Стоял вечером  на остановке в ожидании автобуса, чтобы уехать в город. Автобуса, как это  часто бывает, долго не было, собралось уже немало людей. Балагурили и возмущались непорядком подвыпившие мужики. Остальные с суровыми, окаменевшими от напряжённого бездействия, рутины и безнадёги лицами, молча, переносили тяготы ожидания.

Была уже  поздняя осень и слабый морозец прихватил льдом ещё совсем недавние лужи, а прошедший поутру небольшой снежок, припорошил их, и рассмотреть их теперь запорошенные снегом стало совсем не просто. Детвора обычно, на замёрзших и засыпанных ещё небольшим слоем снега лужах, устраивает катки, разбежавшись, они смело, не боясь падений, с радостными криками восторга, ловко балансируя размахиванием рук, катятся по замёрзшим лужам, превратившимся в лёд, сохраняя устойчивость. А люди постарше, содрогаясь и страшась при каждом шаге, если ноги вдруг непослушно заскользят по льду, передвигаются в  таких местах очень осторожно, как бы ощупью. При необходимости, внимательно всматриваясь, и высматривая там менее скользкий и опасный путь, они осмотрительно и с опаской, замедляя ход, преодолевают такие места, стараясь избежать падений и тяжёлых травм.

Собравшиеся на остановке люди всё больше были раздражены отсутствием ожидаемого ими автобуса, и сгоряча ругались на жизнь – одни говорили о том, что, во всём виноваты мы, другие, возражали, и говорили о том, что во всём виноваты они. Кто-то, ну, прямо как пророк, всё говорил про какие-то последние дни и о том, что всё общество больное и никудышное. О том, что, оно растлено пьянством и распутством  и то, что совсем не стало совестливых людей и, ещё то,  что, всё общество непременно покарает Господь, точно, так, как в стародавние библейские времена. Иные, может быть, более устойчивые и адаптированные ко всяким передрягам и не устрою, они для них совершенно обычны, без которых просто невозможна наша жизнь, точно так же, как, например, после хорошей солнечной погоды, наступление затяжного ненастья, и поэтому не имели ни малейшего интереса к вещаемым банальностям. Другие же не такие бойкие, блаженно умиротворённые с такими скорбными, унылыми лицами стоического терпения святых, сочувственно, украдкой взирали на тех, так живо говоривших, ну, прямо как о надвигающихся каких-то апокалиптических угрозах.

          Неожиданно, в этом унылом и скучном спектакле происходит смена декораций, и появляется как чёрт из табакерки перед взором собравшейся толпы, новое действующее лицо. Как будто было так задумано, чтобы немного взбодрить и развеселить унылого и скучающего зрителя, явившейся, будто наглядной иллюстрацией к только, что прочитанной проповеди.   

Мимо стоящих неподалеку людей, ожидающих автобус, проходит ещё один член того самого общества, о котором так много говорили в толпе, только из числа тех, которые обитают на его дне. Это худощавая, подросткового вида, с серым, землистого цвета лицом, женщина лет тридцати пяти-сорока. Одета она, по мужски: в мятую, заношенную одежду – джинсы и голубую  болоньевую куртку, и немыслимая бледно-красная шапка, немыслимо сидящая на немыслимой и не мыслящей голове. В руке  у неё большая хозяйственная сумка. Её нервные, резкие, не координированные движения указывают на, то, что после продолжительных запоев, её центральная нервная система, ведущая  управлением наиболее  сложных и осознанных движений, отвечающая за  координацию и устойчивость в пространстве, истощена, потрёпана и измучена за долгие годы пьянства настолько, что не может теперь нормально управлять движением тела. И то, что она явно куда-то спешит. В спешке, она наступает на запорошенную снегом и затянувшуюся льдом лужу, поскользнувшись, она подлетает ногами вверх и плашмя спиной падает  на лёд. При ударе, с её немыслимой и не мыслящей головы, слетает немыслимая бледно-красная шапка и отлетает далеко в сторону, из рук выпадает и ударяется о лёд её сумка, издавая звук битого стекла. Лёжа непродолжительное время на льду она, опомнившись, пока включалось, чуть не отлетевшее прочь её помрачённое сознание и, сообразив, что с ней произошло, горько сожалея об утрате, обитательница дна в отчаянии громко матерно выругалась. От чего, наверное, убитые горем ангела едва с небес в страхе не попадали и серафимы горько, горько заплакали, не ожидавшие такого грехопадения. Затем, она проворно поднялась, нашла свою немыслимую бледно-красную шапку, надела её на не мыслящую голову, вытряхнула из сумки битое содержимое, обращённое в прах, и ещё раз, матерно, крепко выругавшись, на нечистого, попутавшего её, и  поставившего ей подножку, она пошла прочь куда-то вдаль. Быстро скрывшись из виду, как мимолётное видение, вот только что было оно, и нет его.

В толпе, не сдержавшись, кто-то хохотнул, другие уныло, осуждающе, готовые казалось, чуть не заплакать, смотрели на происходящее, а иные,  молча,  безучастно, отстранённо наблюдали за действующим актом этого спектакля, будто вовсе не происходит чего-то требующего их внимания, обычные банальные происки дьявола. И подумалось кому-то, что так просто люди бьются о лёд в гололёд.

Для забавы бездельной отдыхающей публики на городском пляже был сооружен аттракцион «водяная горка», где любой желающий, заплатив, мог подняться наверх и съехать вместе с потоком воды вниз, и радостно плюхнуться в небольшой бассейн  наполненный водой.

Вечером, когда на пляже не так много людей как в дневное время, аттракцион «водяная горка» продолжал работать и многие желающие, большей частью  подвыпившие  приходили  развлекаться. Ну, разве, можно было в самый разгар курортного сезона упускать возможность жадных до бабла его владельцев ещё большего их зашибания, продлевая вечернее время работы аттракциона.

Казалось бы, что интересного и пикантного может произойти на этой горке? Однако  произошло.

По ступенькам наверх горки поднялась молодая девушка лет двадцати, села изготовилась было съехать с потомком воды вниз. Однако задумалась, почему-то не решалась это сделать. Может быть, чего-то боялась. А может быть, и потому, что, слишком увлеклась под шум сбегающей вниз воды, размышлениями о чистом, светлом, и глубоко интимном. И поэтому, находясь во власти романтических грёз, на какое-то время она утратила связь с реальностью.

И, что это, возможно ли такое? По лестнице на горку быстро, уверенно, даже  борзо поднимается молодой мужчина лет тридцати, только совсем голый. Стоящие внизу на пляже и на набережной люди, с удивлением взирали на это зрелище. Вот он уже на площадке, за спиной той самой девушки, поднявшейся до него, и намеревавшейся  было съехать вниз, но до сих пор никак не решавшейся это сделать. По собравшейся к этому времени на набережной и на пляже толпе прокатился лёгкий смешок всё более и более усиливающийся и переходящий в хохот.

      Молодой и голый мужчина, поднявшись на горку, остановился за спиной сидящей и задумавшейся девушки. И  почему-то, ничего другого ему не пришло в голову, к примеру, то, что, можно было бы вежливо, как джентльмен попросить её поехать вниз, либо посторониться, чтоб съехать самому.  Он же, поддавшись, видимо, диктату обострившегося инстинкта, затмившего разум, принялся корчить, выворачивать из себя разные рожи, изображать всякие гримасы и ужимки, неприличные телодвижения, быстрые и резкие движения рук вверх вниз. Так же, как это делает павиан на пальме, или ещё может быть отловленный и в клетке зоопарка.

     Было похоже на то, что в самых глубинах его существа,  проснулся павиан, далёкий-предалёкий его и наш предок. Конечно, дикие инстинкты гораздо более устойчивы на первых порах  к разрушительным действиям алкогольных и прочих ядов, уже в последнюю очередь они выводят их  из строя своего системного действия, приводя к смерти. Но в данном случае этот человек всё же, не переступил порог его смертельного действия, пощадил себя, остановился на пути регресса раскрученном, благодаря волшебному действию алкоголя, в обратном направлении направлению прогресса длившегося от поколения к поколению миллионы лет.

              В собравшейся хохочущей  внизу на набережной и на пляже толпе, наблюдавшей за ним кто-то, скорее всего в шутку упомянул, наверное, из-за его смелых и уверенных действий,  что этот идиот не кто, иной, а стриптизёр;  другие тоже размышляли и строили всякие версии – кто он и что с ним.  Но всё же, по мнению большинства в толпе, этот молодой и голый  мужчина,   своим видом и своими  проделками  зрелищно  напоминал им образ, вовсе не какого-то  загламуренного, подделанного, сработанного под тарзана стриптизёра  ночного клуба. Где  ритмом своих хорошо отлаженных и натренированных движений,  под музыкальное сопровождение и барабанную дробь, он развлекает и ублажает за деньги, а на  современном сленге за бабло, собирающуюся там, жестоко мучимую бездельем, ищущих всяких всё более острых экзотических развлечений, богатенькую, особо утончённую публику со вкусом оттянуться. Но среди собравшихся, привлечённых таким необычным зрелищем, ищущих всяких развлечений отдыхающих, из такой, довольно редкой породы людей, вряд ли кто там был.  И  говорили они о нём, как больше  схожим с павианом или бабуином. Иные из них, заходясь хохотом, уверяли, что в большей мере он был только в этом, исключительно  редко наблюдаемым в обычной жизни, образе,  и обладал всеми его признаками и повадками. Надо полагать, учитывая мнение большинства в толпе, этот человек совершенно органично вписался в столь необычный образ павиана или бабуина. Поэтому  имел мало что общего, с  каким бы то ни было стриптизёром. Ну, может быть, совсем  немного он всё же и  был схож с фантастически описываемым Эдгаром Берроузом  одичавшим человеком – тарзаном. Теперь же, видимо, подобное стало происходить всё чаще, ну, прямо, как пример того, что под всё нарастающим влиянием алкоголя, с его помощью, эволюция вспять пошла, начался возврат к начальным своим формам.

Находясь во власти обострившегося инстинкта, вообразивший теперь, затухшим (потухшим) своим, вышедшим из строя своего системного действия, сознанием, что находится он будто где-то там, в джунглях на пальме, подобно своим много, много раз пра прародителям, а вовсе не на какой-то рукотворной водяной горке аттракциона. Он  своими резкими, и   не осознанными инстинктивными  движениями, ужимками и гримасами, означающими,  бурный восторг и расположение, и движениями туловища из стороны в сторону, вперёд назад, такими же,  как у павиана, находящегося в тесной клетке зоопарка. Уподобившись всё же больше дикому, не приручённому ещё павиану, следуя, пока ещё работающим своим диким инстинктам, не позволяющим видеть на своём пути никакого соперника, он страстно возжелал привлечь к себе внимание, вовсе не хохочущей, собравшейся неподалеку на набережной праздно слоняющейся там публики, а той самой  девушки сидящей перед ним. Как будто они уединившиеся здесь только вдвоём в целом мире.  Где он случайно обнаружил её, находясь, будто во мраке  необитаемого острова, там,  где может быть для них рай и в шалаше.  А  собравшуюся за ограждением аттракциона на него поглазеть,  заходящуюся хохотом толпу, как на забавного павиана в клетке зоопарка,  он просто не замечал. Его помрачённое сознание, сбившись от своего нормального хода, создавало (строило) картину искажённой, будто кривым зеркалом реальности, вызывая его поведение адекватное воссозданной в сознании картине этой реальности.

  Девушка по-прежнему сидела как зачарованная в полудрёме, будто синяя птица, воплотившись, коснулась её своим волшебным крылом, доставив райское наслаждение неземным бытием. Где может быть, хоть поверьте, хоть проверьте, на рояле для неё сам король играл гавот, поэтому ничего мирского она никак не замечала вокруг себя, и, даже того, что происходит за её спиной. А  там наверху голый, поддавшись действию обострившегося инстинкта,  всё так же продолжал бесноваться, строил гримасы, ужимки проделывал самые разные и всё более смелые телодвижения, приводя тем самым всё увеличивающуюся внизу толпу людей в состояние неистового веселья. Смех в толпе становился всё громче и громче.  Ну, прямо, как продолжение увеселительной программы, специально подготовленной для них талантливыми режиссерами; чтобы позабавить отдыхающих незабываемым номером своей программы на долгие времена.

Можно сделать смелое предположение, что по жилам этого мужчины в явном избытке течёт херес или, что ещё более правдоподобно некачественная водка, продающаяся повсюду, будто манна небесна, свалилась так страждущим и нуждающимся в ней, сводя их с ума. Это тогда, когда алкогольная мафия, с целью тотального обогащения, свернула «шею» Горбачёвским антиалкогольным указам.  И  пустила в продажу всякую отраву подобную  популярному и знаменитому тогда «роялю». Тем более, что, кто-то из собравшихся в толпе людей, насмотревшись на происходящее, уже высказал такую гипотезу, согласно которой утверждал он, что этот беснующийся наверху человек обожрался поддельной водки, потому и вытворяет чёрти что. И кто-то в толпе озлобленно вторил ему – что за водка такая стала, превращает людей в бабуинов и идиотов. Сам собой напрашивается вывод, что,  действие алкогольного яда никак не позволяет функции сознания быть в норме, тем более, что перед глазами такое наглядное напоминание об этом. Но как бы там, ни было, действие сюжета имело своё забавное продолжение, продолжало, как комедийное шоу в театре сатиры и юмора, не уступая самым талантливым актёрам, смешить собравшуюся там публику.

У входа на аттракцион, под теневым навесом, плохо спасавшим от дневной жары, сидела пожилая билетёрша с притупившимся за целый день от усталости вниманием, с лицом, очень серьёзным и суровым, как у ответственного партийного работника, радеющего за порученное дело, напрочь лишённым следов каких-либо сантиментов и юмора. Утомлённая южным солнцем и непрерывной чередой целый день мелькавших перед её глазами полуобнажённых тел, жаждущих развлечений и, окончательно сморённая вечерней духотой, она задремала и не заметила, как мимо неё прошёл голый мужчина, не заплативший за свои развлечения на аттракционе.

И, наконец, громкий хохот толпы привлек её внимание к происходящему и вывел её из дрёмного  оцепенения, она резко встала со стула, подняла голову и посмотрела наверх. Там она увидела голого всё так же корчившего рожи и изображавшего к тому времени различные совсем уж неприличные и чересчур смелые телодвижения. Билетёрша строгим начальствующим голосом крикнула: «Эй вы, голый мужчина, вы, что там хулиганите, немедленно сойдите вниз и оплатите ваш вход на аттракцион». Неизвестно, услышал ли столь грозный приказ голый мужчина похожий своими действиями на павиана. Но сидящая и ничего не замечающая до этого крика билетёрши девушка, тут, же обернулась назад и, увидела над собой голого мужчину, будто бес воплоти,  явился из преисподней, чтобы вернуть её из ирреального мира грёз и снов на грешную землю и все её мечты обратил в прах. От неожиданности и испуга она издала громкий крик «а… а… а…» и стремительно, не раздумывая более ни секунды, с водным потоком понеслась вниз, продолжая кричать.

Голый мужчина до этого молча строивший рожи,  гримасы и проделывающий всякие неприличные телодвижения за спиной ничего не замечавшей девушки.  И  обнаружив  теперь какое-то совсем беспричинное, её  исчезновение, ну, прямо на глазах всё сразу  изменилось.  И,  не успев ещё ничего понять и сообразить, что же произошло, что  помешало и так внезапно спугнуло её. Но опомнившись после  короткого замешательства и не найдя нигде рядом её, что вот она, была и, нету, может быть,  девушки его мечты.  И,  её отчаянный крик, доносившийся откуда-то снизу, будто, зовущий его за собой в далёкую синюю ночную даль.  Он, не теряя даром времени на раздумье, с демоническим, от буйного воображения и отчаяния хохотом, означающим наверное, я здесь, и скоро буду рядом, без стыда и страха, неприлично, подняв ноги вверх, он рванул  вслед за ней, как за синей птицей, как за птицей счастья. Как за райской птицей, обитавшей в Эдемском саду и упорхнувшей вдруг от него. Через несколько секунд стремительного движения по водяной горке, подгоняемые сверху потоком воды,  они оба оказались в бассейне. Девушка отчаянно кричала и шарахалась в сторону как от прокажённого или воплотившегося неизвестно откуда взявшегося беса или дьявола, когда к ней галантно с благоговейной улыбкой приближался голый чтобы помочь ей выйти из бассейна, будто он её кортехо или галан с особыми знаками внимания.

Подошедшая к бассейну билетёрша, продолжала ругаться. Она, не обращая внимания на хохочущую до изнурения толпу,   стыдила голого за его хулиганские действия и за неоплаченный им вход на аттракцион. И  угрожала ему при этом милицией. На её вмешательство и угрозы голый никак не реагировал, попросту не замечал её присутствия. Так был увлечён девушкой своей мечты, что, ни что не могло отвлечь его внимание от неё. Билетёрша не имела ни малейшего сочувствия, ни сострадания к несчастному, видела в нём только злостного хулигана, посмевшего своими хулиганскими действиями так нагло хамски попрать и растоптать нравственные нормы приличия. А так же, она была сильно возмущена тем, что этот хулиган даже не обратил никакого внимания на неё, должностное лицо, поставленное здесь контролировать оплату и присматривать за порядком. И теперь, она была твёрдо и непоколебимо намерена с чистой совестью исполнить свой должностной долг, восстановить нарушенный порядок и призвать хулигана к ответу. Наказать его уже с помощью милиции за все его злостные деяния, для острастки других хулиганов, отбить у них всякую охоту к подобным злонамеренным действиям.

  Но,   как будто милиция это какой-то одарённый свыше волшебник и чародей, обладающий средствами и способностью приводить людей из невменяемого состояния, в состояние вменяемости. Виртуозно  орудующий своей волшебной палочкой с чарующим названием милицейская дубинка, по разумению билетёрши, несколькими вразумляющими ударами по спине или голове, она вернула бы этого несчастного своим волшебным действием из состояния невменяемости обратившегося из человека в павиана, в состояние вменяемости, тотчас обратившего его обратно из павиана в человека. Удар волшебной дубинки   отрезвил бы его, и  вернулось бы к  нему  утраченное с превращением в павиана, человеческое чувство стыда     и совести. И ещё, по её разумению, удар дубинки вынудил бы его оплатить свои развлечения на аттракционе.

                В летний период, в любом курортном городе морской пляж, это место наибольшего скопления отдыхающих людей. Среди беспорядочно лежащих на пляже тел, едва не наступая на эти тела, потому что их столько, что территория пляжа едва вмещает их всех, ходит множество торговцев, предлагающих досыта накормить и напоить всех желающих. Над пляжем нескончаемо звучат голоса торговцев с сумками,  корзинами и подносами, ловко снующими между плотно валяющимися телами, расхваливающими принесённую ими  для продажи  всякую еду и питьё –  «Кто желает купить не дорого булочки сдобушки! кому Булочки бесподобушки! Кто желает вкуснятину!»- кричат одни. «Кто желает пива с сушёной и вяленой рыбой! Кому вина!» - кричат другие. Отдыхающая на пляже публика, большей частью равнодушна к этим взывающим к ним крикам или раздражена ими. Акт купли-продажи совершается не так часто как хотелось бы торговцам и поэтому  они раздражённо, а иные из них озлоблено смотрят на эти так безмятежно валяющиеся, разбросанные по всему пляжу тела.

             Видимо изменившаяся за последние годы жизнь, наступившая сразу после  той самой пресловутой перестройки, заставила так суетиться карабкаться, бултыхаться людей, чтоб как-то выжить и не сгинуть.  Пришедшие к власти кланы ворюг, под прикрытием своих псевдореформ, беззастенчиво разграбили всю страну, всё её население, теперь  с большим усердием  внушают  всему обществу, что якобы вся их затея с  тотальным мошенничеством и разграблением во благо всем. И  волокут всех теперь в эту гадкую затхлую жизнь.  Развитое «рыночное» мышление всех этих людей, свято уверовавших  в своих поводырей, вынудило их бросить всё остальное, что было в их жизни.  И, перестроившись, целыми днями сновать теперь здесь, чтоб хоть что ни будь урвать за сезон,  среди равнодушной к их заботам и хлопотам, бездельно валяющейся на морском пляже публики, не очень желающей поменять свои денежные знаки на их снедь.

И, всё же, не всё так безнадежно однообразно и скушно на морском пляже. Иногда возникают ситуации и интересные и пикантные.

  Кто желает сладенькую, горяченькую, свеженькую, только что приготовленную кукурузку! По гривночке за штучку! - Так  мягким, ласковым,  жалостливым голосом с небольшим акцентом завлекает покупателей торговец варёной кукурузы – молодой человек лет тридцати двух – тридцати трёх с очень смуглым и страдальческим как от тяжёлой неволи лицом. Будто вот-вот сорвётся с него во весь рот большим усилием напущенная улыбка. И, обессиленный человек не выдержав больше издевательств над собой, разрыдается в отчаянии от сознания полной невозможности поправить что-то в этой жизни. Ища, какой-то поддержки и сочувствия со стороны, у блаженно дремлющих у него под ногами людей, так безнадёжно безразличных  к страданиям ближнего. Лишь усталые и злые глаза его, с укором и ненавистью пробегают по безмятежно валяющимся по пляжу телам. Совершенно, не малейшим движением, не реагирующим на всякие взывания и обращения молящего к ним.   Бога  ради, купить у него  варёную кукурузку.  И   всего лишь  по гривночке  за штучку. 

Идёт, далее по пляжу  выделяющийся среди остальных торговцев, ну прямо выдающийся своим  большим прилежанием к порученному делу уже довольно пожилой, толстый как бочоночек, на коротких и тонких ногах,  как  у кузнечика торговец булочек. С интеллигентным, смуглым немного холёным, но злым, видимо от усталости лицом. Густые и вьющиеся наполовину седые и длинные волосы на его крупной голове расчёсаны и аккуратно уложены. На нём светлые, опрятно сидящие и хорошо отутюженные рубашка и шорты, новые лёгкие, летние ботинки. С первого взгляда может показаться, что он не какой ни будь торговец, если представить его без всяких там булочек и прочей вкуснятины, а хорошо обеспеченный жаждущий полноценного отдыха курортник. И ещё, не хватает ему, разве что, бабочки к его светлой рубашке и чёрного смокинга и тогда его можно было бы выпускать, не булочками торговать на пляже, а прямо в филармонию дирижировать большим оркестром, ублажать там утончённую продвинутую породистую публику. Похоже, он еврейской национальности, потому что это у них в отличие от всех других людей в большей степени издревле развито рыночное мышление.  Чтобы усилить аппетит бездельно валяющихся у него под ногами, разморённых палящим солнцем людей и утолить их голод, он очень убедительно расхваливает свои булочки бесподобушки и ещё какую-то вкуснятину.  Он хватко  несёт  их на подносе, так же способно и ловко, как официант в ресторане на уровне головы, будто всю свою жизнь ничего другого и не делал, сноровисто маневрируя между тесно валяющимися у него под ногами телами.   С  каким-то особым усердием, и манерами хорошо отработанными почти до автоматизма, будто в театре на репетиции, он разыгрывает теперь, отрежессированную самой жизнью театральную драму, быстро, один за другим, как боеприпасы на передовую, он подносит подносы с расхваленной им снедью, оголодавшим телам на пляже. И не напрасны его старания,  у него, имеющего столь незаурядные способности в этом, очень пригодившемся ему деле, гораздо быстрее, нежели у других торговцев разбирали его бесподобушки и всякую вкуснятину.

А  как-то, в один из злополучных дней, это было совсем неожиданно для него,  кто-то из валяющихся на пляже людей подверг сомнению,  его изо дня в день льющуюся как елей хвалу  своим  бесподобушкам и прочей вкуснятине. Он, тот от куда-то взявшийся, сомневающийся,  вместо того, чтобы с радостью поменять свои денежные знаки на них, говорит ему обратное, видимо, хорошо проверенное поеданием их, тому, что имеется внутри в его расхваливаемых и непрерывно подносимых сюда  сдобушках и бесподобушках. Он, тот, усомнившийся  с уверенностью заявляет ему, будто от его булочек   бесподобушек и прочей  вкуснятины, обильно начинённой кремом из маргарина  и сахаром, сильно растёт пузо. Ну, вот ещё камень преткновения на его пути исполнения высокого долга, когда дорога каждая минута, необходимая чтобы скорее запастись баблом до следующего сезона, а тут вынужденная остановка.  Известное дело – время деньги. Услышав такое совсем не лестное о своих булочках бесподобушках, бочоночкоподобный с интеллигентным лицом торговец, прекратив своё грациозное шествие, нервно и озлобленно поглядел на своего оппонента, да так, что, казалось, ну, вот сейчас поставит он свой поднос с бесподобушками и начнёт избивать его. Был очень недоволен приостановкой такой уже хорошо отлаженной поточной линии по производству бабла (денег), пока идёт летняя путина, когда, как говорят, день год кормит.  Но видимо, рыночное мышление всё же, подсказало ему, что не стоит при окружающих их людях грубо возражать этому человеку, чуть было не подорвавшего репутацию его бесподобушек. И он начал сдержанно, стоически, соблюдая нормы приличия, хотя был очень сильно раздражён и озлоблен, восстанавливать репутацию своих бесподобушек и всякой вкуснятины. Он  громко, чтоб слышали и другие окружающие их тела, чтобы развеять у них всякие  посеянные неизвестным сомнения, принялся убеждать своего оппонента в обратном,  дескать, от его булочек бесподобушек  и прочей вкуснятины пузо сильно не растёт.

После непродолжительного диалога с явившимся ни откуда, ни отсюда оппонентом, боченочкоподобный торговец с высоким чувством исполняемого им долга, не растрачивая далее, попусту своего драгоценного времени, шустро зашагал дальше по пляжу на своих тонких, как у кузнечика ногах.  И  чтобы ещё более развеять всякие сомнения у тех, валявшихся неподалеку тел, слышавших этот диалог, он с ещё большим усердием, расхваливал свои булочки бесподобушки, и ещё в придачу к ним какую-то особенную вкуснятину.

               И пожилой, уже лет  пятидесяти, может быть чуть  более, торговец, целыми днями с маниакальным упорством мотающийся по пляжу, сильно пропотевший от нещадно палящего южного солнца и тяжёлой сумки нагруженной провиантом. Он  в выгоревшей рубахе и кепке, больше похожий, может быть, если представить его в просолённой от обильного пота армейской гимнастёрке на бойца, спешно, из последних сил подносящего боеприпасы на передовую линию обороны. Когда совсем нет времени на передышку, от непрерывно атакующего врага, где идёт жесточайшая оборона Севастополя от наседающих войск противника, в очередной раз штурмующих город. Он предлагает безмятежно валяющимся у него под ногами телам, зычно выкрикивая, заученные, многократно повторяемые, ставшие навязчивыми, не требующими осознания и осмысления, фразы – Жареные семечки! Креветки к пиву! Ранние яблоки! Охлаждённое пиво! Мечтая, воображая, как оживают и жадно набрасываются, оголодавшие, будто серые волки, отдыхающие, заслышав его призывы к еде. Можно предположить, что в зимнюю пору, когда уже прошла напряжённая летняя путина, то в тяжёлом сне, в полубреду на рассвете, если сниться ему, нет, не дьявол, подбирающийся к его горлу чтобы задушить, и вовсе не от того, что кто-то больше не любит его. А от  того, что после короткой зимней передышки наступает новое время летней путины, и от горя и отчаяния он кричит чаще других повторяемую фрезу – Креветки к пиву! Креветки к пиву! Креветки к пиву! – просыпаясь в обильном поту и тяжело дыша.

          И, наряду со всеми своими конкурентами в сбыте своей продукции, нисколько не уступая им в старании и рвении Зоя Ивановна с пропитой и красной, как ясно солнышко мордой, с  рассеянным осоловелым взглядом, разносит по пляжу какие-то свои особенные сладкие трубочки.  Готовит их, совмещая и не теряя даром время, если верить знающим людям, на своём рабочем месте на электроплите в подсобном помещении платного общественного туалета. Чтобы за время летней путины успеть урвать и свою долю, она намеревается накормить каждого соблазнившегося на её сладенькие трубочки, по нескольку раз за  день, словно боеприпасами, загружаясь ими. Будто затем и явилась сюда, чтобы осластить и подсластить жизнь всем этим безмятежно валяющимся телам.

Через некоторое время, проходит по пляжу торгующая булочками молодая, красивая, с усталым лицом девушка лет двадцати - двадцати двух. Ей  навстречу, стиснув зубы,  сильно изогнувшись в сторону от непомерной тяжести,  как молодое ещё не окрепшее дерево под сильным порывом ветра, решительно вперед, идёт молодой  человек  лет двадцати   восьми  с очень измученным  и злым лицом. Весь обвешанный связками сушёной и вяленой рыбы, переброшенными через одно и другое плечо, как революционный матрос пулеметными лентами, готовый к штурму вражеской цитадели.  Молодой человек несёт очень большую сумку, наполненную бутылками, нет, не с огненной смесью, а с пивом, чтобы утолить жажду многих томящихся на солнце людей, предполагая получить от них хороший гонорар.

Увлечённый миражом свободной и счастливой жизни, даруемой денежными знаками, он не заметил, как навсегда эта иллюзия овладела его сознанием. И теперь, с остервенением следуя,  каждый день  многие километры, за этим миражом, не жалея никаких сил. Он должен всё это мерзкое осточертевшее ему донельзя и так сильно отягощающее его душу и члены, поменять на заветные денежные знаки, приносящие "счастье, радость и покой". Они, непременно и ему, по меньшей мере, уверен он, принесут покой и умиротворение в этой жизни.

Однако, в большом количестве валяющиеся по всему пляжу тела людей, ну никак не желают осчастливить его, обратить иллюзию в реальность. Возможно, потому что низок ещё уровень его рыночного мышления, и он ещё многого недопонял, мало чего понял, во многом не разобрался. Конечно же  далеко ещё ему ничтожному до столпов "рыночного" мышления, гигантов "экономической" мысли, и отцов русской "демократии" всяких там Гайдаров, Чубайсов, Немцовых, и иже с ними. Вопреки его представлению, мучимые жаждой люди, часами валяющиеся и изнывающие под палящим солнцем на пляже, не спешат расставаться с денежными знаками. Чтобы с радостью поменять их на жажду утоляющие напитки  так  вовремя и в обилии подносимые каждому желающему под самое рыло, уткнувшееся в пляжную гальку,  сердобольными торговцами. Так залихватски расхваливающие их – вино с райских кущ! Надо думать не разбодяженное. Специально охлаждённое пиво! Настоящие боржоми и нарзан! Стало быть, они не из-под водопроводного крана.

Поэтому, в сильной степени отягощённый, на пределе человеческих сил, он с большим раздражением и злобой смотрит на эти бездельно валяющиеся прямо у него под ногами тела.

И поравнявшись, шедшие навстречу друг другу молодые люди обменялись приветствиями, как  дела? – робко, банальной фразой начала разговор девушка. Исстрадался  я по тебе! – Ни с того ни с сего  как-то обречённо будто его долго истязали. На одном выдохе выпалил молодой человек. Больше похожий на только что вернувшегося с пытышной нежели на пылкого влюбленного,  где враги,  жестоко пытали его, хотели выведать у него, как он дошёл до столь счастливой жизни. Он  смотрел  на девушку каким-то безутешным, полным страдания и злобы, взглядом полной беспросветной безнадёги. Словно демон, какой запряг его, и гонит, гонит его неизвестно куда и зачем, пока совсем не загонит, и от бессилия и изнеможения не лишится рассудка он.  Будто  желал теперь, … нет, не возрадоваться, вовсе не до блажи ему, а хоть от чего-то, так сильно томящего  душу его, поскорее освободиться и обрести хоть короткое облегчение, и ставя, наконец,  на землю свою, всё никак не освобождающуюся от содержимого в ней, тяжёлую сумку. Думал, наверное, она как-то утешит его, и избавит хоть на короткое время от всяких страданий свалившихся на него. От тяжёлой сумки и от многих километров пройденного пути под палящим солнцем по городским и санаторным пляжам, уже мутился рассудок у него.  Молодой, человек, посчитавший видимо, что в ежедневной суете, отнимающей много сил и времени, ещё не скоро представится такой удобный случай вот так свидеться, чтобы напомнить своей знакомой по цеху не только о своём существовании, но и о том ещё, что он сильно страдает и по ней, либо от неё. Это же не пресытившийся вовсе, всем и вся в этой жизни, изнывающий и страдающий от безделья и скуки мажор.

Девушка ничего не ответила на смелый порыв молодого человека, отвела в сторону усталый взгляд, видимо смутилась и решила, что не время и не место об этом говорить и думать. Выдержав короткую паузу, буквально несколько секунд, она, даже не взглянув на молодого человека, пошла дальше по пляжу, предлагая отдыхающим у моря, измученным палящим полуденным солнцем людям расхваливаемые ею  булочки. Молодой человек, оставшийся на короткое время один, освободившись, будто от какого-то возникшего видения в его помрачённом сознании, пришёл в себя, в естественное своё состояние. Поднял свою тяжёлую сумку с пивом на плечо и продолжил прерванное случайным обстоятельством шествие по пляжу, предлагая всем желающим, мучимым жаждой людям холодное пиво и на закуску вяленую рыбу.

Рыночное мышление никак не предполагает им расслабляться пока идёт летняя «путина». В этот период всё как в песне «Первым делом, первым делом самолеты, ну, а девушки, а девушки потом».

А на морском пляже всё так же бездельно валялись утомлённые солнцем тела, безразличных ко всему людей.

Проходил как-то мимо сидящих на скамейке у санатория «Слава» Володи и Любы, живущих по соседству с нами и другими отдыхающими в брошенном ветхом сарае. Поздоровались, Володя,  предложил мне сесть, похоже, что у него появилось желание выговориться, и пожаловаться на свою опостылевшую жизнь.

Володя, уже далеко не молодой человек, пятидесяти шести лет, худой, чуть выше среднего роста, теперь,  начавший сутулиться, особенно во время тряски возникающей после продолжительных запоев, но, когда-то в прошлом он бравый, строевой офицер. За систематические пьянки и длительные запои, перед началом перестройки, он был изгнан из Советской армии в чине капитана, тогда ему предположительно ещё не было и сорока лет.

Уже на гражданке, оказавшись далеко, от родного гарнизона, в котором он, так стремительно покатился на дно, опомнившись, на какое-то время взял себя в руки и несколько лет не пил. Года три, он тогда работал завгаром. Однако как отчаянно он ни боролся с приобретённой в армейском гарнизоне привычкой или болезнью пить горькую, победить её он так и не смог. Говорил, что, и не видел особого смысла в этом, чтобы бросить навсегда. И продержавшись, в, не крепких объятиях трезвой жизни,  чуть более трёх лет, он запил пуще, прежнего. За ещё более длительные запои, нежели те, что были у него прежде в армии, его сняли с должности завгара, и изгнали как никудышного с предприятия в возрасте уже предположительно сорока шести лет. Затяжной прыжок, с какой никакой общественной вершины на его дно продолжился. От него давно ушла жена потому, что его пьянство и алкогольные психозы, стали для неё невыносимы. Года два, он жил у дочери с зятем. За постоянное пьянство и частые дебоши, дочь с зятем были вынуждены почему-то с помощью милиции изгнать его из их дома. Так в возрасте сорока девяти  или пятидесяти лет Володя оказался уже на улице без куска хлеба и крыши над головой.

Там, проживая в брошенных сараях и подвалах, недоедая и замерзая, он и познакомился с, Любой. Да, это конечно не было романтическим знакомством пылающих любовной  страстью молодых людей. Так, тогда, и встретились два жестоко наказанных жизнью и выброшенных на её обочину, ненавидящих друг друга уже не молодых людей. По части ненависти, это больше, могло, относится только к Володе, из-за его не уживчивого характера, и всё ещё не утраченных амбиций. Но в силу сложившихся обстоятельств, когда падать ниже было уже не куда, было уже самое дно, они были очень, нужными, самыми нужными друг другу людьми. Люба нужна Володе потому, что предоставила ему какой ни какой корм и крышу. А Володя ей нужен, вроде как не скучно и безопасней с ним, ну, и вроде как интеллигентный человек он, пусть даже бывший, но, всё, же удостоил её своим каким, ни каким вниманием, и как, возможно, казалось ей даже почтением. И, живут, теперь они, вроде как муж и жена. Так прижился он при ней, нашёл свой приют. Володя, вроде, как и не стесняется этого и в то же время иногда стесняется этой роли - вроде как мужа Любы. Считал такое обстоятельство каким-то досадным недоразумением. Где-то в глубине души, ему мнилось всё же, что с ним должна быть совсем не такая женщина как эта, она должна быть совсем иного свойства, ну, пусть даже, не из каких-то там «стриженных» девок, нет, но интеллигентная например, чтобы была, себя же он всегда считал, хотя и бывшим, но интеллигентным человеком. Эта двойственность, что он муж и не муж Любы, часто вызывало в нём чувство брезгливости и ненависти к Любе. Что, никак  не позволяет умиротворить его душу. Это выражается обычно в постоянном и подчёркнутом унижении её достоинства. Но ей, же к этому, и, не привыкать, вовсе. А каким-то иным правилам поведения и всяким там светским манерам её никогда не обучали, и она о них ничего не знала и не ведала.

Люба женщина на то время, сорока трёх лет, получающая по инвалидности минимальную пенсию. Ранее, она жила в семье, где пьянство и дебоши, были нормой жизни. Около шести лет назад и произошёл тот роковой перелом в её судьбе, приведший к таким трагическим последствиям. В предрождественские новогодние праздники в их семье была очередная самая обычная крупная попойка, сопровождавшаяся совершенно обычным явлением – дракой, как неотъемлемого элемента праздничного  застолья, с соседней подобной их семьей. После чего, в ночь под рождество в результате продолжающейся праздничной попойки их дом был предан огню, были и пострадавшие в том огне, это в преклонном возрасте, уже под восемьдесят, мало вменяемый больной отец Любы. В результате этого происшествия, в суматохе поздно спохватились о нём, когда его обожжённого чуть не задохнувшегося вынесли из помещения, было необходимым отправить его в больницу для излечения от ожоговых травм. После излечения или может быть, кое, как пролеченный и не долеченный, кому были нужны тогда в девяностые годы, находящиеся в больницах, где на питание отпускалось столько же, сколько в тюрьмах, не говоря уже, о, всём остальном, и проживший затем чуть более года. И скончавшийся всеми забытый и покинутый, доживая свои последние дни, так же, как и все другие несчастные с этих семейств, в брошенном сарае. Событие того рокового дня, определило дальнейшую судьбу Любы, сделало её невинной жертвой случившегося.   Она никогда не была участницей всех тех пьянок и дебошей, устраиваемых их семейством, но по истечении многих лет уже привыкла и адаптировалась к ним. Ограничивая себя во всём, поставив предел всякому своему развитию, была вынуждена смириться со своим убогим существованием. Никому ни, в чём возразить, она не смела, и в серьёз её никто не воспринимал и мало замечал в их семействе. В семье никак иначе к ней не обращались, как только  не осталось ли там чего пожрать? Это, когда к ним её брату и сёстрам с их мужьями и каким-то ещё их собутыльникам, после попоек и длительных запоев возвращался аппетит. Они сразу же вспоминали, о её существовании на этом свете, и просили её, точнее требовали, сготовить им, проголодавшимся после попойки, чего ни будь пожрать. И по всему она была женщиной тихой и кроткой, но в результате несчастного случая, по вине своих родственников горьких пропойцев,  она оказалась так, же в  числе многих из этих двух семей на улице и поселилась в полуразвалившемся сарае. Там на улице, одинаковый род занятий и общий, равный социальный статус бездомных, свёл двух этих несчастных людей. Хотя Володя  никак не признавал за собой такой статус, всячески противился ему, может быть имел какие-то надежды на лучший исход, но по  факту, он  оказался, так же, как и  Люба, наравне с ней, на самом дне общества. Вопреки его желанию такое обстоятельство породнило его с ней.

            Постоянные драки, скандалы, грубость на протяжении вот уже более шести лет не в силах разорвать их  совместное проживание, намертво спаянное суровой материальной жизнью, гораздо сильнее всякой идеальной романтической любви.

Материальную основу их совместной жизни составляет маленькая Любина пенсия и сбор, чаще по вечерам, посуды из под вина, воды, и пива, разбрасываемой отдыхающими повсюду. Сбором посуды занимается всегда только Люба, Володя категорически отказывается это делать, обычно заявляя так, что бывшему офицеру, интеллигентному человеку это не к лицу и честь мундира никак не позволяет, иногда балагуря, он вспоминал о какой-то не существовавшей никогда чести мундира. Его же главной обязанностью в их совместной жизни было только жрать и пить.

Если Володе приходилось, по какой либо необходимости идти вместе с ней там, где многолюдно, то он всегда шёл, в отдалении, в нескольких шагах от неё чтобы окружающие не подумали, и не заподозрили, что он интеллигентный человек имеет какое-то отношение к ней. И особенно, чтобы никто не мог подумать, что он вроде как муж ей. Какие имелись у них деньги, они всегда хранились у Любы. Если случалось Володе их у неё высмотреть или выследить, то он забирал всё и пропивал сразу же, в один, два дня. Такие дни всегда были заметны и примечательны для посторонних людей, проживающих на отдыхе неподалеку от них. Если Люба ночью истерично кричала – что же ты дьявол окаянный делаешь, пропойца ты несчастный. Как же нам жить теперь. В ответ ей, Володя,  лишь, всхрапывал, либо вскрикивал, от наносимых ему побоев, впавшей в глубокое отчаяние, Любой. Она навзрыд причитала тогда какие-то устрашающие, фатальные слова, как иногда кричат и убиваются по покойному на похоронах. Всё это значило только одно, что Володя похитил у неё все деньги. Или, если поутру трясущийся и не опохмелённый Володя окровавлен и в ссадинах, это так же значило,  что, он похитил у неё деньги. Это всё было известно, потому что их сарай, где они проживали, скрытый густыми зарослями кустарника и каких-то одичавших фруктовых деревьев, как уже упоминалось в самом начале рассказа, был неподалеку от нашей комнаты, где мы на отдыхе снимали своё жильё, и вся картина этой жизни была можно сказать перед глазами.

Никакие меры воздействия на него положительного результата не имели, он был не исправим и правежу не поддавался.

Был уже тогда поздний вечер, когда у санатория «Слава», Володя остановил меня чтобы поговорить. Вообще ему нравилось поговорить, вспомнить своё прошлое и пожаловаться на свою пропащую смрадную жизнь. Помимо нашего разговора и настойчивых, злобных требований денег на выпивку у Любы, сидящей на диванчике подле него, по какому-то другому случаю, он никогда  близко не сидел бы с ней. У них состоялся очень забавный диалог, конечно большей частью это был Володин монолог, если не принять во внимание всего, лишь, одного Любиного слова. Это было так, как будто Володя оправдывался перед кем-то в том, что он не так себе, а человек значимый, ну хотя бы в прошлом. Ну, вроде не совсем уж такая тварь дрожащая.

Таинственный лунный свет наступившего летнего вечера обычно будит воображение и подвигает иных к романтическим исканиям и томным воздыханиям.  Зовёт их на романтические приключения клясться в вечной любви, будит в них ну, самую неуёмную фантазию – и построить замок из хрусталя, и миллион алых роз бросить к ногам, и лепестками белых роз застелить их ложе любви, и многое, многое ещё чего в этом роде. Будил воображение этот чудный лунный свет  к иным, совсем не романтическим исканиям в тот вечер и подвигал к делам иного свойства и бывшего офицера Володю. Он не говорил ей – нет солнца без тебя. Нет. У него, на этот счёт была фантазия совсем другого свойства.

Он, решительно,  резко поднявшись с диванчика, чтобы может быть, этот монолог был более выразительным и убедительным, и отнюдь, не с любовью; он, презрительно, глазами изголодавшегося хищника, завидевшего свою жертву, глядя в тот поздний лунный вечер на Любу. Когда всё кругом было так загадочно и тихо. И Лунный свет неслышно струился, очерчивая высокие вершины кипарисов и пальм, густые кустарники санаторного парка, будто кисть невидимого художника, живописала этот вечерний пейзаж. Володя, не замечая такой чарующей красоты вокруг, или не обращал на неё никакого внимания, было не до неё ему. Он, показывая вытянутой рукой на Любу, и было понятно из его намерений, что не построит для неё он замок из хрусталя или, даже из кирпича, и не забросает путь к её сердцу миллионом алых роз, и не посадит тысячи, новых роз.  Он, обращаясь не то ко мне, не то к небесам. Но скорее всего, прямиком к Всевышнему, громким  голосом восклицает, будто призывает кого-то разобраться в вопиющей несправедливости, сильно ранящей его прямо в сердце: «ты, видишь, боже, с кем я живу!! – с бомжихой!! А я ведь бывший офицер - капитан, завгар, бывший интеллигентный человек, а с кем живу? О боже!». – И ещё более выразительно повторяет, громко восклицая, ну, прямо, захлебываясь собственной ненавистью к Любе: «С бомжихой!!», будто открывшаяся сакраментальная тайна так поразила его и требует скорейшего разрешения его ходатайства по такому случаю.  Как будто она есть главный виновник в его постылой жизни, так сильно ранящей его.

В такой чудный лунный вечер, она может быть всё же хотела услышать совсем другие слова, внушавшие ей, пусть не рай в их шалаше, но, хоть какой-то оптимизм и надежду, позволивших  ей на какое-то время забыться от тягот и лишений преследующих её в этой жизни.

Люба, мало что понявшая в прозвучавшем монологе, спокойно с блаженной улыбкой на лице, тихо сказала одно только слово: «Не живи». Услышав это, Володю взорвало и понесло пуще, прежнего. Выкатив в приступе бешенства глаза, какое-то время не находя слов,  были слышны только звуки похожие на хрип, от того, что она посмела что-то сказать.  Или он совсем не это ожидал от неё услышать, но сказанное всего лишь одно слово, его почему-то оскорбило и привело в дикую ярость. Он со злобой и отвращением смотрел на неё, точно так, как гриф или стервятник смотрит на смердящую падаль, готовый с остервенением рвать её на куски, чтобы потом с жадностью пожирать их. И, подбирая самые плохие матерные слова, обильно присутствующие в лексиконе интеллигентного человека, в порыве сильнейшего гнева, он кричал на Любу: «Ты же падла…» - все остальные слова его лексикона опустим. – «Кормишь и поишь меня, обстирываешь, живу под твоей крышей, куда я пойду падла? Где я жить буду падла? Кто меня кормить будет падла? Дочь моя меня выгнала, ты понимаешь падла? потому и живу с тобой бомжихой!». В бешенстве, помахав поднятыми вверх сжатыми в кулаки руками, прокричав и выговорив, всё это Володя всё также, выкатившимися глазами, злобно и с отвращением, продолжал, молча смотреть на Любу, вроде как застыл в каком-то оцепенении, будто от короткого паралича, случившегося с ним. Но постепенно смиряя тон, очень устав, наверное, от столь бурного диалога, совсем стих и как-то совсем перестал замечать Любу. Будто вовсе не на неё он так злобно и с таким остервенением вот только, что кричал, а теперь было похоже больше, что на свою судьбу – долю. Люба, лишь блаженно улыбалась, как будто всё сказанное им к ней не относилось. Ко всему этому уже привыкшая за всю свою жизнь, и теперь ей было не привыкать.

А луна, продолжала лить свой чарующий свет, заливая им весь окрест.  Обычно ей приходится быть свидетельницей иных монологов, это когда пылающие жаром сердца клянутся всё в той же, вечной любви, в невозможности прожить и дня без возлюбленной, изнемогающих и стенающих от приступов любви сердец.

           И подумалось тогда – бывший офицер, бывший завгар, бывший интеллигентный человек. Всё бывший, бывший, бывший, а кто же теперь? Кругом, все одни только бывшие. А будущее, похоже, ещё омерзительнее настоящего. Всё продолжающееся окаянное время и нет ему конца, никого не щадит.

Спустя семь лет с того времени, Володя бывший интеллигентный человек и бывший офицер трагически погиб, сгорел в отсутствие Любы в сарае. Она, как обычно, была тогда где-то на поисках дополнительных средств к их  жалкому нищенскому существованию, отягощённому ещё в придачу его алкоголизмом, усилившимся к тому времени ещё и тем, что он стал получать пенсию, которую почти всю пропивал. Дополнительными средствами их скудного нищенского существования, которые добывала Люба, это, как известно, был ежедневный сбор ею посуды. Она  добросовестно, никогда не отлынивая от этой обязанности,  себе самой определившей её, исполняла её теперь как трудовую повинность. Володя по своему статусу, сам себе определившим его, и довольно часто с гордостью о нём напоминавшим, хотя и бывшего, но интеллигентного и военного человека, поэтому, он, никогда этим не занимался. В тот роковой день, когда это случилось, был уже две тысячи седьмой год, и было ему всего-то года шестьдесят три. Вроде, всё не так плохо было, он уже и пенсию три года по старости получал, можно было бы, и пожить ему ещё, но нет, не пришлось. О случившемся, говорили тогда разное, от длительного запоя в результате перепоя случилось такое, и то, что, втихую, чтобы много не тратиться, хозяева этой местечковой жизни выжигали тогда насильственно захваченные у бесправных людей их ветхие постройки. Гуманней способа не знают эти изверги. Это  уже последние из тех, ещё, остававшихся, не захваченных к тому времени там. Это,  те, постройки, что расположены близко к морю, в центре курортного городка. Для застройки его, богатым прибыльным жильём. Теперь свободных территорий нет, всё захвачено алчными захватчиками. Что поделать, дул всё ещё свежий ветер перемен... . Так большие деньги пробивают себе дорогу к своему умножению, сжигая, убивая, уничтожая всё, что им мешает на этом пути.

Ну, раз уж они более ста лет назад безжалостно вырубали вишнёвые сады, беспощадно уничтожали за бесценок скупленные у разорившихся  дворян их усадьбы, перестраивая их под прибыльное жильё, то, что уж говорить про какие-то жалкие постройки с их обитателями мешающие умножению их бабла теперь … . Современные вурдалаки пошли ещё дальше, ради бабла в этом городке пустили под топор обширную территорию миндальной рощи. Бесовское произведение, приносящее им бабло –  счастье, радость и покой несоизмеримо важней каких-то рощ. Огнём, топором, удавкой, подкупом большие деньги всюду пробивают дорогу к своему умножению. Теперь эти бесы не щадят никого и ничего. Сбылись пророчества Ф. М. Достоевского почувствовавшего их уверенную всесокрушающую поступь – бесы победили окончательно и бесповоротно, глумятся теперь, насаждая всюду свои бесовские порядки. Обладая столь мощным  напором, они гонимые инстинктом наживы снесли даже государственное устройство,  вставшее на их пути, вздумавшее ограничивать и  сдерживать их зверский аппетит. Их стремление к умножению не праведно (чаще воровством, мошенничеством и разбоем) добытого ими бабла, точно так, как сносит неудержимый бурный поток воды перекрывающую его плотину, и несётся дальше, сметая всё на своём пути. Эту бестию, помешанную на бабле, гонимую, ничем неуничтожимым инстинктом наживы, будто нечистым, вселившимся в них, невозможно ничем остановить и обуздать. Она ломает все запоры и преграды на своём пути к безмерному обогащению. Алчная психология стяжателя нисколько не изменилась за многие века. Она не способна к изменению. Эта бестия стремительно и безжалостно переустраивает этот  мир под себя, делают его примитивным, бездуховным и глубоко циничным. Они уже построили свой мир, тёмное царство баблоидов – пустой, мрачный, бездуховный. Всё тот же мрак в нём как в средние века. В нём нет места ни духовности, ни знанию, ни гуманизму. В нём доминируют лже  духовность, лже знание, лже гуманизм. Этот мир баблоидов, это как буйно разросшийся  чертополох, заглушивший все остальные культурные растения.

Случившееся сильно огорчило Любу, она очень сожалела и сильно горевала первые годы по Володе. Ближе его, у неё давно никого не было, три младшие сестры давно спились и затерялись где-то в пучине этой жизни, её старший брат давным-давно, где-то ещё в конце перестройки от безудержного пьянства и алкоголизма отошел в мир иной. А,  её, чтоб совсем не пропала она в этой лютой жизни, уже состарившуюся ей к теперешнему времени пятьдесят семь лет, приютила городская церковь. С какой-то посильной для неё, обязанностью. Ей и теперь не хватало его.  На протяжении стольких лет не смотря ни на что, они были вместе. Она  ставила свечки теперь за упокой его души, беспокоилась за его грешную душу. Как могла, она старалась, здесь на этом свете, облегчить её страдания там, выхлопотать у господа хоть какое-то снисхождение для неё. Корила себя за жестокосердие к нему. Говорила, нужно было быть милосерднее к несчастному.

           На выходе из   электрички, обратил внимание на надпись на стене в тамбуре вагона, там была начертана, как будто на скрижалях истории  весьма интересная фраза: «Либерализация, это бандитская власть, плюс бомжефикация всей страны». Ну, прямо кто-то совсем не равнодушный к судьбе страны в отчаянии взывал к глухим и слепым. Уж не пробудить ли собирался их? Видимо удручающее впечатление произвели на него тогда людоедские псевдореформы либералов, гигантов «экономической» мысли – Гайдаров, Чубайсов, Немцовых и иже с ними и ввергли в глубокое уныние этого человека.  Это победившие и орудовавшие в стране бесы Достоевского. Это они,  своими бесовскими делами так сильно огорчили этого человека. Да и не только его, ещё очень многих, не адаптировавшихся к этой напасти, и не ожидавших такого подвоха от них.

           Можно предположить, что это весьма глубокая и точная мысль, а место ей нашлось только на грязной и обшарпанной стене, в зловонном тамбуре вагона. А всяким бесполезным отупляющим небылицам, всякой ахинее, гламурщине, ничего общего не имеющими с реальностью, находят место на качественной и дорогущей бумаге. Это когда хотят чтобы бессмысленные и никчёмные лопотушки всецело владели и управляли умами и душами людей. И только в угоду устроителям такой смрадной жизни, заполучивших всерьёз и надолго власть, и богатство в этой стране, строчат эти небылицы, чтобы ими затуманить и заблокировать сознание обывателей. Бестолково это? Или напротив, толково с умыслом это?

Совсем не плохо это сказано, но было бы, пожалуй, ещё точнее, если добавить к слову бомжефикация ещё и слово нищенфикация. Вот тогда, это всё выглядело бы ещё более совершенно и замечательно! Ну, прямо, как в самой жизни. И прибавить ещё, что либерализм это бандитская власть золотого мешка, это власть воров, грабителей, спекулянтов – ростовщиков; либерализм это их свобода и порабощение их золотым мешком всех остальных. Начертавший такую фразу, видимо, хотел сказать нам всем, что либерализм, это власть нелюдей патологически озабоченных наживой, это и проповедники и движители ростовщического паразитизма, асоциального явления расслаивающего общество на бедных и богатых. Когда-то давно, века назад эта каста воплотившихся дьяволов была в иных идеологических обличиях, теперь же приспосабливаясь к новой исторической ситуации, избрала либерализм, подкрепившись и ещё какой-то «демократией», чтобы легче было проволочь им свои людоедские программы и проекты обогащающие их.

           Тем не менее, глубокий смысл начертанного там, не может не удивлять. Вопреки существующему мнению, в этой стране есть всё же и не дураки. И кому же адресовалось столь горькое послание, ну, конечно же, не из прекрасного далёко, нацарапанное кем-то.

И что же, перефразировав, незабвенного классика неизвестный, начертавший такую фразу, хотел этим сказать нам?

Наверное, то, что мы все безропотные никчёмные ничтожества, всё и вся пропившие, позволившие потому так нагло и цинично этим самым либералам, утопающим в мотовстве и роскоши, ограбить себя, и ничего не значащих теперь в этой жизни, униженных и оскорблённых. И теперь, напрочь  лишённые своего будущего, подобно индейцам в Америке, неизвестно зачем живём, точнее, доживаем, на этой грешной, убитой Земле?

          Ну, разве, что с великой верой в сказки  о царствии небесном, или грядущем рае на Земле, где обещают сирым и убогим, что не будет там места либералам и прочей нечисти, каким-то образом отфильтровывать их будут. Всё говорят, на каком-то страшном праведном суде божьем это будет происходить, их земной продажный суд, видимо, не годится для этого. Чтоб не проникли, гадами не проползли, боже упаси и туда, эти супостаты. Вроде как не собираются пускать их туда, в такое священное место этих мучителей и истязателей с их людоедскими реформами и программами, устроителями ада на этой Земле. Вот уж там-то, тогда и поживут  людишки или их души, горя не зная, истязать их будет не кому. Убаюкивают и услаждают, усыпляют нас этими сказками и мифами о царствии небесном, ну, прямо, как малых, несмышлёных детей, чтоб не вмешивались и не мешали натуральным (реальным, не сказочным) дьяволам творить их дьявольские дела здесь на грешной Земле. А, то будем недостойны всех этих бесценных обещаний царства небесного.

          Так если поверить этим сказкам, освящённым, как говорят (страстно уверяют их сказители, пропагандисты, чтобы быть властителями дум), всё тем же их святым писанием, что-то вроде неопровержимого аргумента в их агитации за такую веру. То, в этом царствии небесном, там, на небесах, бестелесным душам жрать и пить будет не нужно – не зачем, ну, не святое это дело, душам это ни к чему. Подумать только, это значит, что никакая экономика там не нужна, она отменяется, наверное, всемогущим богом. Ну, знаете, это покруче всяких фэнтези. Откуда же тогда могут взяться там дьяволы и прочая мерзость, которой несть числа на грешной Земле,  им не зачем там быть среди бестелесных душ. А бестелесным душам и остаётся только беспристрастно созерцать из своего совершенного царства на небесах, из своего прекрасного далёко лишь то, что творят дьяволы на грешной, несовершенно, может быть топорно сотворённой богом Земле. Но, когда же закончится и этот спектакль, тогда останется им только тупо созерцать из своего абсолютного, идеального царства, как во славу Творца Вселенной через миллионы и миллиарды лет взрываются отжившие свой век звёзды. И тогда, когда закончится и этот увеселительный фейерверк, уже от вечного безделья и мучительной, безысходной, мертвящей скуки, взять, да восстать против бога. И потребовать от него поместить там, в этом царствии, ну, хотя бы, древо познания с запретными плодами на нём, или вымолить его у него. Чтобы может быть от отупляющей скуки вкушать иногда плоды его. Только вот не задача, возможно ли бестелесным душам что-то вкушать? Для этого, наверное, необходима тленная плоть.

     Правда, много всяких  других, более жестких заведующих идеологическим промыслом. Если не удаётся кого-то привлечь в их веру красивыми ублажающими сказками о вечной жизни, играющими на струнах эгоизма, то в ход идут  устрашающие сказки иного содержания, сомневающихся и отвергающих эти фантазии пугают вечными адовыми муками, пытками огнём в адовой купели, играющими уже на струнах страха – инстинкта самосохранения. Подавив этим страхом всякую их волю и здравый рассудок, они убеждают их безрассудно бездумно верить в эти фэнтези. И всё это уже давно неспроста, а так, чтоб не появились здесь на грешной Земле свободные от этих пугающих безумных фантазий, способных мешать, реальным (не вымышленным) дьяволам творить ад на этой Земле.