-- Будя гнать-то. «Зараба-атываю»! На это тоже? И на это?

         Он тычет жирным пальцем наугад, попадая в швейцарские часы и золотое кольцо с бриллиантами, посылающими во все углы разноцветные сполохи.

         -- Ты что, знаешь о моих доходах? – пылит Яков.

         -- А чего мне знать! – гремит Виталий. – Как будто свояк у меня не врач, кандидат наук, и будто не держит он такую же клинику, как твоя, в Самаре.

         -- Да чего ты, Яша, -- вступает  подошедший Роман. – Ты же сам хвалился, что Стелла твоя получила хорошее наследство. Мы ж его все вместе обмывали. Мы помним, а ты, значит, забыл? Ты же клинику открыл когда? Именно когда это случилось. А иначе на какие шиши ты бы её открыл?

         -- Ну-у, у меня были сбережения… -- уклончиво отвечает Яша.

         -- Перестань, -- машет на него Ромка. – Знаем мы твои сбережения. Все наши сбережения в один миг прикончили. Сначала Павлов, а потом, что осталось, -- Гайдар.

         -- Действительно, -- подключаюсь  я. --  Вот послушай лучше, что я про тебя только что сочинил.

                            На пятёрки не учись

                            И не лопай кашу,

                            А однажды изловчись –

                            И женись как Яша.

-- Во! – хохочет Виталий. – Вот это правильно.

-- Тс-с! – шикаю я на него. – жену разбудишь. Моя хоть и не такая крутая, как  Стелла, но если не ко времени разбудить, разозлится и весь кайф нам сломать очень даже может.

-- И ещё: если мы хотим разъехаться на своих машинах, то с этой минуты пить прекращаем, -- замечает Роман.

-- Отлично! – вторит ему Виталий и подмигивает мне. – Нам больше достанется.

Из нашей компании Яков – единственный, кому удалось не изменить своей профессии. Зато, видимо, в качестве платы за это, он разительно изменился сам. В классе не было мальчика  проще и покладистей. Открытая улыбка, золотистые глаза, постоянная готовность подсказать, помочь. А главное – слушать. Как я завидовал его умению слушать! Во мне тогда бушевали… ну, может быть, не бесы, но определённо чертенята. Они заставляли вгрызаться в каждый  разговор – спорить, перебивать и высмеивать, и лезть куда не просят со своими суждениями и выводами. И лишь когда  я уже чувствовал себя высохшим как вчерашняя селёдка, я замечал Якова.  Он всё время находился поблизости и  не мигая впитывал всё, что мы расточали вокруг. Казалось, он делал это не только ушами, но и кожей, и ногтями, и всем остальным. Он был единственный, кто оставался в выигрыше. И я давал себе клятву научиться быть как он…  И держался лишь до того, как в нашем бурном классе вспыхивала очередная дискуссия.

Но не прошло и двух месяцев после его поступления в медицинский, как вместо чуткого, отзывчивого Яши пред наши изумлённые очи предстал законченный циник и сноб.  Он пришил к джинсам болгарского производства коричневые дерматиновые манжеты, начал вслух  говорить о себе: «Я – нигилист!» и в дело и не в дело восклицать: “Fortuna non penis!”  Девчонкам – бывшим одноклассницам – подробно разъяснял, как вести себя при первом сексе, и предлагал, в случае чего, свои услуги по восстановлению невзначай утраченной девственности. При этом всегда произносил поговорку «Плева – дело плёвое», которую, скорее всего, сам и сочинил.

Не дав нам передохнуть,  он моментально  пошёл дальше. Повадился приходить с гитарой и под  её жестяное дребезжанье исполнять самодельные песни с рефренами в виде поговорок, подобных приведённой выше.  Утвердившись таким образом в собственных глазах как  властитель наших тел и законодатель вкусов, он стал расширять сферу влияния на  остальные стороны жизни. Саше Прудникову, студенту литинститута, заявил, что литература и искусство – это суррогат научных знаний, и что искусство всегда тащится позади реальных процессов.  Будущим экономистам  в два счёта показал, что они ни бельмеса не смыслят в политэкономии, инженерам – что их расчётные методики никуда не годятся – при этом не издержав ни единого аргумента.  А Таню Шабашову, студентку философского факультета, нейтрализовал одной фразой: «Не-ет, Шабашик, ты девка субъективная». После чего  авторитетно заявил, что академика, преподающего ей диалектику,  необходимо срочно обследовать у Сербского.

К моменту этой метаморфозы наши ребята и девочки были заметно взрослее, чем в школе, и вступать в дискуссии уже не спешили. Вместо этого они стали  перетекать в другие компании. Селивёрстова и Мамотенко, студенты музыкального вуза, стали первыми, проделав это сразу после жёсткого эксперимента с гитарой. Кончилось тем, что наши сходки развалились. По инерции я продолжал общаться с Яшкой, которому импонировало, что я – когда-то самый оголтелый спорщик класса – не пытаюсь противостоять его самоутверждению. Что касается Романа, то он, не зная прежнего Яшку, мог без особого стресса воспринимать его таким, какой уж есть.

А тут явился преферанс. Ему нас научил дипломник, временно поселившийся в моей комнате. Яшка приходил из своего общежития, и мы частенько засиживались до утра. Преферанс хорош тем, что ему мешает шум.  Должно быть, благодаря этому яшкины  разглагольствования потихоньку сошли на нет. «Пуле», как известно, мешает ещё кое-что. Но мы играли за покрытым пластиком общацким столом, который с рождения не знал, что такое скатерть. А жён у нас в те времена не было и в проекте. Позже, когда в моём доме завелась  Ирка, мы нет-нет, да и обращались к Якову  с её здоровьем. Тогда и выяснилось, что кроме нигилизма в медвузе преподавали-таки и другие предметы. И, кажется, неплохо.

Дипломник защитился и съехал. Вместо него поселился первокурсник Филя. Учиться игре он не хотел, но не отказывался, когда ему предлагали посидеть за «болвана».

Так незаметно завершилось высшее образование. За окном шли разные времена. Нехорошие и плохие, гадкие и совсем отвратительные. Неизменным оставалось одно: «пуля». Мы стали играть втроём и уже как будто привыкли, когда Роману втемяшилось пойти в армию. Не слушая ничьих уговоров, он напялил камуфляж  и отправился прямиком в Чечню. Яшка нашёл двух знакомых докторов, и мы с горем пополам игру возобновили.  Приходилось ли вам быть в компании людей, которые привыкли смотреть на каждого окружающего  как на пациента? На протяжении всех этих встреч я чувствовал себя то распластанной лягушкой, то препаратом, пристроенным под микроскоп, то дезертиром, проходящим медицинскую комиссию.  К тому же они играли «ленинградку», и приходилось подстраиваться. Наверняка ведь знали и «сочинку», но играли «ленинградку», чтобы повыпендриваться и подчеркнуть свою исключительность. Когда же в  тет-а-тетном разговоре я аккуратно выразил Якову своё недовольство, он заявил: «Ты поосторожней с этими ребятами. С медиками лучше вообще не конфликтовать. Или капнут, или кольнут не туда. Или в сигаретку чего-нибудь всунут…  Смотри!» Прозвучало довольно круто даже для такого засранца, как новый Яшка, и я промолчал.  

Слава Создателю, эта компания просуществовала недолго. Не было бы счастья, да несчастье помогло: Роман демобилизовался по ранению и занял своё законное наигранное место. Он и притащил с собой нового знакомца -- Виталия, который, как оказалось, к тому же и живёт совсем рядом – через пару домов от меня. Тоже не подарок: приходится терпеть его закалённую военной службой  неотёсанность, но на мой взгляд, она всё-таки приятней профессорского снобизма.

Квадраты окон светлеют. Начавшийся с ночи дождь напитал землю и траву, и кусты с ещё не облетевшими мелкими листьями. Игра закончилась. У меня выросла порядочная «гора». Для настроения наливаю полстакана джина. Виталий встаёт, разминает затекшие ноги и следует моему примеру. Зажиточный Роман и победитель Яша смотрят на нас с нескрываемой завистью.

-- А не затопить ли каминчик? -- Яша выкладывает из корзины поленья и поливает их жидкостью для растопки.

-- Сочувствую. С утра – и за руль, -- подмигивает мне Виталий, наливая ещё джина.

Ромка смотрит в окно, потом на часы.

-- Сейчас любезная хозяйка дома угостит нас традиционным утренним кофе.

-- Да-а, не мешало бы горяченького, -- потирает руки Виталий и подходит поближе к огню.

Все машинально затихают и прислушиваются. С кухни не доносится ни звука.

-- Спит.

-- Не удивительно. В такое утро и я бы… -- Виталий с хрустом потягивается.

-- Однако, мне уже пора, -- говорит Яков, одёргивая пиджак.

-- Ладно, -- останавливаю я его. – Пятнадцать минут тебе погоды не сделают. Пойдём будить. Нечего ей дрыхнуть!

С заговорщическим  видом, на цыпочках движемся по коридору. У двери замираем и по моей команде вкрадчиво и нараспев:

-- И-и-ира-а-а!

Потом громче:

-- И-И-и-ира-а-А!

Приоткрываю дверь. Ирка под одеялом. На тёмно-синей подушке белеет её тонкое лицо. 

-- Тс-с!

Неслышно иду по ковру, сдерживая дыхание. Засовываю руку под одеяло, чтобы коснуться торчащего холмика колена, и ощущаю каменный холод.

Наверно, я всё-таки кричал, потому что вся компания стоит тут, на ковре, выстроившись полукругом.

-- Надо в «скорую», -- говорю я.

-- Уже, -- отвечает Виталий. – И в полицию.

-- Уйдёмте отсюда, -- предлагает Роман.

-- А вдруг…  Что-нибудь понадобится?

Не узнаю свой голос. Яков качает головой.

-- Ей уже не понадобится ничего.

-- Ты уверен?

-- Сто процентов.

Его лицо становится серым и водянистым.

Угли  в камине светятся малиновым. Каждый берёт свой стул и почему-то прежде, чем сесть, относит его подальше от стола с картами.

-- Такая молодая… Она чем-то болела?

Роман вопросительно смотрит то на меня, то на Яшу. Яша недоумённо пожимает плечами.

-- Мигрени, цистит. Простудные… Ничего серьёзного.

-- А сердце?

-- Прихватывало пару раз, -- отвечаю я. – Но проходило.

-- Мне никто не жаловался, -- вступает Яша.

-- Да не придавали значения. Вот и не жаловались.

Яков смотрит на часы.

-- Ох, я уже всюду опаздываю.

-- Сиди уж! – останавливает его Виталий. – Позвони, куда тебе там, и сиди. Мало ли что!

За воротами взвизгивают тормоза.

-- Я открою, -- вызывается Ромка.

Пусть откроет.

Пожилая докторша пишет что-то, устроившись у краешка туалетного столика.

-- Вы родственник?

-- Я муж.

Она печально поводит головой.

-- Медицина бессильна.

-- Но в чём дело? Что случилось?

-- Всё покажет вскрытие.

-- А будет вскрытие?

-- Ну, конечно! – раздражённо говорит она. – Как вы хотите? Такая молодая женщина…

 Входит белобрысый мальчик в полицейской форме.

-- Младший лейтенант Клячко. Участковый инспектор.

Докторша глядит на меня.

-- Я вас попрошу…  На минутку. Мне надо поговорить с лейтенантом.

Они уже тут распоряжаются. Но мне почему-то всё равно. Бреду в гостиную, спотыкаясь о  непослушные коврики. Кто бы их убрал!

Младший лейтенант проходит к столу и кладёт на него свою папку, с миной осуждения  отодвинув разбросанные карты.

-- Попрошу всех присутствующих назвать адреса и фамилии. А также предъявить документы.

Покончив с процедурой, занимает позицию в дверном проёме.

-- Прошу всех не покидать помещение до приезда следователя.

-- Ого! – Виталий присвистнул. – Ещё и следователь будет?

-- Послушай, командир, -- заговаривает Роман. – Нечего нас тут сторожить как малолеток-беспризорников. Сядь, вон, как человек, и сиди. Никто никуда не денется. А я пойду…  Чайку, что ли, сделаю?

 -- Нет! – повышает голос  участковый. – Только с разрешения следователя.

-- Суров ты, брат, -- качает головой Виталий.

Приезд районного следователя Геннадия Паршукова не вносит комфорта. Вместе с ним прибывает банда мужиков, ведущих себя самым бесцеремонным образом. Они пачкают всем нам руки, снимая отпечатки, затем начинают делать то же с разными  предметами. 

-- Они подозревают убийство? – спрашивает Роман у всех нас, но мы не готовы ему ответить. Яшка подходит к сыщикам, предлагая услуги медика, но никто в них не нуждается, и его водворяют на место.