Истинный глупец, над кем потешаются боги, -
это тот, кто не сумел познать самого себя.
О. Уайльд


..Иномарка цвета «красный триумф» прошуршала колесами по щебенке и остановилась у ворот. Редкие посетители оглядывались на пару, вышедшую из машины: он, с выправкой военного, в светлом френче и ботинках от Miguel Miratez, и моложавая женщина в палантине цвета бордо, с роскошной рыжей шевелюрой, перехваченной черной шифоновой лентой. Она отделилась от него на пару шагов и здесь же, у бетонной стены, тянущейся вдоль всей территории местного кладбища, где предприимчивые старушки торговали цветами, венками и другими необходимыми для такой ситуации атрибутами, зашла в неказистый павильон, где купила огромный букет желтых роз. Он, последовав ее примеру, приобрел венок из еловых лап с вплетенными красными розами.
- Как ты думаешь, он любил желтые розы? - задумчиво спросила она у своего спутника.
- Он любил тебя... - Мужчина отвел взгляд от ее пронзительно черных глаз.
- Любил... - Эхом отозвался ее голос. Она о чем-то задумалась, глядя в известном ей одной направлении.
Наконец, мужчина аккуратно взял ее под руку, и пара направилась туда, где не одна сотня местных жителей нашла свой последний приют. Звук их шагов, приглушенный рано опавшими листьями, растаял за бетонным забором...

       ***

Ещё задолго до встречи с тобой я много читала, что во всём, происходящем в жизни человека, кроется глубокий смысл. Неслучаен даже взгляд, брошенный прохожим, а встреча двух людей, сердца которых спустя какое-то время начинают биться в унисон, тем более считается подарком неба.

Какие-то незримые силы заставили меня в тот вечер разместить свою анкету на сайте знакомств. К тому времени, как я рассталась с мужем, прошло уже более двух лет, и наконец-таки, не без участия близких и родных, взглянула на себя со стороны. Не красавица, но прелестна, не модель, но для своих сорока с небольшим сложена очень недурно, умна, образованна, независима; и ещё о массе своих достоинств узнала я от подруг и друзей. Родные твердили, что жизнь не закончилась, что ещё чуть-чуть и сын пойдёт своей дорогой, и мне придётся одной коротать вечера. В общем, обложили красными флажками со всех сторон. И я, разогнав всех кавалеров (а вернее, одного-единственного на тот момент) и, взглянув как-то вечером на себя в зеркало, решила, что они все (чёрт побери!) правы. И усердно занялась поиском. Кого? Если бы я сама знала!

На твою анкету я наткнулась, пожалуй, в первый же вечер. Не фотографии, нет, – такой тип мужчин меня не привлекал, – а именно твоя анкета заинтересовала меня тогда. Хотя всё же одну фотографию я долго рассматривала: ты с девочкой («В гости приехала дочка», – гласила надпись). Твои глаза искрились таким счастьем, такой всепоглощающей любовью! Даже не так – твои глаза искрились счастьем, во взгляде твоей дочки читалась всепоглощающая любовь, а твоя анкета сквозила такими интеллектуально-юморными изысками, что мне непременно и сиюсекундно захотелось тебя увидеть и поговорить с тобой. Но единственное, что я тогда сделала, это переместила твою страничку в «избранное».
Прошло несколько месяцев, в папке «избранное» появилась ещё пара-тройка претендентов. Ты спросишь: «Претендентов на что?» Спроси что-нибудь полегче, я сама не знаю ответ до сих пор. Я получила массу писем со всевозможными предложениями – от совместного поселения в Гоа и путешествия по Индийскому океану до банальной поездки в Куршавель и одноразовой встречи на моей территории, так как у оппонента дома жена, тёща и сопливые детишки. Кому-то я отвечала, кого-то игнорировала, с кем-то вступала в полемику, но чувствовала – всё это не то. Хотя почему не то? Даже не спрашивай – не знаю! Встречались ведь очень умные мысли, симпатичные фотографии, интересные анкеты и завораживающие голоса в телефонной трубке. Но я почему-то ждала тебя.

И вот в один из поздних вечеров, когда открылась страничка на известном тебе сайте, я поняла, что небо услышало меня, и боги сжалились надо мной. Одна-единственная строчка, отправленная тобой, говорила мне о многом и ни о чём. В этих нескольких словах я прочитала свои собственные мысли, в этой фразе я услышала свой собственный голос и, наконец, увидела твоё безбрежное одиночество, прикрытое изысканным юмором и снисходительностью. Я не могу сказать, что душа моя пела от радости, а сердце выпрыгивало из груди от счастья. Нет, этого не было. Но какое-то смутное ощущение единения с тобой поселилось во мне с тех пор. Конечно же, я ответила тебе, – так же написала одну или пару строк, целенаправленно не мудрствуя и подбирая слова попроще. От тебя ответ пришёл, кажется, в этот же или на следующий вечер. И так, в течение месяца, мы познавали друг друга через слова, фразы и эмоции по Интернету. Чуть позже к этим познаниям добавились: первое восприятие тембра голоса, ощущение себя после первого услышанного слова, первое понимание настроения в зависимости от интонаций, впервые услышанный смех, летящий по телефонным проводам, минуя десятки километров. А потом ты предложил встретиться. Хотя нет, это нельзя было назвать предложением. Ты просто сказал: «Приезжай!» И столько боли я услышала тогда в этом слове, столько неразделённой любви и загнанной в потаённые глубины души страсти, что сердце моё сжалось в предчувствии беды. Я не стала тогда набивать себе цену, выпендриваться и как там ещё говорят в таких случаях. Спустя несколько дней я уже мчалась на встречу с тобой, не испытывая при этом ни малейшего волнения и никакой дрожи в коленях. Почему я тогда так запросто пошла на это? Не знаю!

Мы встретились с тобой на остановке недалеко от твоего дома. Нет, опять не так. С автовокзала до этой самой остановки я добиралась в незнакомом городе самостоятельно. Потом ждала тебя. Минут десять. Меня уже начинала веселить эта ситуация, и когда из груди моей готов был вырваться почти истерический смех, в свете фонарей я увидела тебя, летящей походкой направлявшегося в мою сторону. Я видела спешащего ко мне не мужчину почти с полувековым жизненным опытом, а сгусток молодой энергии, открытое лицо, извиняющуюся улыбку. До сих пор не знаю, кого в первое мгновение нашей встречи увидел перед собой ты. Мы встретились так, будто расстались только лишь утром или, как максимум, несколько дней назад. Ты чмокнул (именно чмокнул!) меня в щёку, извинился, что пришлось ждать тебя, и предложил пройтись… в магазин. Меня всё это начинало не на шутку забавлять, но я, пытаясь принять правила игры, пошла за тобой.

Твоя квартира находилась на последнем этаже одной из девятиэтажек, стоящих в окружении сосен и нескольких прудов, на которые я обратила внимание в ожидании тебя. Пока мы поднимались в лифте, я, краем уха слушая рассказ о достопримечательностях твоего района, мысленно настраивала себя на благоприятный для меня исход так непонятно начавшегося вечера. Ты без умолку что-то говорил, а я слушала и пыталась предугадать твои дальнейшие действия.
К удивлению своему, я не увидела холостяцкую квартиру в общепринятом смысле этого слова. Более того, нас ждал ужин (в честь нашей встречи, как я понимаю?). В этот вечер (да и потом тоже) ты не стал проявлять чудеса мужской галантности, не пытался флиртовать со мной, демонстрировать свои познания в искусстве любви. Просто траектории наши с тобой пересеклись на входе-выходе из ванной, и ты, как будто случайно, осторожно обнял меня, боясь, видимо, получить отпор. Наш первый поцелуй был совершенно, как мне показалось, бесстрастным, он был похож на поцелуй давно, нежно и преданно любящих друг друга людей. А потом мы с тобой долго и много разговаривали. Обо всём и ни о чём. Ты был восхитительным собеседником, вернее, рассказчиком (поэтому немногим позже я стала называть тебя Андерсеном). Нет, ничего нового я для себя не открывала, но ты говорил о том, что мною давно уже позабылось за ненадобностью, и это забытое что-то выплывало из глубин моего сознания совершенно в новом свете. С изумительным юмором и достаточной долей самоиронии ты преподносил короткие истории из своей жизни, и от этих твоих рассказов я поначалу сдержанно улыбалась, а затем уже покатывалась со смеху. Ты тоже смеялся тогда, но смех твой был весь пронизан еле уловимой печалью, и какая-то недосказанность сквозила в твоём взгляде.
Мне было очень любопытно наблюдать за тобой, хотя я не могу сказать, что именно любопытство толкало меня на безрассудные, казалось бы, поступки. Какие чувства я испытывала к тебе, по первому твоему звонку бросая все дела, платя иногда немыслимые суммы и несясь в любое время суток за десятки километров от своего дома? Была ли это любовь, или хотя бы какой-то намёк на это чувство? Я не знаю. Я и по сей день не могу ответить, что заставляло меня просто молчать с тобой по телефону по получасу, какие силы вынуждали меня выслушивать твои, порою бредовые, разговоры. Непонятно мне и в чём была причина моего молчаливого согласия в принятии твоих правил проведения уик-эндов, которые заключались в том, что вечера таких долгожданных выходных я проводила с тобой на кухне девятого этажа. Своё нежелание куда-либо выбраться (даже просто погулять) ты всегда объяснял усталостью или плохой погодой. Иногда всё это меня бесило, иногда смешило, иногда я почему-то испытывала такую нежность к тебе, что готова была выполнить любую твою прихоть, будто ты – малое дитя. Но, тем не менее, когда мы не виделись хотя бы один день, я уже скучала по тебе (ты тоже звонил по нескольку раз и говорил, что ужасно соскучился, что тебе плохо без меня и грустно). Но всё же каждый раз, уезжая, я говорила себе, что это не может так продолжаться, что я растворяюсь в тебе, что я просто-напросто теряю самое себя, что следующего раза просто не должно быть и не будет.
Постепенно из наших с тобой разговоров я узнавала о тебе что-либо новое. Твоё повествование не было исповедью (да и повествованием это нельзя было назвать) – лишь из каких-то обрывков фраз, коротеньких сюжетов твоих рассказов я понимала, что жизнь твоя с самого рождения не была такой уж безоблачной, каковой ты хотел её представить. Ты много рассказывал о своей учёбе в Академии и Инязе, о своих однополчанах и сослуживцах, лишь вскользь касаясь семьи. Ты рассказывал об учёбе и службе, вспоминая, наверное, самые курьёзные случаи из этого периода жизни и, скорее всего, эти годы были твоими лучшими годами – столько юмора звучало в этих рассказах. Твои истории о похождениях с друзьями были сродни веллеровским – такие же ироничные, порою смешные, но в то же время грустные. Я узнала, что ты был дважды женат, и от каждого брака у тебя по одному ребёнку. Что со второй женой ты был знаком всего несколько дней, встретившись с ней на отдыхе в Сочи, что девочка на фотографии – это твой ребёнок именно от этой женщины, и что дочку твою хотят увезти в Америку. Ты говорил, что очень любишь свою малышку, и она тоже любит тебя (её SMS-ки, полные детской непосредственности, действительно были пропитаны совершенно не детской любовью к своему отцу), что просто не переживёшь, если дочку увезут от тебя так далеко. Узнала, что после развода с первой женой ты отправился служить в Афганистан, что оттуда ты попал в госпиталь со смешным для ситуации диагнозом «вирусный гепатит». Что какое-то время спустя тебя положили на операционный стол, результатом чего остался длиннющий шрам (смеясь, ты рассказывал о негодовании медсестры, увидевшей у тебя в руках перед введением наркоза журнал «Playboy»).

В один из моих приездов (помнишь, тогда мне наконец-таки удалось уговорить тебя на прогулку, но повалил снег, и ты опять сказал, что придётся отменить всевозможные походы?) ты вдруг назвал меня Ёжиком. Я тогда долго смеялась от удивления и всё спрашивала тебя: «Почему ёжик?» Ты отвечал, что ёжики – очень милые и, на самом деле, безобидные животные, только вот трудно поддаются дрессуре. А в следующую нашу встречу я подарила тебе маленького плюшевого ёжика. Ты улыбнулся тогда и сказал, что теперь тебе будет не так грустно меня ждать. С тех пор ты меня называл не иначе как Ёжик, и даже вместо слов любви ты говорил: «П-ф-ф-ф-ф!» ПризнАюсь тебе, мне нравилась эта игра, от которой веяло таким далёким детством, такой нежностью, что я всячески поддерживала её.

Как-то от тебя пришло подряд семь (семь!) сообщений на мой мобильный телефон, в которых ты настоятельно просил об одном – чтоб я приехала к тебе. Весь день у меня были неотложные дела, а вечером, заскочив домой к сыну, я направилась к тебе, гадая, что могло произойти (по телефону ты отказывался что-либо объяснять). Когда я переступила порог твоей квартиры, на меня обрушился шквал поцелуев – ты был неузнаваем в своей весёлости. Ты сумбурно говорил что-то о контракте с итальянцами, о том, что осталось дело за ценой, что теперь мы можем уехать вместе. Я недоумевала тогда: «Куда и зачем?!» Ты пытался повторить всё сначала, при этом продолжая целовать меня прямо в прихожей, не давая мне даже снять пальто. Я всё так же удивлённо смотрела на тебя, а ты всё твердил, что очень хочешь, чтобы я поехала с тобой, что завтра же мы пойдём в ЗАГС и распишемся. Мои попытки перевести разговор на другую тему были бесполезны и я, чтобы привести тебя в чувства, громко сказала: «Не сходи с ума!» Какую-то минуту ты непонимающе смотрел на меня, потом весь как-то сник и, наконец, замолчал. За весь вечер тогда ты не проронил почти ни слова, был задумчив и печален. И только утром, перед моим отъездом, ты посадил меня к себе на колени, как ребёнка, обнял и шёпотом сказал: «Ёжик! Я очень люблю тебя… Кажется… Ты не спеши, подумай. Но времени мало. Не больше месяца». Тогда я ничего не стала спрашивать и ничего не стала объяснять.
До сих пор не могу понять, было ли то твоё желание искренним, или ты затеял какую-то игру со мной. Мне всегда хотелось верить в первое. Но, тем не менее, я никаких далеко идущих планов не строила, осознавая, что всё в мире – буффонада, и уповая на волю небес. Ты не можешь не помнить, как я всегда говорила тебе, что мне хорошо с тобой именно сейчас, что мне никогда и ни с кем не было так спокойно, как с тобой. Я не могла думать о далёком будущем, потому что душевные раны мои были ещё свежи, потому что я только начинала верить тебе и одновременно боялась делать кому-то больно. А то, что не будет так, я не была уверена.


* * *
Твой друг Пашка рассказал мне о твоей жизни гораздо больше. Да, да, тот самый Пашка, вспоминая о котором, ты напрочь забывал цензурную лексику. Как Павел нашёл меня, не знаю.
После нашей с тобой размолвки я старалась даже не думать о тебе. Не могу сказать, что это у меня хорошо получалось – по нескольку раз в день я заходила на сайт и, если видела, что ты уже там побывал, успокаивалась, – значит, всё в прядке. Но какое-то тягостное предчувствие мучило меня с того самого дня, когда я попросту сбежала от тебя, ещё спящего; и сегодняшний утренний звонок не был для меня неожиданностью. Я лишь не могла поверить, что именно так ты ушёл.

Павел позвонил ранним утром и предложил встретиться. На моё удивлённое молчание, он сообщил лишь, что тебя больше нет; и мы проговорили с ним часов шесть, сидя в маленьком кафе на четыре столика, что недалеко от моего дома. Он начал свой рассказ сразу же, как только официант удалился на кухню за нашим заказом – бутылкой водки. Пашка говорил, глядя сквозь меня, лишь изредка переводя взгляд на горящую сигарету, зажатую двумя пальцами его левой руки. От твоего друга я узнала и про оперативно-розыскную зону на границе с Пакистаном, и про операцию в Чаприяре, и о том, как ты вытащил его в бою под Хугьяни, и о ликвидации душманской базы «Милава», по окончании которой ты был награждён Орденом Красного Знамени. Узнала и том, что ты запил «по-чёрному» после развода с первой женой и сдуру напросился в ОРЗ «Восток». Он называл тебя идиотом, потому что возможность работы в Манчестере ты променял на эту «чёртову дыру»; и его понесло вслед за тобой, потому что он не мог бросить своего однокашника. Он говорил о тебе так, будто ты вышел лишь на несколько минут и сейчас вернёшься, говорил без особых подробностей, заполняя те самые пробелы, которые ты допускал в своих коротеньких рассказах.

Я смотрела на Пашку, на его печальные глаза, в которых появлялись весёлые чёртики при упоминании лишь о ваших «курсантских загулах» в сокольнической «Сирени», да мелькал неистовый огонь, когда он говорил о вывороченных с корнем аулах и матерях, сходивших с ума от одного только вида цинкового гроба. Смотрела и думала, что вы с ним чертовски похожи и всё-таки разные, и, пожалуй, впервые в жизни жалела о том, что ушло безвозвратно. Я думала о том, что никто и никогда больше не назовёт меня Ёжиком, что мы с тобой никогда больше не будем слушать этого странного соловья, поселившегося в соседнем сосновом бору, что больше не с кем будет молчать по телефону и нестись, сломя голову, неведомо куда. И я вдруг отчётливо поняла, что ты, несмотря на свои детские капризы и непомерную самовлюблённость, был единственным мужчиной в моей жизни, которого мне будет не хватать.

Но нет боли утраты, нет слёз горечи. Совсем нет. Лишь ощущение обволакивающей теплоты и умиротворённости.

* * *
А сейчас, стоя перед свежим холмиком, расположенным по всем христианским канонам, подальше от общих захоронений, вспоминая эти девять месяцев, промелькнувшие так быстро, и разговаривая с тобой, я осознаю свою ничтожность.
О том, что ты покончил со своей, как тебе казалось, никчёмной жизнью, выбросившись из окна девятого этажа, я узнала лишь сегодняшним утром. Я не успела. Прости.

Я обязательно приеду к тебе, только лишь сделаю, что мне назначено судьбой. Не забывай меня. Приходи хотя бы во снах.

***
Положив на могилу розы, я подумала, что ты ни разу так и не купил мне ни одного букета. Достав из сумочки маленького плюшевого ёжика, я спрятала его среди цветов.
М.-СП., 2005-2007