Стоял вечером  на остановке в ожидании автобуса, чтобы уехать в город. Автобуса, как это  часто бывает, долго не было, собралось уже немало людей. Балагурили и возмущались непорядком подвыпившие мужики. Остальные с суровыми, окаменевшими от напряжённого бездействия, рутины и безнадёги лицами, молча, переносили тяготы ожидания.

Была уже  поздняя осень и слабый морозец прихватил льдом ещё совсем недавние лужи, а прошедший поутру небольшой снежок, припорошил их, и рассмотреть их теперь запорошенные снегом стало совсем не просто. Детвора обычно, на замёрзших и засыпанных ещё небольшим слоем снега лужах, устраивает катки, разбежавшись, они смело, не боясь падений, с радостными криками восторга, ловко балансируя размахиванием рук, катятся по замёрзшим лужам, превратившимся в лёд, сохраняя устойчивость. А люди постарше, содрогаясь и страшась при каждом шаге, если ноги вдруг непослушно заскользят по льду, передвигаются в  таких местах очень осторожно, как бы ощупью. При необходимости, внимательно всматриваясь, и высматривая там менее скользкий и опасный путь, они осмотрительно и с опаской, замедляя ход, преодолевают такие места, стараясь избежать падений и тяжёлых травм.

Собравшиеся на остановке люди всё больше были раздражены отсутствием ожидаемого ими автобуса, и сгоряча ругались на жизнь – одни говорили о том, что, во всём виноваты мы, другие, возражали, и говорили о том, что во всём виноваты они. Кто-то, ну, прямо как пророк, всё говорил про какие-то последние дни и о том, что всё общество больное и никудышное. О том, что, оно растлено пьянством и распутством  и то, что совсем не стало совестливых людей и, ещё то,  что, всё общество непременно покарает Господь, точно, так, как в стародавние библейские времена. Иные, может быть, более устойчивые и адаптированные ко всяким передрягам и не устрою, они для них совершенно обычны, без которых просто невозможна наша жизнь, точно так же, как, например, после хорошей солнечной погоды, наступление затяжного ненастья, и поэтому не имели ни малейшего интереса к вещаемым банальностям. Другие же не такие бойкие, блаженно умиротворённые с такими скорбными, унылыми лицами стоического терпения святых, сочувственно, украдкой взирали на тех, так живо говоривших, ну, прямо как о надвигающихся каких-то апокалиптических угрозах.

          Неожиданно, в этом унылом и скучном спектакле происходит смена декораций, и появляется как чёрт из табакерки перед взором собравшейся толпы, новое действующее лицо. Как будто было так задумано, чтобы немного взбодрить и развеселить унылого и скучающего зрителя, явившейся, будто наглядной иллюстрацией к только, что прочитанной проповеди.   

Мимо стоящих неподалеку людей, ожидающих автобус, проходит ещё один член того самого общества, о котором так много говорили в толпе, только из числа тех, которые обитают на его дне. Это худощавая, подросткового вида, с серым, землистого цвета лицом, женщина лет тридцати пяти-сорока. Одета она, по мужски: в мятую, заношенную одежду – джинсы и голубую  болоньевую куртку, и немыслимая бледно-красная шапка, немыслимо сидящая на немыслимой и не мыслящей голове. В руке  у неё большая хозяйственная сумка. Её нервные, резкие, не координированные движения указывают на, то, что после продолжительных запоев, её центральная нервная система, ведущая  управлением наиболее  сложных и осознанных движений, отвечающая за  координацию и устойчивость в пространстве, истощена, потрёпана и измучена за долгие годы пьянства настолько, что не может теперь нормально управлять движением тела. И то, что она явно куда-то спешит. В спешке, она наступает на запорошенную снегом и затянувшуюся льдом лужу, поскользнувшись, она подлетает ногами вверх и плашмя спиной падает  на лёд. При ударе, с её немыслимой и не мыслящей головы, слетает немыслимая бледно-красная шапка и отлетает далеко в сторону, из рук выпадает и ударяется о лёд её сумка, издавая звук битого стекла. Лёжа непродолжительное время на льду она, опомнившись, пока включалось, чуть не отлетевшее прочь её помрачённое сознание и, сообразив, что с ней произошло, горько сожалея об утрате, обитательница дна в отчаянии громко матерно выругалась. От чего, наверное, убитые горем ангела едва с небес в страхе не попадали и серафимы горько, горько заплакали, не ожидавшие такого грехопадения. Затем, она проворно поднялась, нашла свою немыслимую бледно-красную шапку, надела её на не мыслящую голову, вытряхнула из сумки битое содержимое, обращённое в прах, и ещё раз, матерно, крепко выругавшись, на нечистого, попутавшего её, и  поставившего ей подножку, она пошла прочь куда-то вдаль. Быстро скрывшись из виду, как мимолётное видение, вот только что было оно, и нет его.

В толпе, не сдержавшись, кто-то хохотнул, другие уныло, осуждающе, готовые казалось, чуть не заплакать, смотрели на происходящее, а иные,  молча,  безучастно, отстранённо наблюдали за действующим актом этого спектакля, будто вовсе не происходит чего-то требующего их внимания, обычные банальные происки дьявола. И подумалось кому-то, что так просто люди бьются о лёд в гололёд.