ПРАПОРЫ

Про прапорщиков ходит анекдотов столько, что добавить что-то трудно, но и лишнего не будет. «Так уж устроена наша жизнь, что, если не будем смеяться над собой, то будем плакать», — это говорил Евгений Петросян в одной из телепередач.

Я лично встречался несколько раз с прапорщиками, и на этот счет у меня сложилось свое мнение о людях этой армейской категории, и я попробую его высказать.

Расскажу я вам о трех встречах с разными людьми и в разное время, но одно их объединяет: все трое — прапорщики, и все они герои, но по-своему, а вы уже сами судите, кто и чего стоит!

Один, Вася Ветров, как приехал за брусникой неделю назад, так и выехать домой не может. Живет на станции, коротает ночи свои то у дежурной по станции, то у костра на улице. А «геройский» его поступок состоит в том, что и до брусники он не добрался, и, можно сказать, в глаза ее еще не видел. Как приехал пьяный из Хабаровска с друзьями, так и живет на станции.

Те ушли все в тайгу, а у него и сил не осталось. Так и спит все под шинелькой своей. Очухается немного, опохмелится и снова под шинельку. Из тайги ягодники выходят, пора и домой ехать, а станция кипит вся, как цыганский табор. Тут и у Васи активность проявляется. Он и у костра посидит, погреется, похлебает чего-нибудь из котелка, и в кружку ему плеснут водки. Жалко мужикам человека, хоть и смешно бывает.

А таежники — люди добрые, им что надо? Посмеяться! И сидит Вася у костра весь заросший да изжеванный, тешит народ. Пришло время, на поезд садиться, а он опять спать завалился, здесь же, у костра. Сдвинут мужики огонь в сторону, укроют Васю шинелькой и досматривает тот свои таежные сны. Чем не романтика?

А поезд пришел — тут уже не до Васи мужикам, все груженые, и все мимо торопятся, а тому, хмельно спящему, тем более ничего не надо. Через десять минут станция практически пустеет, и дождик не дождик — храпит себе Ветров. Только воронью неймется. Слетит самая шустрая, постучит ему клювом по лбу — пусто там. Недотепа, мол, ты, Вася. Прапор он и есть прапор! И все чистенько уберут у костра; порядок везде нужен. И за такими ягодниками глаз да глаз нужен; или сам в костер залезет бедолага, когда холод его прижмет, или спалит что-нибудь — сколько беды от них!

—      И что ему дома не спится и не сидится? — спрашивает одна молодка у подруг своих старших. А те и не знают, что ответить.

—      Это феномен, — нашлась, наконец, одна из них. — Видишь, он один здесь такой. Спит себе, и газеты под мышкой.

Во какое красивое слово Васе-прапору досталось — феномен! Только недолго оно Васе принадлежало. Второй феномен, тоже из среды прапорщиков, притащился ночевать в землянку. Ничего он с собой не принес, ни одной палочки для костра, ни одного котелка воды. Пришел в землянку налегке.

Был у него почти пустой рюкзачишка за плечами, но и тот куда-то исчез. Короче, хитрый мужичок, ничего не скажешь. И стал он всем рассказывать, что потерялся в тайге и где два друга его — не знает. И сам без вещей и без продуктов остался.

Добрый народ таежники: «Садись ближе к котелку, горемыка, держи ложку запасную». В кружку водки ему плеснули.

Притихли даже тени от пламени костра: тоже, наверное, пригубили немножко угощения, потому что скоро заметались они от одного бродяги к другому. Все вокруг ожило, все зашевелилось, корчили тени рожи смешные да страшные, но никого это не пугало, все были заняты душевной беседой.

— Я прапорщик, фамилия моя — Зима, меня все знают в Хабаровске, а сколько я сделал людям хорошего, то этого не сосчитать вовек, — говорил так незнакомец, и между делом заныривал ложкой в котелок, пока досыта не наестся. И выпить он был не промах, ни одного грамма не пропустил мимо, все «до себе да до сэбэ». А покурил ещё халявных сигарет, то вообще у него стала жизнь прекрасной, и рот его уже не закрывался. Рассказывал он, как искал своих друзей, но не нашел их, и ягоды не набрал — все только из-за них.

Стали все укладываться спать, и рюкзак прапорщика обнаружили. «Да не мой это рюкзак!» — отнекивался тот. «Ну как не твой?» — прицепились подвыпившие мужики к прапору.

«У всех свои вещи на месте, значит, твой и ничей больше», — рассуждают ягодники. А в рюкзаке — булка хлеба да банка консервов дешевых. И ничего больше.

А Зима — мужик тертый, сам своих друзей бросил, без продуктов и водки оставил. Сам от них в другую сторону ушел. И хорошо отдохнул, хитрец: ведь и выпить есть, и закуска есть. А вечером друзья его уехали домой, он к землянке и притащился. Не ночевать же одному в тайге. Только все лишнее припрятал: и ягоду, которую набрал, и продукты, и водку, которая осталась. Налегке и пришел. Но и то, что принес, сэкономил, не съел ничего, а утром с собой все забрал. Вот такой он человек...

Так и не признался, что это его рюкзак, а пьяные мужики долго не разбирались. Утром было не до прапорщика: все торопились по своим ягодным местам.

А он уже кашеварил у костра, пересыпал работу шутками да прибаутками. Использовал все продукты, которые валялись вокруг костра, по назначению. Всех накормил и сам наелся. Сухощавая его фигура была подвижна и решительна, и никому в голову не пришло в чем-то подозревать прапора. Глаза его так и лучились филантропией. Вскоре все разошлись по своим местам. Зима ушел последним со своим рюкзаком.

— Скользкий тип, — сказал мне мой друг Саша, — не нравится он мне, ох и не нравится!

Но наше дело маленькое, мы его и не знали. Просто видно, что хитрит человек. На это Саша и сказал, что прапор он и есть прапор! Что с него взять! Мы все посмеялись, а на вокзале опять свидеться пришлось. Прибился, Зима к другой группе ягодников и уже что-то там им рассказывает у костра.

—      Что-то чешет уже — свежие, видать, уши нашел, — смеется Саша и мне на прапорщика показывает.

Тот сделал вид, что нас не видит и не знает, не до этого ему. Мужики на водку складывались и гонца в магазин засылать собирались, и Зима уже пересчитывал чужие деньги, мусоля их в своих цепких руках.

—      Вот хитрый хохол какой, — смеется Саня, — этот чужого не упустит — цепкий клещ.

Но, видно, сглазил его Саша. Мужик один хватился;

—      А деньги у тебя есть? — и на прапорщика смотрит. Тот немного растерялся, но лишь на мгновение и уже гипнотизировал мужика, глядя ему прямо в глаза.

—      Ты что? Прапорщика Зиму не знаешь? Да меня в Хабаровске каждая собака знает. Займите мне денег, я потом рассчитаюсь с вами. — И вспомнился мне один анекдот.

Подходит официант к новому посетителю:

—      Что будете заказывать?

Тот и отвечает:

—      Двести граммов коньяку.

Официант спрашивает:

—      А закуску будете?

—      Нет, — отвечает посетитель, — давай коньяк, пока не началось.

Обслужил гарсон посетителя, все принес, что просили.

Через некоторое время официант снова:

—      Что будете?

Тот опять свое.

—      Двести граммов коньяку.

Официант его опять про закуску спрашивает. «Нет, — отвечает посетитель. — Давай, пока не началось». Выпил, что ему принесли, и тащится он в приятной истоме — коньяк по жилам играет.

В третий раз подходит к нему гарсон и спрашивает:

—      Что будете заказывать?

А посетитель ему:

—      Все в том же исполнении: двести граммов коньяку, и давай, пока не началось!    

Подозрительно стало все это официанту и спрашивает он:

—      А деньги у вас есть?

Тут посетитель и сник совсем:

—      Ну, вот и началось!

Так и с прапорщиком нашим.

—      Ничего выкрутится Зима! Хохол — тот еще, — смеется Саша.

А прапорщик уже «напевает» тому мужику:

—      Просит у меня один денег занять, а я его совсем не знаю!

Я ему;

—      На сто рублей, потом отдашь, — он ведь меня знает. Третий просит меня, а я его почти не знаю, но все равно я даю и говорю ему: «Потом отдашь!», — заливает дальше прапор. Совсем растерялся мужик, и другие притихли. А потом суют деньги прапорщику:

—      Беги в магазин, чего уж там!

Тот и улетел птицей за водкой.

Смеемся мы с Саней. Весело нам! Нигде этот Зима не пропадет, нигде. Сколько раз он летал за водкой, мы не считали, но много еще.

И в поезде он бегал за водкой, про деньги его и не спрашивали новые друзья, родным он стал для всех до мозга костей.

Третий прапорщик был геройский — этим двум не чета: физически хорошо сложен, да еще в камуфляж одетый, выглядел он эффектно. Короб его шестиведерный был полон отборной ягоды, и места, значит, знал он здешние — это точно!

Разговорились мы с ним быстро: уже очень ему понравилась моя тележка, и ягоды на ней было немало — ведер пятнадцать, не меньше. Очень его удивило все это. Был он немного старше меня, но выглядел молодо, видать, что физически работал мало и сохранился хорошо. Голубые глаза и русые волосы, правильные черты лица заставляли местных женщин задерживать на нем свой взгляд. А через час он уже знал и дежурную по станции, и продавщицу из магазина, и многих женщин. И всех их звал к себе в гости, и раздавал им номер своего телефона направо и налево: «Всех жду в гости, только приезжайте, милые!»

То, что он был, выпивши, делу не мешало, а наоборот, придавало ему уверенности. Скоро мы беседовали запросто, как два старых знакомых.

— Здесь один раз приключился смешной случай со мной, — говорит прапорщик и улыбается. — Вот, видишь, у меня есть разрешение на ношение оружия, — и показывает мне корочку. Что там — я не смотрел, может, и правда, но меня это не интересовало — слушал дальше.

—      Получилось так, что уезжал я за ягодой с оружием, прямо с работы. Некогда было сдавать его, и оно пришлось как никогда кстати. Вышел я из тайги и уже к ручью подхожу. А там человек пять местных парней расположились, и мотоцикл рядом стоит, и стол накрытый: там и водка есть, и закусь — все как положено.

Остановился я перекурить возле них, а они мне и говорят: «Все хорошо, дядя, только тебе придется свою ягоду вместе с коробом нам отдать. Ну и кое-что из вещей». И потихоньку меня окружают, а один уже и ножом поигрывает, и все приближается ко мне.

Достал я свой пистолет тогда и в рожу тому, с ножом, сую: «Брось нож, урод!» Тот и оцепенел на месте. Я ему опять: «В «микрофончик» поговорить не хочешь?» — и пистолет ему еще ближе сую, а нож уже на земле лежит.

Тот и язык от волнения проглотил, наверное, и слова все забыл. Положил я всех на землю и держу так. Потом одному и говорю: «Бери мой короб в свой «Урал» ставь. Да не вздумай дергаться, а то решето из тебя сделаю». Пробовали и лежащие шевелиться, но я их быстро успокоил. И лицо прапорщика стало грозным. Парень исполнил все, как я велел. Сел я в мотоцикл и говорю: «Если кто-нибудь раньше, чем через полчаса сдвинется с места — плохо будет», — и уехал на станцию. Там я бросил этот мотоцикл, взял пару бутылок водки из коляски — штраф за причиненный мне моральный ущерб — и свою ягоду.

Потом друзья местные мне рассказали, что целую неделю стоял мотоцикл, и никто его не трогал, все боялись. А в Тырме я сообщил обо всем в милицию, и те быстро навели порядок. Одного из парней уже давно искали. В розыске он был целый год. Вот и помог я милиции.

Правда это или нет, кто знает? Главное, что и такие прапорщики бывают, это уже приятно, а то говорят на службе; «Как надену портупею — все тупею и тупею», — конечно, обидно!