Ехал как-то  вечерней электричкой в Москву. Людей, в вагоне было немного.  Недалеко, напротив, сидел сильно выпивший, довольно крупный мужчина лет тридцати пяти. Он находился в глубоко бессознательном состоянии  и его туловище, в положении полулёжа, немного сдвинулось в проход, а голова безжизненно повисла в этом проходе между сидениями, едва, не доставая, пола. Входящие, и выходящие на станциях  пассажиры, следуя далее по вагону, замедляли ход, потому что свисавшая, оказавшаяся на их пути голова наполовину сузила и без того не широкий проход между сиденьями.  Пассажиры осторожно, некоторые  полу боком проходили то место, между головой и сиденьем. Они бережно относились к свисавшей в проходе между сиденьями голове, не дай бог, зашибить её, ненароком, ногой или сумкой.

         Возможно, такой однообразный спектакль продолжился бы всё время, моего следования, если бы в него не были введены другие действующие лица.

        По вагону проходили два милиционера, словно ясны соколы вылетели на поиск добычи. Строгим и очень сердитым взглядом, они окинули вагон, будто искали своего обидчика или нарушителя, и стремительным шагом двинулись дальше. Их стремительное шествие притормозила свисшая между сиденьями голова, закрывшая собой часть прохода. И без того суровые лица милиционеров, ещё более посуровели. Шедший впереди милиционер, чуть замедлив свой ход, резким движением ноги, коленом, зачем-то толкнул голову.  Так, как будто это какой-то сторонний  легко устранимый с прохода предмет, не требующий какого-то особого внимания к себе.  Голова, получив довольно сильный толчок, мотнулась в сторону и, описав круг относительно туловища, вернулась в прежнее положение. Нисколько более не задерживаясь возле головы, первый милиционер всё тем же стремительным шагом прошёл в следующий вагон. Видимо, совсем не хотелось ему растрачивать своё время на раздумье над тем, зачем здесь не у места голова и что она мешает свободному проходу.

Второй милиционер, похоже, был более сердитым, нежели первый, он остановился, озлобленно разглядывая голову, как бы раздумывая, откуда она взялась и что же в этом случае надо  с ней делать. Видимо голова, так неожиданно оказавшаяся на его пути, вызвала у него неодобрение и бросила ему свой вызов, слишком большой уверенностью  в себе, своей силе и своём превосходстве. И пройти мимо, признав такое за головой ему не было возможным, и он принял этот вызов, решил не пройти мимо и вступить в бой с этой головой, чтобы сорвать с неё выражение, спокойствия и силы  и чрезмерной уверенности в себе. Но может быть, всего лишь,  просто поразмяться от мучительного безделья, очень уж, захотел. Или, ещё что-то из возможных версий. А, может быть, вспомнил сказочный персонаж, вдохновивший и подвигший его на бой с головой. И   ничего другого, не надумав, после некоторого времени наблюдения и изучения противной стороны, он решительно, намереваясь победить её, всё же начал бой с головой.  Он сильным и резким движением руки,  поддел её снизу, так же, как это делают волейболисты с летящим у самой земли мячом и толкнул её в сторону от прохода, предполагая, что этим действием он освободит проход от головы. Голова мотнулась в сторону и вновь оказалась на прежнем месте. Ещё, более озлобившись, он возобновил атаку на неё всякими беспорядочными охватами, захватами, толчками, да так, будто и впрямь с плеч сорвать её хотел. Но голова, какими бы сильными не были  рывки, толчки, захваты творимые  руками милиционера, ещё сильнее была прикреплена к остальным частям своего тела и потому, согласно законам природы  и здравого смысла немедленно возвращалась в прежнее положение и оставалась там. Выражение лица, да, да, это была не просто голова, у неё было ещё и лицо,  с отсутствующим взглядом закрытых глаз на нём, было безмерно спокойным, будто ничего вовсе с головой не происходит.  Первый раунд боя милиционера с головой, был проигран им.

         Чего же он хотел от головы, её пробуждения что ли?  Чуть, помедлив, по внимательнее, оглядев голову, предполагая видимо, не отыщется ли, ещё какой ни будь более простой способ стащить голову с прохода, и, не обнаружив ничего такого, в надежде всё же на победу, он начал второй раунд боя с головой.   С ещё  большим ожесточением и яростью он возобновил атаку на неё.  Рывки, толчки,  охваты, удары следовали непрерывно один  за другим, как будто голова это отдельный предмет вроде мяча, поэтому  непременно должен отлететь прочь с этого места и освободить проход. Но, голова, в силу каких-то причин, неизвестных, наверное, этому милиционеру, зависла здесь, похоже, что всерьёз и надолго, и весьма успешно противостояла  враждебным ей силам, описывая круговые и поступательные движения, она упорно возвращалась, как, ни в чём не бывало, на прежнее место, всё больше и больше выводя из себя милиционера.  Голова, наверное, подумала – почему это вдруг ни откуда, ни отсюда взявшаяся явно нечистая сила с таким ожесточением и упорством так люто нападает на неё, уж не погубить ли собирается вовсе, и за что. Всё, то же и на этот раз, безмерно спокойное выражение лица у головы, с отсутствующим взглядом на нём, только стали гораздо более взъерошенными волосы на ней. И так, был проигран, и второй раунд боя с головой.

       Постояв ещё несколько секунд возле, так и не покорившейся ему  головы, всё так же, озлобленно рассматривая её,   удивляясь вроде бы на то, что она всё ещё на том же месте, и  не веря  в то, что невозможно сорвать её с плеч, милиционер  сдаваться  не собирался. Внимательно  высматривая что-то, что позволило бы в бою с головой, нанести поражение ей и освободить проход от неё. Намереваясь, обнаружить что-то на голове или в голове уязвимое, вглядываясь  злобным ястребиным взглядом в неё, изучая её, чтобы непременно найти что-то, что принесло бы ему в решающем бою успех, и поставленная  перед ним столь сложная и важная задача была бы выполнена. Но ничего такого, способного  привести его к успеху на голове и в голове им не усматривалось и не обнаруживалось. Тогда, убедившись, что, какими бы яростными не были  атаки на неё, голова вопреки всему, всё ещё прочно сидит на своём месте и мешает проходу. Это не остановило столь упорного в достижении поставленной задачи  милиционера, он готовился к следующей, ещё более яростной атаке на неё. Он, ещё с минуту  отдохнув,  переведя дух, поднабравшись  сил от земли матушки, и не теряя надежды на успех, начал третий раунд боя с головой,  атака на неё была ещё более яростной, нежели предыдущие.  Голова, уже в который раз, металась и рвалась в разные стороны, крутилась, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, как будто и впрямь намеревалась оторваться прочь от своего туловища. В отчаянии, с ещё большим озлоблением,  обхватив её так, как будто был в порыве любовной страсти, только, как оказалось, не  затем чтобы в этом порыве зацеловать её, он яростно рвал её и на себя и от себя. Похоже, что вырвать её хотел, как расшатавшийся зуб. С  ещё большим остервенением и злобой зачем-то гнул её к плечам к одному и другому, затем к груди и обратно откидывал её к спине.  Как будто пробовал её на прочность. Наверное, думал таким образом отломить её от туловища, и все эти усилия  успеха не имели, голова, несмотря, ни на что, оставалась на своём месте. Пока оставались в нём ещё силы, он вновь перешёл к прежним, уже испытанным в предыдущих раундах, способам ведения боя. И  на этот раз, атакуя голову всё теми же, уже применяемыми в бою приёмами –  рывками, толчками и ударами. Он  будто злой пёс, натравленный на голову, беспощадно трепал её. Твёрдо,  решив видимо, не считаясь ни с какими силами, всё же, во чтобы то, ни стало, сорвать её с плеч. Это как-то мало походило на действия разумного человека, было похоже, что в автоматическом режиме какой-то киборг осуществляет все эти действия по заданной программе. Казалось, ну вот, вот голова не выдержит очередного такого стремительного бешеного натиска, сорвётся с плеч и отлетит куда-то в сторону, но всё же, вопреки усилиям внезапно налетевшей на неё стихии и на этот раз она устояла, удержалась на плечах, на предназначенном ей месте. По лицу у головы, выражавшему безмерное спокойствие, на этот раз прошлась какая-то кривая гримаса, выразившая своё какое-то снисходительно-ироничное неудовольствие напавшему на неё супостату. Нет, голова не молила, ни о какой пощаде изверга, она стойко переносила все тяготы и лишения от вражеского нападения на неё. И третий раунд боя с головой был проигран.

         В неистовой схватке с головой милиционер всё же потерпел поражение и отступил,  в борьбу с туловищем, где крепилась злополучная голова и со всеми остальными частями тела, он не вступал, видимо считал, что все остальные части этого тела не мешают движению пассажиров, поэтому все претензии у милиционера были только к голове. Поэтому он так жёстко и разбирался с головой. Ну,  возможно ещё, и потому,  что так много сил израсходовал он на бой с головой, что их уже не стало, чтобы вступать в борьбу с его совсем не хилым, не обещавшим лёгкой победы, туловищем. Закончив схватку с головой и не совладав с нею, ничего не добившись от неё, ни её пробуждения, ни её смещения с плеч долой. Раздосадованный и огорчённый своим поражением милиционер, тем, что так и не смог одержать убедительной победы над головой, оставил её в покое, на прощание, окинув её злобным негодующим взглядом, едва удерживаясь от нового нападения на неё, он   стремительным шагом пошёл догонять своего товарища. Так голова отстояла своё превосходство в силе и своё предназначение быть на том месте, где она есть, остаться, не смотря ни на что, на плечах, а напавший на неё супостат ничего не добившись,  отступил. Ну, нельзя же, на самом деле, отбросить с прохода голову, без, органически связанным с ней, остальным телом. Никто, из малочисленных пассажиров, с недоумением посматривающих на происходящее, не решался вмешиваться в этот процесс и подсказать рассвирепевшему милиционеру  очевидную истину, уведомить его, что, дескать, не гуманно так обращаться с головой, тем самым избавить голову от яростного нападения на неё.  Они боялись, возможно, оказаться на месте этой головы. 

         А голова и далее так и продолжала свой путь куда-то в неизвестность, безжизненно, без выражения на лице свисать между сидениями,  как, ни в чём не бывало. Хотя с ней обошлись на этот раз не так бережно, как до этого обходились с ней проходящие по вагону пассажиры, будто не глумились над ней вовсе.