждый до своего логова. По бокам дороги, спускаясь от нижних и верхних пещер, текли ручьи зловоний – что с одного склона, так и с другого. Пенясь и смердя, ручьи вливались в канаву, которая уносила смрад и вонь к дальнему концу ущелья, где неизвестно каким образом пропадали в глубине узкой каменной расщелины.

Эсфира повернулась к послушнику.
- Зачем мы здесь?
Аристофан рассмеялся:
- Видишь ли, девочка, рожать детей, не знающих отца, а потом ещё и спасать их, неизвестно от кого – это почётно; но как твои дети будут жить после тебя – это совсем другое. Не говори, что ты ничего не знала, то есть не ведала: каких кровей твой сын.
- Каких кровей? О чём ты говоришь?
И только сейчас Аристофан понял, что сказал лишнее. Неужто, подумал он, эта женщина не знала, что её сын есть наследник царского престола - значит, и это тщательно скрывалось. И всё же странно, что она до сих пор сама не догадывалась, не видела: сколько незнакомых людей принимали участие в её судьбе - и только затем, чтобы укрыть Максима от нежелательных взоров и нездорового интереса дворцовой стражи. Конечно, здесь не обошлось без Зои. А эта женщина – уж он-то знал! - не остановится ни перед чем.
- Красивый малыш, - решил исправить свою ошибку Аристофан, - его и за сына султана можно принять или… даже цезаря. Да, и такое бывает.
Замедлив шаг, Эсфира пристально посмотрела в лицо послушника, улыбнулась – видно, и малая лесть к ребёнку не оставит равнодушной женщину – потом, наклонившись, сняла с головы платок и встряхнула кудрями волос.
- Ты не всё договариваешь. Но я знаю больше, чем ты думаешь.
И Эс Окончив утреннюю молитву, отец Константин, настоятель монастыря Косьмы и Домиана отпустил братьев по насущным делам, а сам отправился к Храму св. Бессребреников. Не заходя, но оставаясь у входа и почему-то осматриваясь по сторонам, он нервно вышагивал по плитам паперти, ожидая.
В течение нескольких дней, несмотря на ненастную погоду, совершал он этот путь - от монастырской церкви к дверям Храма – и оставался там до тех пор, пока не приходил послушник Аристофан и говорил, что ждать в этот день, никого, видимо, уже не стоит.
«Если бы и пришёл, - убеждал он настоятеля, - то пришёл бы рано утром и никак не к полудню». Так продолжалось до этого дня, когда надежды на благополучный исход дела почти не оставалось.
Не прошло и получаса, как открылись ворота монастыря и оттуда с накрытой головой вышел послушник Аристофан. Увидев отца Константина, он быстрым шагом направился к храму.
- Они пришли, - не дожидаясь разрешения на слово, сообщил он.
- Они? Почему они, почему он не один?
Аристофан усмехнулся.
- Не знаю. Там, между прочим, ещё и ребёнок, если не считать женщины.
- Кажется, я знаю, кто эта женщина. Зови их.
«Зачем он и её привёл? Странно, - думал отец Константин, - должен один быть. Говорил мне Михаил… да было, говорил, что девчонку уберечь надобно. Но с другой стороны, ни её, ни сына искать уже не придётся – это к лучшему... Получается, что Варга за меня дело трудное разрешил».
Аристофан махнул рукой. От ворот монастыря поспешили двое. На руках у женщины Константин видел ребёнка. И странное действо сотворилось: на расстоянии том он видел единственно малое существо; как по воздуху и без чьей-либо помощи, приближался к храму маленький человечек - словно в ауре, и словно не было никого рядом.

Константин отворил двери, Варга и Эсфира прошли вовнутрь. Тишина и спокойствие, своды куполов, охраняющие таинство, удивляли входящих величием увиденного и совершенного.
Настоятель позвал за собой Варгу. Но перед тем как они отдалились, Эсфира спросила:
- А где Михаил?
Отец Константин указал на плиту, что находилась по левую от входа сторону. Плита на ладонь возвышалась над уровнем плоских и тщательно отшлифованных каменных квадратов, уложенных для поступи приходящих.
Но и узором камень не был обделён: поверхность его паутиной пронизывали линии, которые в незримый глазу момент сходились воедино и исчезали в тёмной глубине. Но после линии, словно вырвавшись из плена, каким-то непостижимым образом соединялись с пространством храма.
- Вот здесь… как наказывал, - сказал отец Константин и, не оборачиваясь, пошёл к ризнице.
Эсфира освободила ребёнка от тряпок и одеяла (у нищенки взяла, оно всё в дырах было и с растрёпанными краями), разворошила лохмотья и нащупала, наконец, в этом хламе дощечку, из-за которой ей случилось здесь оказаться (а может, что другое заставило её быть здесь, но всего она знать не могла).
Положив на надгробие иконку, Эсфира собрала лохмотья в узел - полагала, что после выбросит где-нибудь подальше – и, улыбаясь, облегчённо вздохнула. Успокоение пришло к ней, страх и тревога отступили.
К этому дню Максим мог уже довольно уверенно сидеть и ползать. Широко открытыми глазами, удивлённо поднимая еле означившиеся брови, желал он видеть из мира этого всё, что могло быть полезным, то есть достойным созерцания. Но и сидеть просто так ему уже надоело. Расшвыряв надоевшие игрушки, он переворачивался на живот, подтягивал коленки и, не в силах ещё первым делом поднять голову, по-взрослому кряхтя, выпрямлял ноги. Такими действиями старался он придать своей фигуре более достойное положение. Спотыкаясь и падая, набивая шишки и получая ссадины, Максим делал первые шаги, которые давались ему пока с трудом, но радость, зато, приносили немалую – и весь мир, казалось, лежал у ног его! Правда, мир этот иной раз оказывался вверх ногами, иногда вертелся, подпрыгивал и уходил куда-то вбок - и эта изменчивость временами озадачивала.

Испуганный возглас заставил отца Константина и Варгу обернуться.
Прикрыв ладонью дрожащие губы – на мгновение безумно оглянувшись - Эсфира смотрела на каменную плиту надгробья. Чёрная поразительно ровная поверхность завораживала матовой глубиной, притягивала взгляд. Эсфира прижала к себе сына, пытавшегося дотянуться до камня, на котором лежала икона.
Отец Константин оставил Варгу одного. Вернувшись, он наклонился к надгробной плите. Почему-то торопясь, не глядя в глаза Эсфире, он поднял икону и спрятал её в складках одеяния.
«Незачем тебе того знать, - сказал он, - не пришло время». «Но я видела, слышала… Михаил говорил со мной, - утверждала она, - он здесь!»
Константин посмотрел на подошедшего Варгу.
- Она безумна?
- Нет, не думай так. Оставим её в покое. Все мы очень устали.

Константин вдруг понял, что объяснять этим двум людям что-либо сейчас нет никакого смысла, как и не обязательно знать им истину, столь далёкую от привычного понимания мирских забот.
Он хорошо запомнил слова Михаила – ещё до ухода его в монастырь – когда они, проводя долгое время в беседах, пытались определить истинное назначение человека в этом мире. Уже тогда Константин, слушая царя, удивлённо поднимал брови и пожимал плечами. Но Михаил настолько уверенно рассказывал о несчастиях и бедах, которые уже в недалёком времени обрушатся на Византию, что настоятель искренне поверил словам царя, принял их сердцем и стал считать пророческими. Однако на вопрос об источнике этих знаний Михаил так ни разу не ответил - замолкал, касался ладонью чёрной поверхности камня, привезённого им после войны с болгарами, и отрицательно качал головой.
- Подождите здесь, - сказал отец Константин и направился к ризнице. Послышались звуки переставляемой церковной утвари и тихие слова молитвы; но там он пробыл недолго и вскоре вернулся.

До этого дня он делал всё правильно, никак не отступая от наказа, что слышал из замирающих уст Михаила. После того как тело несчастного было погребено, а душа его, хотелось верить, упокоилась, отец Константин отправил в город послушника Аристофана - с тем, чтобы тот нашёл настоятеля храма св. Софии, своего старого и верного друга, и передал ему просьбу о помощи и содействии.
Послушник выполнил поручение. И вскоре – не прошло и трёх дней – Аристофан принёс известие не только о следе пропажи, но и о месте, где её хранили. Оказалось, что икона спрятана в покоях царицы Зои - о чём в доверительной беседе настоятелю поведал сам Иоанн Орфанотроф. Иоанн был чрезвычайно удивлён и даже раздосадован, когда услышал столь необычную просьбу - правда, успокоившись, признал, что Вышата просил его о том же.

В настоящее время отец Константин был в некоторой растерянности, то есть не знал, как быть дальше. Да, икона, о судьбе которой так тревожился царь - единственно и не о чём другом - теперь находилась под его охраной и попечением. И можно, наверное, с облегчением вздохнуть, если бы из памяти вновь и вновь не возникали слова Михаила: «…дождись Вышату, верни ему образ и тайно сопроводи из Византии». Конечно, он выполнит наказ, но как быть с Эсфирой и Варгой? А о них отец Константин никаких указаний не помнил - не было таковых.
И всё-таки, думал он, надо отдать должное Варге, который, поступившись имуществом своим и положением при дворе, нашёл-таки возможность выкрасть икону и доставить её по назначению. Нет, нельзя оставлять в беде человека, которому, быть может, придётся изменить весь образ жизни или уйти в неизвестность.
Но что заставляет его беспокоиться о судьбах людей, совершенно ему неизвестных? Он есть настоятель монастыря, которому мирное существование дороже милостей василевса и пожертвований, царских, несчастным, что ютились недалеко от обители в сухих и тёплых пещерах. И не только отвергнутые городом убогие и калеки селились там – сколько приговорённые судьбою к близкому концу, прокажённые.
Уединившись, обращаясь к небесам, Константин воспрашал: почему то, что до сего дня ведомое, показываясь ему с другой стороны, являлось в ином свете – внятном и не спорном. Кто-то владел его умом, распоряжался… Нет, не пытался он перечить: полагал, что так во благо будет.
Варга, как думал Константин, должен будет исчезнуть, то есть от глаз чужих укрыться, но и девчонку с ребёнком надобно определить в место защищённое и спокойное. А лучше места, где обитали прокажённые, найти было нельзя, хоть и в этом некие сомнения были. Но путь они побудут там; и вряд ли в пещерах их кто искать станет; время расставит всё по своим местам – не зря ведь Михаил утверждал это. Однако Константин и себе не мог вразумительно ответить: почему земной человек, пусть даже царь, был так уверен в своих словах?
Да, не один час они провели в беседах. Рассуждая о мирских заботах, Михаил не скрыл от настоятеля порочных деяний своих и, что может стать кому-то откровением, раскаяньем не пренебрёг. Как говорил: не может быть позорнее семейной родовой поруки, когда для власти - не столько для себя, но больше для родственников - становишься ты императором случайным. А после женщина, царица, ещё во цвете лет, тебе претит и ненавистна – но именно она на трон на место глупого царя тебя желала… Тогда ей было пятьдесят, ему всего лишь двадцать. Но в годы молодые сумел он, будучи царём, империю восстановить.
Константин понимал, что именно ему необходимо принимать решение - правильное и единственное: и не только в согласии с наказом Михаила, но и неизвестного голоса, который ни днём ни ночью не оставлял разум его в обыденном покое.
Он вышел из Храма и позвал послушника, который дожидался на паперти.
Всё это время Аристофан, волнуясь и даже злясь, то сходил по ступеням на песок, где старательно затаптывал следы пришедших, то снова поднимался на паперть. Поднеся ко лбу ладонь, он осматривал ближайшие окрестности: мало ли кто ещё мог появиться здесь. Медлительность настоятеля начинала его раздражать.
«Что-то долго они там свои дела решают. Совсем не ко времени этакая нерасторопность, а вдруг за Варгой уже отправлена погоня?» - уже возмущался Аристофан, когда услышал:
- Не топчись там, зайди.
Послушник мотнул головой: «Ну, наконец-то…» и быстро поднялся по ступеням.

Аристофан остановился возле Эсфиры. Ожидая дальнейших указаний, он огляделся вокруг. Его удивило мрачное выражение лица Варги, который, сжав губы, выслушивал какие-то наставления от отца Константина. Обрывки фраз не составлялись в понимании Аристофана в единое целое.
Эсфира, подняв узел с ненужным, как ей казалось, хламом, повернулась к выходу, но двинуться с места не могла: Максим, обхватив ногу матери, не отрываясь, смотрел на плиту.
Но что она и Максим могли в той в плите увидеть?
- Не будем торопить события, - мягким и спокойным голосом сказал отец Константин. - Пока же, надеюсь, что мои указания будут исполнены без колебаний, но восприняты сердцем и с верой в Господа.
- Необходимо - продолжил настоятель, - быть готовыми ко всему. Время уходит. Недруги могут спохватиться и отправить погоню. Ты ведь лучше меня знаешь, - обратился он к Варге, - что при дворе ни одного из преданных Михаилу слуг и соратников более не осталось.
- Да, знаю. Но и вам не ведомо о том, что Орфанотрофа новый ставленник в покое не оставил. Когда Иоанн морем направился для примирения с племянником, тот обманом пересадил его на корабль, то есть на триеру, где зелье и забавы с почтением преподносились и туманили голову пленника. А триера взяла курс в обратную от Константинополя сторону. Но как только судно бортом коснулось причала острова Лесбос, слуги царя отдали Орфанотрофа в руки тюремной стражи.
- Так ли всё, как ты рассказываешь?
- Я знаю это от людей, что сопровождали корабль Орфанотрофа. Не думаю, что Иоанна кто-нибудь ещё увидит.
- Тогда и мы не будем медлить.
- Ты прав. Но, знаешь ли, мне не безразлична судьба Эсфиры – сказал Варга.
- Пусть так. Я помогу тебе, да только в помощи моей ты будешь обязан царю Михаилу. Он так хотел.
- Но почему?
Константин посмотрел на чёрную плиту, жестом отозвал Варгу в сторону и, словно решившись на что-то… сказал:
- Ты хозяин Эсфиры и, конечно же, был осведомлён о её связи с Михаилом.
- Да, я знал.
- А кто-нибудь ещё, кроме царя, встречался с ней?
В ответ Варга усмехнулся:
- Она на моих глазах выросла, и всегда была рядом, под моим присмотром.
- Значит, для тебя не тайна, что Максим и есть сын Михаила.
- Кому как не мне этого не знать. Но разве в том моя вина?
- Нет, я твоей вины ни в чём не нахожу. Однако же, поговорим мы после. Сначала отправим Эсфиру и ребёнка к пещерам. Послушник проводит и устроит их – там всё готово. А ты, переодевшись в монашескую рясу, останешься в монастыре.
Варга внимательно и испытующе смотрел в глаза настоятелю.
- Вижу, что ты давно всё решил и верю, что поступаешь правильно, - сказал он, - поэтому перечить не могу. Надеюсь только, что Эсфира и ребёнок будут в безопасности.
- На всё воля Божья, - еле слышно произнёс настоятель.

Когда со стороны монастыря на тропе показались монах и женщина, в тёмных глазницах пещер незамедлительно проявились серые лица. С неодобрением и опаской, рассматривая непрошеных гостей, выглядывали они из темноты, мелькали человеческими силуэтами и тыкали корявыми пальцами в сторону дороги и кривили щербатыми ртами.
Могло показаться, что здесь люди обязаны жить в мире и согласии – судьба уровняла всех, кто волею обстоятельств заполз в тихую дыру или упал на дно никчёмного существования. Но насколько различна жизнь у каждой особи (не обходя стороной бездомную собаку – что норовит цапнуть за ногу, не увидев в твоей руке кусок вчерашней лепёшки - ни кошку с мусорной кучи) – и различна до того момента, когда сам оказываешься там. И что остаётся делать, если все границы между пониманием, сожалением и ненавистью - что к бывшему другу или неверной жене - навсегда стёрты из неприхотливого сознания? Да, тяготы, радость и, возможно, любовь остались где-то в далеком прошлом, но в душе и остатках самосознания нет ничего, кроме удушающей пустоты и ежеминутного чувства голода.
Понимая, что выбраться из этого угла им уже не удастся, люди больше не отряхивали пыль с одежд, не искали эликсира от давно надоевшего зуда и не выискивали занудливых вшей на коже. Но всеми правдами и неправдами они каждый день пробирались в Константинополь, просили там милостыню, откровенно воровали, грабили – если на то доставало сил и здоровья – и возвращались назад в ущелье, где устраивали попойки, часто переходящие в разгул и пьяные потасовки.
Правда, не было среди обитателей пещер никакого спора: где лучше горит костёр или у кого более сухое место для сна. Хотя все, кто там жил, оставались в неведении о своём будущем, да и надежд на лучшую долю более не питали.

Узкая тропа вела всё ниже и ниже. Стены оврага отходили от плеч, и с каждым шагом удалялись не только вширь, но и поднимались ввысь. И вот, впереди можно было рассмотреть широкую дорогу, по сторонам которой по пологим стенам карабкались пробитые в известняке узкие тропинки, по которым обитатели этого места могли добираться каждый до своего логова. По бокам дороги, спускаясь от нижних и верхних пещер, текли ручьи зловоний – что с одного склона, так и с другого. Пенясь и смердя, ручьи вливались в канаву, которая уносила смрад и вонь к дальнему концу ущелья, где неизвестно каким образом пропадали в глубине узкой каменной расщелины.

Эсфира повернулась к послушнику.
- Зачем мы здесь?
Аристофан рассмеялся:
- Видишь ли, девочка, рожать детей, не знающих отца, а потом ещё и спасать их, неизвестно от кого – это почётно; но как твои дети будут жить после тебя – это совсем другое. Не говори, что ты ничего не знала, то есть не ведала: каких кровей твой сын.
- Каких кровей? О чём ты говоришь?
И только сейчас Аристофан понял, что сказал лишнее. Неужто, подумал он, эта женщина не знала, что её сын есть наследник царского престола - значит, и это тщательно скрывалось. И всё же странно, что она до сих пор сама не догадывалась, не видела: сколько незнакомых людей принимали участие в её судьбе - и только затем, чтобы укрыть Максима от нежелательных взоров и нездорового интереса дворцовой стражи. Конечно, здесь не обошлось без Зои. А эта женщина – уж он-то знал! - не остановится ни перед чем.
- Красивый малыш, - решил исправить свою ошибку Аристофан, - его и за сына султана можно принять или… даже цезаря. Да, и такое бывает.
Замедлив шаг, Эсфира пристально посмотрела в лицо послушника, улыбнулась – видно, и малая лесть к ребёнку не оставит равнодушной женщину – потом, наклонившись, сняла с головы платок и встряхнула кудрями волос.
- Ты не всё договариваешь. Но я знаю больше, чем ты думаешь.
И Эсфира откровенно рассмеялась:
- Не сердись на меня, делай своё дело. Худшее должно быть позади, так что будем надеется на лучшее.












Обновлено 22.01.2011 20:39
 

Чтобы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться или войти под своим аккаунтом.

Регистрация /Вход

Сейчас на сайте

Сейчас 2528 гостей онлайн

Личные достижения

  У Вас 0 баллов
0 баллов

Поиск по сайту

Активные авторы

Пользователь
Очки
5412
2425
2051
1900
1632
1509
1050
941
582
562

Комментарии

 
 
Design by reise-buero-augsburg.de & go-windows.de