- А я вам говорю, что дело нечисто! – горячилась дворничиха тётя Дуся. – Живёт бобылём, ни с кем не общается, нигде не работает…

         - Ну и что с того? – пожала плечами Нина Степановна. – Сейчас многие не работают, к тому же, может быть, человек одиночество любит… мало ли людей со странностями?

         - Ага, - с готовностью подхватила Татьяна Васильевна. – Нынче такого добра хватает. Вон у Кузьминичны муж тоже странный: уже который год нигде не работает, а каждый день пьян… и откуда только деньги?!

         Разговор происходил жарким июльским вечером в уютном одесском дворике на Молдаванке. Солнце уже закатилось за крышу двухэтажного флигеля, и только верхушка старой акации ещё отблёскивала золотом в его последних лучах. В тени дерева на длинной скамье, старательно исписанной доморощенными изречениями дворовой шпаны, сидели две женщины, давно уже перешагнувшие рубеж бальзаковского возраста: дородная, чуточку пафосная Нина Степановна – бывшая учительница средней школы, и щуплая домохозяйка – Татьяна Васильевна, всегда и во всём с восторгом поддерживающая свою авторитетную соседку. Перед ними, опираясь на длинную ручку метлы, высилась жилистая тётя Дуся.

         - Так-то оно так, да не совсем, - с сомнением произнесла она.

         - Да ну, - отмахнулась Татьяна Васильевна. – Мужики все такие.

         Дворничиха с превосходством посмотрела на собеседниц и, чуть подавшись вперёд, многозначительно сообщила:

         - А этот не такой!

         Соседки удивлённо переглянулись, а затем заинтригованно уставились на тётю Дусю, ожидая продолжения.

         - Ну, во-первых: не пьёт, - авторитетно заявила дворничиха и для большей убедительности лихо щёлкнула себя сбоку по шее.

         - Неужели такое возможно? -        Татьяна Васильевна с сомнением покачала головой и выжидательно взглянула на соседку.

         - Бывает… - нехотя признала Нина Степановна. – Хотя, всё относительно…

         - Да нет же, он совсем не пьёт, ни капли! – воскликнула тётя Дуся. – Уж я-то совершенно точно знаю!

         Лениво дремавший на краю скамьи рыжий кот Цезарь от такого невероятного заявления даже привстал. Он изумлённо вытаращился на дворничиху, явно не веря собственным ушам.

         - Да ещё имя-то какое, только подумайте?! – продолжала та. – Ксе-но-фонт! Какое-то не нашенское…

         - Имя, вроде бы, греческое, если я не ошибаюсь… - признала Нина Степановна. – И что тут такого?

         - А, может, он того… шпион? – осторожно предположила наивная Татьяна Васильевна.

         Цезарь громко фыркнул, презрительно выразив своё разочарование, и, сразу потеряв интерес к разговору, спрыгнул на растрескавшуюся плитку двора. Фланирующей походкой отъявленного бездельника он не спеша направился к замызганной песочнице.

         Проводив его внимательными взглядами, женщины вновь вернулись к прерванной беседе.

         - Шпионы нынче не в моде, - авторитетно заявила Нина Степановна. – Да и что такого секретного может происходить в нашем дворе? Разве что Ефим Маркович самогоном потихонечку приторговывает…

         Дворничиха пренебрежительно отмахнулась:

         - Та… тоже мне – секрет Полишинеля… за то пол Одессы знает. Не, я тоже думаю, не шпион, но, возможно, скрывается…

         - От кого? – встрепенулась Татьяна Васильевна.

         - А я откуда знаю?! Может, алиментщик какой...

         Дворничиха пожала плечами, и собеседницы на некоторое время умолкли, с задумчивыми выражениями на лицах погрузившись в серьёзные размышления.

         Из-за слабо колышущейся занавески полуоткрытого окошка на втором этаже струилась лёгкая джазовая мелодия, да тихо шуршал песком Цезарь, устраиваясь поудобней в песочнице. Более ничего не нарушало тишину летнего вечера. Даже неугомонные воробьи не шныряли по двору, а, разомлев от жары, лениво дремали на перилах балконов.

         И тут под аркой въезда во двор, словно материализовавшись ниоткуда, проявился мужской силуэт.

         - А вот и он сам, собственной персоной! – громким шёпотом сообщила тётя Дуся.

         Собеседницы дружно, как по команде обернулись в сторону арки и вперились пристальными взглядами в приближающуюся фигуру, словно следователи на допросе.

         Мужчина среднего возраста, среднего телосложения и, честно говоря, средней же невыразительной внешности не спеша пересёк двор, попутно поздоровавшись с тремя перезрелыми "грациями", и спустился по истёртым ступеням в полуподвал. Скрипнула-щёлкнула обшитая листовым железом дверь, и вновь воцарилась тишина.

         - Ну, и как вам всё это нравится?! – возмущённо поинтересовалась дворничиха.

         - Что именно?

         - Да поздоровался-то он как вежливо! А?!

         Ну, может, просто человек воспитанный… - неуверенно предположила Нина Степановна.

         - Ага, как же! – тётя Дуся аж вскинулась. – Вон профессор из четырнадцатой квартиры уж на что интеллигент, а и то только по праздникам здоровается.

         - Или когда навеселе… - со знанием дела добавила Татьяна Васильевна.

         - Да… - дворничиха озадаченно почесала подбородок. – А что, если этот Ксенофонт немного не того…

         Она неуверенно покрутила пальцем у виска.

         - Из-за того, что человек вежлив с окружающими, не стоит делать скороспелые выводы, - возразила Нина Степановна. – А вот то, что мужчина в самом расцвете лет живёт в одиночестве – бобылём, и в самом деле несколько странно…

         Татьяна Васильевна внезапно многозначительно округлила глаза, чуть подалась вперёд и, заговорщически прикрыв ладонью рот, громко прошептала:

         - Я знаю… у него неЩасная любовь!

         Слово "несчастная" она произнесла с нарочито трагическим придыхом, специально выделив звук "ща". При этом в глубине её зрачков полыхнули восторженные огоньки.

         - Почему же именно несчастная? – в один голос с живостью поинтересовались товарки.

         - А какая же еще, по вашему мнению?! – изумлённо воскликнула Татьяна Васильевна и торжествующе подбоченилась.

         Тётя Дуся и Нина Степановна быстро переглянулись и, не найдя контраргументов, согласно кивнули.

         Пока происходил тщательнейший разбор личности и образа жизни Ксенофонта, сам фигурант, ни о чём не подозревая, занимался уборкой полуподвальной квартиры, в которой проживал вот уже десять лет. Этому он регулярно посвящал субботние вечера. Не то чтобы за неделю накапливалось особо много мусора или пыли, просто таков был порядок, к которому Ксенофонт приучил себя за долгие годы. Уборка занимала не много времени – от силы полчаса. Затем он отпирал большой тяжёлый сундук и доставал из него разнообразные, порой невероятные предметы. Расставив их на столе, Ксенофонт внимательно разглядывал и отбирал некоторые, чтобы следующим утром продать на Староконном рынке, где по выходным собирались старьёвщики, коллекционеры и просто любители пообщаться.

         Вот и сегодня, закончив уборку квартиры, Ксенофонт принялся сортировать вещицы.

         За окнами, закрытыми плотными шторами, послышались детские голоса, звонкие шлепки прыгающего мяча, жизнерадостное тявканье щенка Кузи, по обычаю облаявшего Цезаря – словом, начиналось обычное вечернее оживление после уходящей дневной жары.

         В просторной комнате, кроме стола, стула и большого сундука, находилась старинная этажерка, заполненная разнообразными книгами на всевозможных языках, которые Ксенофонт иногда приносил, возвращаясь из своих путешествий. Кроме просторной комнаты в его распоряжении находилась небольшая кухня, санузел и совсем крохотная спаленка, в которой была всего лишь кровать и полки с книгами - Ксенофонт никогда не ложился спать, не прочитав хотя бы с десяток страниц. Вот такая, ничем не примечательная полуподвальная квартира холостяка.

         Впрочем, надобно признать, что некоторая странность в его квартире всё же присутствовала: вся мебель, включая сундук, выстроилась вдоль одной стены с окнами. Три остальных украшали многочисленные двери, располагавшиеся впритык друг к другу. Ни одна из них не походила на другие – у каждой был свой особенный резной узор, наличники и даже цвет. Злые языки разносили слухи, что эти двери ведут в заброшенные катакомбы, где до сих пор прячутся всякие тёмные личности и вообще… вспоминали, а вернее, выдумывали каких-то загадочных посетителей Ксенофонта, которые, якобы, заходили к нему в квартиру, а обратно не появлялись. Однажды даже привели участкового, который в присутствии свидетелей собственноручно открывал каждую дверь, за которыми к великому разочарованию злопыхателей обнаружилась самая обычная оштукатуренная стена.

         На вопрос: зачем ему столько дверей, которые никуда не ведут, Ксенофонт смущённо объяснил, что у него такое вот необычное хобби – коллекционирование старинных резных дверей. И разве это преступление? Объяснение вполне удовлетворило участкового, а любопытствующие соседи, недоумённо ворча, разошлись по домам. С тех пор жильца полуподвальной квартирки старались не трогать, разве что дворовые кумушки-сплетницы иногда любили посудачить о нём, да что с них возьмёшь…

         Впрочем, если бы кто смог заглянуть в квартиру Ксенофонта в полночь, то, наверняка, весьма удивился бы, потому что в это время здесь и в самом деле начинало происходить нечто невероятное…

         Заперев на тяжёлую задвижку входные двери, жилец одевался, словно отправляясь в путешествие, забрасывал на плечи видавший виды потёртый рюкзак и открывал одну из тех странных дверей. Удивительное дело – теперь вместо стены за дверью открывался проход, который вёл в один из многочисленных загадочных миров, по которым Ксенофонт путешествовал. Как это происходило, он и сам не мог объяснить. Просто ещё с детских лет, будучи вихрастым мальчишкой, Ксенофонт мечтал о далёких и неведомых мирах, полных загадок и чудес. Постепенно он уверил себя, что нужно лишь найти туда дверь, или, по крайней мере, сделать самому – и принялся настойчиво мастерить небольшие игрушечные дверцы. Однажды у него получилось. Маленькая дверца, которую мальчонка соорудил из обломков старого кухонного шкафа, открылась в невероятный мир фиолетового солнца. Восторгу не было предела! Одна лишь беда – дверца оказалась настолько мала, что в неё удавалось заглянуть всего лишь одним глазком. К тому же работала она почему-то лишь в том случае, если была закреплена на стене.

         Ксенофонт несколько раз пытался показать чудо-дверцу родителям или друзьям, но в присутствии посторонних, она не работала. То есть, дверца открывалась и закрывалась, но ничего, кроме стены, за ней не было видно. После этого случая приятели стали дразнить мальчика фантазёром.

         Шли годы. Ксенофонт вырос, повзрослел, отслужил, как положено в армии, вот только не женился, - не встретил ту единственную, которой захотел бы отдать своё сердце. Но мечту детства не забывал и продолжал мастерить двери…

         Заброшенную квартиру в полуподвале он купил относительно недорого. Она понравилась ему тем, что находилась в глубине тихого уютного двора в старом районе Одессы. А самое главное – фундамент и стены дома были сложены из больших камней древнего ракушечника. Казалось, они дышали вечностью. Будущий жилец сразу подсознательно ощутил это, когда впервые пришёл смотреть помещение. С тех пор прошло десять лет. Конструкторское бюро, в котором Ксенофонт работал, давно уж закрыли, впрочем, как и большинство других предприятий. Нынче многие остались без работы, но как-то выкручивались. Кто перебивался не частыми приработками, кто ремонтами, кто извозом, а большинство – торговлей.

         Вот и Ксенофонт по выходным продавал возле Староконного рынка, всевозможные товары, принесенные из путешествий в неведомые миры. Конечно же, в ход шли только безобидные вещицы, действие которых можно было как-то объяснить или сослаться на то, что они привезены из Китая. Последнее утверждение пользовалось наибольшей популярностью. Обычно, услышав о том, что продаваемая вещь сделана в Китае, покупатель удовлетворённо кивал и с некоторой долей лёгкого восхищения произносил:

         - Вот ведь, умеют делать! А мы… эх…

         После этого деньги перекочёвывали в карман Ксенофонта, а вещица отправлялась на новое местожительство к ничего не подозревающему, счастливому обладателю действительно настоящего вечного фонарика, самозаводящейся юлы, не стирающегося ластика или камня доброты. И ни у кого не возникало вопросов. Впрочем, чему удивляться, если возле рынка легко можно было увидеть, к примеру, продающийся ключ от чёрного хода в рай или кинжал, якобы которым Брут заколол Цезаря. Говорят даже, что кто-то вполне серьёзно предлагал череп Йорика, инкрустированный мелкими изумрудами, похищенными одесскими контрабандистами из копей царя Соломона. Так что по сравнению с такими "артефактами" китайский вечный фонарик казался вещью вполне обычной и ничем особым не привлекательной.

         Отобрав несколько фигурных заколок для волос, сделанных из перламутрового дерева, произрастающего на скалистых утёсах одного из обнаруженных им миров, Ксенофонт отложил их в сторону. Заколки выглядели вполне обычно, если не считать того, что они снимали головную боль. Эту особенность перламутрового дерева Ксенофонт обнаружил совершенно случайно. Однажды во время путешествия в том мире, он почувствовал резкий приступ – ожила застарелая мигрень. Перед глазами поплыли тёмные круги, накатила тошнота… едва переставляя ноги, странник добрёл до высокого раскидистого дерева, которое перед этим заприметил невдалеке. Устроившись в тени у корней великана, он прислонился к шершавой коре затылком и закрыл глаза, внутренне смирившись с неизбежной болью. Но спустя несколько минут, к своему удивлению почувствовал, что боль, не успев до конца разыграться, начала утихать. Ксенофонт настороженно прислушался к собственным ощущениям. Вроде бы, немного отпустило. Он осторожно встал и сделал несколько шагов в сторону – боль снова возродилась в затылке. Подчиняясь неосознанному порыву, Ксенофонт вернулся на прежнее место и вновь прижался затылком к стволу дерева. Боль тотчас пошла на убыль. Дождавшись, когда остатки тяжести исчезли совсем, он поднялся на ноги и отступил на несколько шагов. Всё было нормально. Голова больше не болела.

         Подняв с земли несколько толстых сучьев, Ксенофонт прихватил их с собой, решив на досуге поэкспериментировать с находкой. Очищенная от коры древесина отливала нежным туманным перламутром. Убедившись, что даже сухие фрагменты дерева не теряют своих целебных свойств, он начал изготавливать из них заколки и недорого продавать их как лечебные, якобы привезенные из какого-то высокогорного монастыря в Тибете. Люди охотно верили, тем более что заколки реально помогали. Некоторые клиенты даже специально приходили к нему на рынок, чтобы купить ещё несколько для родственников или хороших друзей.

         Особенным спросом пользовались фигурки зверей из серых с прожилками камней, на которые Ксенофонт наткнулся в мире трёх солнц. Там всегда царил день – если одно светило начинало клониться к горизонту, с другой стороны поднималось следующее. Это был странный мир. Под ясным небом, по которому изредка лениво проплывали пушистые облачка, тихо шептались зелёные дубравы, такие же, как на Земле. Чистоводные ручьи и речушки струились серебристыми нитями, сплетаясь и вновь разбегаясь в разные стороны, словно играя в догонялки. Наверное, где-то очень далеко они вливались в моря или даже океаны, но Ксенофонт не знал наверняка. В этом мире всё дышало умиротворением и спокойствием, однако, за все свои посещения путешественник ни разу не встретил ни одного человека, и даже хоть каких-либо следов людей не обнаружил, словно их здесь никогда и не было. Впрочем, как и других живых существ. Казалось, этот мир только недавно создали и ещё не успели заселить.

         Находившийся за день путник присел на берегу ручья, который, весело журча, пробивался среди гладких серых камней голышей. Взяв один из них в руку, Ксенофонт прикрыл глаза, наслаждаясь отдыхом. Постепенно усталость начала уходить из тела, уступая место бодрости. День был просто замечательным, а это место на берегу ручья казалось самым лучшим на свете. Ощущение одиночества, снедавшее его последнее время, потускнело, а сердце наполнилось счастьем. Хотелось остаться здесь навсегда, создавать что-нибудь прекрасное и просто наслаждаться жизнью.

         Непроизвольно сжав пальцы, Ксенофонт ощутил мягкое тепло, которое через руку расходилось по всему телу. Раскрыв ладонь, он с удивлением посмотрел на гладкий камень. Тонкие светлые прожилки, казалось, едва-едва светились мягким сиянием, словно пульсируя в такт сердечному ритму. Судя по всему, это именно от них исходило слабо ощутимое тепло. Выбрав десятка два таких камней, путешественник положил их на дно рюкзака и отправился домой.