Мир – океан, воздушный и морской
качает нас, как в зыбке-колыбели.
И мы плывём довольные собой,
как уцелевши чудом на Ковчеге.
 
– Как парусник, наткнувшийся на риф,
мы тонем в разговорах бесконечных,
переключаясь на сплетенья рифм
о временах весёлых и беспечных.

И обсуждаем вперемешку всё:
политику, рецепты, богохульство…
не слыша и не слушая – а в чём,
в конце концов, величье и безумство.

И так сейчас похожи на детей,
увлёкшихся в песочнице игрою
и знающих одну из всех затей –
куличики лепить в песке гурьбою.

Поём и пьём, ведём хмельную речь,
не зная ни о чём, что дальше носа.
Коробит слух словесная картечь
и изобилье снеди на подносах.

Я, в разговорах, как в вине тону,
как парусник, пробивший дно о рифы.
Слова, как ядра, тянут плоть ко дну,
высчитывая смыслов логарифмы.

Я замолчал… Черка'ю и молчу,
пытаясь вникнуть в рифмосочетанье.
Перебивать веселье не хочу,
а перебив, что выдам в оправданье..?

– Что не в хмелю, а вижу страшный сон,
где степь горит, взметаются разрывы,
израненных перебивая стон
и ужас тех, не раненых, что живы?

Передо мною зиждется рассвет –
багряный весь, как будто полыхает
и корчится земля, и спасу нет…
красна река, краснее не бывает.

 …глодает до кости плоть вороньё,
под канонады рокот и раскаты.
Пылают, как ненужное тряпьё,
сады, поля и взорванные хаты…

В душе не ропот – ширится протест
против стихов о неге и любови…
– Земля в огне! Пылает церкви крест!
Там белокурый мальчик в луже крови

глядит в глаза всевиденьем своим…
всеосуждая, всепрощая – тут же.
Столбами соляными мы стоим,
сжимая зубы – некуда уж туже…

Я комкаю листок и в клочья рву,
не описать незрячими стихами,
что на войне увидел наяву,
как говорится – Бог с ним, со словами.

…И хорошо, что я всё ж не поэт,
а графоман, что пишет – о цветеньи,
о соловьях, как просится рассвет
грядущим дням, русалкой, на колени.

Иначе б я давно сошёл с ума –
от ужаса, творящегося в мире.
И не сидел бы с вами у стола,
как званый гость  –
на Вальсингамском* пире.

Вальсингам* – персонаж А.С. Пушкина
              «Пир во время чумы»