Триста метров, разделяющие их подъезды, Сергей шел, не замечая ничего вокруг. Если бы кто-нибудь из знакомых попался бы навстречу, то, несомненно, подумал бы, что Сергей спятил. И хотя влюбиться, по-видимому, он еще не успел, но в нем уже присутствовало нежное чувство благоговения и благодарности ко всему окружающему. Хотелось поделиться этим чувством с друзьями и знакомыми, хотелось говорить вслух хорошие слова деревьям, снегу, луне и вообще всему на свете. Это чувство было полным и чистым, как звездное небо, наверное, потому, что в нем отсутствовали пока еще атрибуты любви телесной, то есть не было ни ревности, ни чувства собственности, ни вытекающего из него чувства душевной усталости. Сергей был счастлив, как сумасшедший, забывший о своем собственном существовании.

Придя домой, он как следует, рассмотрел рисунок, который дала ему Наташа. «Ничего сложного», - подумал и посмотрел на часы. До половины одиннадцатого еще три часа. Куда девать время? Тем более это новое чувство заполняло его целиком и рвалось наружу – хотелось поделиться с кем-нибудь. Ни мать, ни отчим, естественно, его не поймут. Взглянув на него, взбудораженного, матушка обязательно постарается «поставить на место». «Шаг влево, шаг вправо – считается побег...» Вот, побег! Надо куда-нибудь смыться. Сергей достал из загашника пять рублей и отправился в местный бар, недавно открывшийся и собирающий в своем чреве местную молодежь.

К удивлению Сергея, он натолкнулся на полное безразличие, если не сказать больше... «Она чокнутая», «ноги у нее кривые», «писклявая дура» - вот несколько наиболее мягких выражений, которые он услышал в баре в адрес Наташи. Выпив два коньячных коктейля, в половине десятого Сергей ушел рисовать узоры. Странно, но его совершенно не задела негативная оценка, данная Наташе некоторыми его знакомыми.

Дома он, что называется быстренько, перевел рисунок на чистый лист. Сравнил оба изображения и остался доволен своей работой. Движение стрелок часов замедлилось после того, как он закончил с рисунками, и Сергей впервые столкнулся с проблемой ожидания, поймав себя на мысли, что последние несколько часов он как бы оказался в ином измерении. Каждая секунда ощущалась по-новому и, что бы он ни делал, делал впервые. В десять часов Сергей начал собираться – завернул оба листа в газету и, чтобы газета не развернулась на ветру, заклеил ее края кусочком синей изоленты. Снова, уже в третий раз за вечер, оделся, стоя перед зеркалом. На нем была самопальная дубленка, сшитая старшим братом из старого кожаного плаща, вывернутого на изнанку, доставшегося, кстати, от соседа, иммигрировавшего в Штаты к сестре, и меховой подкладки от бушлата, привезенного с острова Сахалин в подарок отчиму кем-то из его родственников. Выглядела она вполне натурально, особенно в темноте, так как последняя скрывала несколько неровные строчки – плоды насилия над швейной машинкой, с трудом пробивавшей жесткую кожу. Потертые джинсы и кроличья шапка-ушанка завершали изображение Сергея  в зеркале. Наконец стрелки часов остановились на четверти одиннадцатого, и он вышел из дома.

Сергей решил сразу подняться на пятый этаж и там ждать. Ждать пришлось недолго – дверь защелкала замками и в полуоткрытом пространстве показалась Наташина фигурка. Наташа сделала таинственное лицо и приложила палец к губам. Сергей поднялся на площадку перед квартирой.
- Все в порядке? – спросила Наташа.
Сергей протянул ей импровизированный конверт.
- Ну-ну, посмотрим, - она начала распечатывать газету.
Сергей улыбался и смотрел на ее руки. Ничего изящнее он еще не видел – это были руки не девчонки, но женщины. Ухоженные ногти чуть удлиняли полные нежные пальцы – образец чувственности. Матовая кожа тыльной стороны ладони по цвету напоминала слоновую кость...
- Вы  дурак? – оборвал умильное созерцание Сергея тоненький Наташин голосок.
Он все еще продолжал улыбаться по инерции, а когда увидел ее лицо, его улыбка стала еще шире. Наташа вдруг задышала быстро-быстро, точно маленькая собачка, задвигала крылышками своего изящного носика. Казалось, еще миг и она заплачет, превратившись в ребенка, у которого отобрали игрушку.
- Вы дурак? – повторила она.
- Почему дурак? Я не дурак, - ответил Сергей, нисколько не обижаясь на ее слова.
Наташа повела носиком – ну точно, собачка, породистая такая, капризная и холеная, и, не обращая внимания на его возражения, продолжила:
- Дурак. Пьяный дурак. – При этом она смотрела в сторону – так некоторые люди имеют привычку смотреть в зеркало, если оно рядом.
Наконец Сергей проникся ситуацией:
- Вы не ругайтесь. Вы объясните, в чем дело. Я старался, работал...
- Работал он. Вы – бездельник и халтурщик. Вы просто перевели узор через копирку, и все.
- Ну... - Сергей все еще не понимал, в чем собственно  его вина.
- Уходите. И больше никогда не приходите сюда. – Наташа перестала трепетать крылышками носа. – Пьяница, – поставила она точку. Затем она повернулась и скрылась за дверью.
Секунду спустя Сергей пошел прочь, громко топая и стуча ладонью по перилам.
- Ну и черт с тобой! – вырвалось у него. Он понимал, что ничего не теряет, она ведь могла послать его еще раньше, по телефону.
- Симметрия – это зеркальное отражение! – ее голос зазвенел сверху, и сразу же хлопнула тяжелая дверь.
- Пон-я-я-ятно... - сказал Сергей, приостановившись, растягивая слово в пустоту подъезда.

                                            ***
... Этим событиям двадцать три года. Сегодня, спустя почти четверть века, приходится ловить ностальгический ветерок, сковывать себя паутиной воспоминаний. Жаль, что я не графоман, а то бы накатал бы уже с тысячу страниц чепухи – столько всего было.
Учусь не останавливать перо. Плохо выходит. Но должен же кто-то замораживать память, не давать ей выдыхаться из гулких пещер сознания. Я не знаю что такое литература. Быть может она умерла с возникновением типографского шрифта (об этом я читал у Розанова).  Прав был философ, говоря об интимности сочинительства. Быть может, поэтому лучшие вещи пишутся «в стол»?