После обеда мне позвонила Гликерия: «Архангельский, мой Василий опять мне изменил. Я, сейчас, приеду к тебе и в отместку изменю ему с тобой». Хорошо, милая, приезжай, ты же знаешь, как я рад тебе.
Потом позвонил Василий: «Борис, моя звонила». Да. Сейчас приедет изменять тебе. «Здорово. Задержи её на ночь. У Ольги сегодня родители, я к ней не могу, затащу к себе. В случае чего предупреди. Заранее спасибо». Да чего там спасибо, стакан нальешь, да и ладно.
Нет, вот вы скажите, почему такое. Толстенький, маленький, пузатенький, лысенький, коротконогий, длиннорукий, писклявый, глаз моргает сам по себе, а женщин вокруг – не протолкнуться. Ну, не обидно ли. С Василием мы дружим давно, ещё с тех времён, когда он служил буфетчиком в театре Советской Армии. Я жил в двух шагах от театра в Институтском переулке и часто ходил к нему в буфет. Шампанское, конфеты, молоденькие артисточки, а после спектакля, вмести с ними ко мне домой. Растрата. Контрреволюция. Василий не растерялся и, воспользовавшись неразберихой, мастерски переливая из пустого в порожнее, удачно перебрался из подследственных в депутаты.
Пришла Гликерия, дородная женщина приятной наружности. Принесла сумку-портфельчик с халатом, большим полотенцем, коньяком, заморскими конфетами, ветчиной и двумя стаканчиками из удивительно прозрачного стекла. Она знает, что всю посуду мне заменяют стеклянные банки. Нет, у меня есть одна очень красивая чашечка из китайского фарфора. Правда, без ручки. Когда нет гостей, она стоит с водой у Кота.
Я помог ей снять пальто, сапожки, успел поцеловать коленку. Она: «Не шали». Ах, какой у неё сочный грудной голос. Век бы слушал. Пока я, стоя на коленях, вытирал тряпочкой осеннюю грязь с её сапожек, Гликерия подошла к кровати, сняла платье, лифчик, потом шелковистые корсетные панталоны, открыв аппетитные бёдра. Надела халатик на два размера меньший, чем ей полагалось. «Архангельский, не смотри». Но ты уже оделась. «Тогда тем более зачем смотреть». Ах, этот голос с ума можно сойти.
И вот мы на кухне. Жарко. Она в лёгком халатике, совсем не скрывающем её возбуждающих ног. И вообще ничего. И я. Господи, говорить противно. Застиранная тельняшка, старые, постоянно сваливающиеся трусы, из которых торчат две худые, кривые, волосатые ноги. «Архангельский, что ты всё время держишься за трусы». Ты считаешь, что их лучше снять? «Нет, уж уволь. Не порти вечер, мне и так грустно. Выйди с кухни и без портков не возвращайся». Ах, какой голос, какие ножки. Хочу её до боли в ... (извините за красивое русское слово).
Что мне одеть. Брюки у Клавы, взяла заштопать. «Спортивные» штанишки со вздутыми коленками. Клава их с утра постирала и они стынут на балконе. А что делать. Не оставлять же женщину одну, тем более с коньяком, ножками и голосом. Выскакиваю на балкон, хватаю штаны и бегом на кухню.
Ну, Васька, одним стаканом ты не отделаешься. Ледяной холод штанов сразу же отхватил у меня все, что ниже пояса. Для меня становятся безразличными все прелести Гликерии. Я быстро разливаю коньяк по стаканам. Гликерия медленно, двумя пальчиками, берёт стакан, делает маленький глоток, ставит стакан, берёт кружочек лимона. На её лице блаженство. На моём лице ледяной ужас. Я хватаю стакан, залпом выпиваю его, наливаю второй и тоже залпом. Потом беру три ломтика ветчины, два кружка лимона отправляю всё это в рот и проглатываю, практически не разжёвывая.
Воспользовавшись тем, что Гликерия воспитывает Кота, стащившего ломтик ветчины, я быстро засовываю руку в штаны, пытаясь там что-нибудь отогреть. Нет, так дальше жить нельзя. Надо беречь своё здоровье. Тепло кухни, коньяк постепенно возвращают меня к жизни и я слышу, как Гликерия жалуется на своего Василия. «Я люблю его, готовлю ему, обстирываю, удовлетворяю его, а он. Изменяет паразит. Теперь, когда он стал депутатом и не надо стало больше работать, он целыми днями шляется по бабам, лезет под всякую юбку. Я подарила ему себя и свою жизнь, разве я заслужила к себе такое отношение …
Внимательно слушаю, киваю головой. Защищаю Васю. Ну, что такого, если мужик иногда сходит «налево». Гликерия возражает: «А если насовсем»? Она пьёт маленькими глотками, но часто и быстро пьянеет. Тут она обращает внимание на мою руку в штанах и говорит: «И не тереби. Не дам. Отведи меня в постель». Я помогаю ей подняться, отвожу к постели, помогаю снять халатик, ложу её, успеваю два раза поцеловать голую попку, слышу «Не шали», укутываю одеялом.
Замечаю на полу её колготки, в луже. Вот Кот, успел паразит. Застирываю, вешаю сушиться. Наливаю две грелки. Гашу везде свет и иду на балкон. Открываю бабушкин сундук, бросаю туда дополнительное одеяло, грелки, Кота, залезаю сам. Заворачиваюсь в два одеяла с головой и сильно дрожу от холода. Однако, постепенно, 400 грамм коньяка, Кот и две грелки согревают и я засыпаю. Мне снится Гликерия голая и красивая. Она лежит на кровати, раскинув руки и ноги. Я начинаю целовать ей ноги, поднимаясь всё выше и выше. Вот уже я целую колени, а вот добрался и до … (извините за красивое русское слово), всё выше и выше. Блаженство.
|
Подробнее...