Но ведь Ирина убита…  Убита? Тут нет никакой ошибки?

Разумеется, пытаться выудить у сыщика то, что он не хочет говорить, -- дело в высшей степени безнадёжное. Для него соврать – что высморкаться. Но похоже, что здесь он действительно уверен на все сто пятьдесят. «Но почему обязательно мои гости?» -- «А кто? Может, признаетесь, что это вы?»  -- «Но ведь за домом вы нашли какие-то следы!» -- «Да-а, следы-ы!»  Он хмыкает и издевательски дёргает головой. Чёрт побери, он ведёт себя как человек, которому известно всё. Разумеется, это у них профессиональное. Но я никогда не подозревал, что это может так раздражать.

Яшка с Романом снова за рулём, так что водку пьём только я и Виталий, и это не способствует поддержанию разговора. После поминок Виталий принимает предложение Романа подвезти, а я отказываюсь и остаюсь в одиночестве. Зам. главного редактора, среднего роста субъект с седоватой бородкой, в гардеробе дарит мне визитную карточку и заверения в том, что будет рад исполнить любую (подразумевается, что разумную) просьбу «близких Ирины Константиновны». От однокашников  пухленькая, но подвижная коротышка, назвавшаяся Полиной, поднесла грустную ободряющую улыбку и узкий конверт без марок.

На белом тротуаре тёплые подошвы печатают чёрные следы.

На свадьбе она была в ослепительно белых туфлях. Я хотел, чтобы её в них и положили, но мне ответили, что «не налазят», и туфли достались кому-то из них. На второй день она захотела быть в красных туфлях и чёрном платье с мантильей. Я сказал: «Тогда мне следует быть в белом костюме?» Красная роза с этого платья долго висела над зеркалом в гардеробной. А какой цветок был в петлице у меня?..  В первый день – белый, но я был в чёрном костюме. А во второй…  По логике, должно быть чёрный. Неужели чёрный?

На автомате останавливаюсь под красный. Мимо проезжает блестящая чёрная машина. Её стёкла тонированы, но не настолько, чтобы не видеть, как человек на заднем сиденье, обернувшись, указывает пальцем в тёмной перчатке…  Боже, да ведь он указывает на меня! Вглядываюсь в медленно удаляющееся заднее стекло. Палец метит прямо в мой лоб. Кажется, я даже вижу, как шевелятся губы этого человека. Он что-то говорит тому, кто сидит за рулём.  Что же такое он может говорить?..

Она много-много говорила мне в первую ночь. Это было как пение соловья: не важно, что он поёт, лишь бы не заканчивал  как можно дольше. Она говорила и стонала, и снова говорила. Пила шампанское мелкими глотками и продолжала говорить. Уходила в туалет, и её голос сливался со звоном её струи,  шипением биде, свистом стеклянных пробок от парфюмерии. Он звенел колокольчиками в хрустальных люстрах, поскрипывал в пружинах кровати, шуршал веткой по оконной раме... Никогда потом она не говорила так, как в ту ночь. Так много и сладко.

Мальчишка в форме «Макдональдс» пробежал к автофургону, чуть не отдавив мне ноги. Останавливаюсь… Почему   о н    не был на похоронах? Пищу кнопками мобильника. Прохожие обтекают меня справа и слева. Неправильно. Сбрасываю и набираю снова.

-- Паршуков слушает.

-- Здравствуйте.

Молчание.

-- Сегодня были похороны Ирины.

Молчание.

-- Похороны моей жены.

Он приносит соболезнования.

-- Это правда, что убийца всегда присутствует на похоронах?

Молчание.

-- Почему же вы не явились на похороны? Ведь был верный шанс увидеть убийцу.

Он откашливается.

-- Я заслуженный работник юстиции. Поверьте, что я знаю, как мне следует действовать.

-- Ну, допустим. А вы знаете, что за нами наблюдали через подзорную трубу?

Молчание.

-- И ещё: вот только сейчас мужчина указывал на меня пальцем из проходящей машины и что-то говорил напарнику.

Молчание.

-- Машина чёрная. Стёкла тонированные, но не очень сильно. -- Я останавливаюсь, поражённый. -- Эх!..  Я не догадался посмотреть номер.

-- Я ещё раз приношу вам свои соболезнования. Вы сегодня схоронили жену. Поезжайте домой. Выпейте стакан водки и выспитесь хорошенько. У вас в доме тепло?

-- Почему вы всё время задаёте какие-то… -- смягчаю определение, как только могу. – Какие-то…  Непонятные вопросы. Тепло ли, холодно…

-- Послушайте меня. Сделайте так, как я говорю. И, пожалуйста, не нервничайте.

-- Вам легко говорить: «Не нервничайте»! Прошло уже несколько суток, а вы всё не можете найти…  Не можете выбрать из нас четырёх! – кричу я уже почти во весь голос.

-- Не всё так просто, как вам кажется. Извините, у меня масса дел.

Он вешает трубку.

Наискосок через дорогу краснеет вывеска «Трактир у Саныча». Водитель белой «Ауди» вякает своей сиреной, но мне на него наплевать.

Вискарь у Саныча отвратительный, и я требую рюмку текилы. Половой не успевает отвлечься, как мне уже нужна вторая. Третья задерживается лишь потому, что мне ни с того ни с сего приходит в голову сыграть в бильярд.  Маркёр – девушка в белых лосинах – смотрит на меня с сомнением, и я делаю двойную ставку. Партия моя, но это совсем не радует, и я беру бутылку текилы. Маленькую, для начала. От выпивки  девушка отказывается, и я даю ей на чай, притворившись, что забыл  о том, что уже делал это. Она берёт как ни в чём не бывало. Видимо, тоже забыла…  

В Венеции, насосавшись кьянти, я выиграл подряд около дюжины партий у разных людей.  После каждого удара она смеялась и хлопала в ладоши. Она делала это так громко, так задорно, что один из подвыпивших посетителей подошёл и поинтересовался, сколько ей платят за это. К счастью, итальянского она не знала, и этот вопрос её не смутил. Думаю, что если бы знала, было б то же самое. Так же смеялась и хлопала в ладоши она, когда мы в отеле разбросали выигранные деньги по кровати, прежде чем завалиться в неё. У этих итальянцев такие крупные купюры…  В евро я уже столько не выигрывал. И она уже так не смеялась.

-- Может быть, вам вызвать такси? -- человек трясёт меня за плечо.

-- У вас есть номера?

Он делает смущённую гримасу.

-- Как таковых нет. Но есть несколько комнат наверху на случай приезда друзей или родственников.

-- Во. Сейчас именно такой случай. Отведи меня туда.

-- Я должен спросить у хозяина.

Пока он делает это, я успеваю выпить ещё и снова заснуть.

-- Какая тяжёлая личность!

-- В-в-весомая! – поправляю я, приоткрыв глаза.

Он не справляется, и подоспевшая маркёрша помогает, подскочив с другого бока.  У неё сильные руки и твёрдая, мускулистая спина.

-- К-как…  Тебя зовут?

-- На мне написано.

Она наклоняется, и бейджик оказывается у меня перед глазами. От него пахнет грудью.

-- Кира…  Принеси ещё текилы.

Она пружинисто вскакивает и бесшумно движется к двери.

-- И лимон.

Комната наполнена светом ночника, от которого всё окрашено  розовым – стены, мебель, лосины, свисающие с подлокотника, и  Кира,  сидящая рядом с ними в позе, недвусмысленно заявляющей о том, что всё уже было. Концентрирую внимание на себе, но моё тело ни о чём таком не вспоминает. Ладно. Денег должно хватать.

Она берёт второй стакан и садится на край кровати.

-- Ты остаёшься до утра?

-- А денег у меня хватит?

Она заливается смехом, так что текила из её стакана  плещет на одеяло. Не в силах остановить приступ хохота, ставит стакан на пол и обхватывает меня за шею.

-- Хва… та-а-а-а… ет! – её волосы щекочут меня. – Ты молодец, -- говорит она, наконец отдышавшись.

До меня доходит, и я тоже улыбаюсь. Что ж. Проверить платёжеспособность клиента – это, пожалуй, их право. В конце концов, у них была возможность поступить и гораздо хуже.

У неё маленькая грудь – как раз такого размера, что удобно играть в бильярд.  Когда она прижимается ко мне, я вспоминаю холодное колено Ирины и скисаю.

-- Что случилось?

-- Полежи рядом.

Она укладывается «по стойке смирно». Эти женщины хороши тем, что в точности выполняют, что от них просят.

«Нет, я буду та-ак!» …  «Нет, я хочу вот та-ак!» …  «Ах, тебе ещё и не нравится?» …  «Не твоё дело, сколько я буду тут сидеть.» … «Хоть до утра.» … «Пока не попросишь прощения!» … «Нет, не убирай деньги из кровати. Мне нравится слышать, как они при этом хрустят.» … «Нет, это тебе должно нравиться.» … «Нет.» … «Нет!» … «Нет!!!» … 

Мне показалось, что, отодвинь я сейчас занавеску, – и увижу канал, окна палаццо напротив и проплывающую гондолу.

Впрочем, сами мы во всём и виноваты. Кто просит нас без памяти любить вот это самое маленькое «нет»! Без памяти и без ума.

-- Передай мне мобильник.

Зеркала, завешенные покрывалами, мятые листья от цветов, табуретки посреди гостиной… Зачем я сюда приехал?

В баре ещё стоит яшкин «Мартель». Наливаю стакан джина и сижу так в кресле, в пальто, со стаканом между колен. В передней улюлюкает телефон. Кто-нибудь ошибся. Джин обжигает, но не пьянит. Хочется наоборот. Наливаю «Мартель». В больших дозах он, кажется, не отличается от кизлярского. Снова телефон. Ну, и что вам надо? Молчание. Три часа ночи. Бросаю трубку. Этот аппарат подарил тесть на новоселье. Он фарфоровый. Значит, если бросить трубку посильнее…  Опять. Так что вам в три часа понадобилось? Молчок…  Хотя, есть какой-то шум. Ни фига не разобрать. Радио, наверное. Кладу осторожно трубку. Залпом допиваю коньяк. Что это там белеет, на полу? Ого…  Оказывается, спиртное всё-таки действует. Усаживаюсь посреди прихожей и приподнимаю пуфик. Сигарета. Интересно: откуда здесь сигарета? «Кент». В этом доме уже лет десять, как никто не курит. Последнюю выкурила, кажется, Ирка. Но она никогда не курила «Кент». Она курила такие…  Тоненькие. «Вог». Вот, вспомнил название. А это?.. Меня не столько занимает этот вопрос, сколько лень подниматься с пола. Тут хорошо… Пристраиваюсь в угол, где стены удерживают меня в сидячем положении. Телефон… Хрен с вами.

Полоска света стелется по полу и заползает в глаз. Значит, уже утро. Хорошо, что в прихожей у меня тёплый пол. В Финляндии такой делают в вытрезвителях. Всё для человека, всё во имя человека… Интересно, я поднимусь до гостиной или вползу в неё на карачках? Тьфу ты, опять телефон... Нет, на этот раз – домофон. Значит, выхода нет: надо подниматься сейчас.

На экране незнакомое лицо.

-- Вам чего?

-- Электрика вызывали?

Вызывал. Но это было…

-- У меня записано на это число. Смена лампочки?

Во дворе холодно и неуютно.  Дует пронизывающий ветер.

-- Вот, -- показываю я на столб, где под ветром болтается фонарь. – Можете заниматься. Как замёрзнете – милости прошу в дом.

Наливаю ещё джина, для сугрева. Через окно видно, как он раскрывает объёмистый пластиковый баул, достаёт оранжевую каску, когти, монтажный пояс. Вынимает какую-то бумагу, но ветер вырывает её из рук, и парень неуклюже бежит за ней по пожухлому газону.

В менажнице ещё кое-что осталось, и я хватаю без разбора, что попадается под руку. Жую без аппетита, посматривая, как мастер лезет на столб, отвинчивает болты, снимает плафон.

Должно быть, я успеваю опять порядочно набраться, поскольку он будит меня, тряся за плечо.

-- Всё в порядке? – говорю я самым бодрым голосом, на какой способен.

-- Как вам сказать… В порядке. Но это не радует.

-- Как это понимать?

Он усмехается.

-- А вот бывает…  Короче, лампочка была не сгоревшая.

-- Да ладно вам!

-- Целёхонькая! Вот, посмотрите сами.

Он вкручивает лампочку в переноску и втыкает штепсель. Комната озаряется ярким светом.

-- Тогда, вероятно, что-нибудь со светильником? Вы его проверили?

-- Обижаете. Кому ж охота по десять раз на столб лазить!

-- И он тоже в порядке?

-- В полнейшем.

-- В чём же тогда дело? – озадаченно бормочу я.

-- В проводке, -- отвечает он. – Или в арматуре. Где у вас выключатель?

Мы выходим во двор, и я указываю на угол дома.

-- Вон что, -- говорит он. – Так у вас сумеречный!

(продолжение -- по требованию)