Белые хлопья, непрерывно сыплются уже больше суток. Город засыпан снегом. Дома похожи на седобровых, сивоусых кобзарей, их шапки-крыши теряются, сливаясь с небом. Ветви деревьев сплетают замысловатые белые кружева. Днепровские кручи и левый берег, укрыты периной, и только посередине могучая река, сквозь снежную пелену, чернеет водой, пока не скованной льдом. Всё бело. Пушистые сугробы поднялись в человеческий рост. На широких проспектах автомобили барахтаются ещё в манной каше, а в улочках и переулках они погребены в снежных могилах. По узеньким тропкам струятся малокровные ручейки пешеходов. Из верхнего города, от подножья грациозной Андреевской церкви, змеится, между горами одноимённый спуск. В другую пору, по целым дням гуляющие полируют ногами чешую его брусчатки. Теперь же и не разобрать, есть ли тут улица. Редкие прохожие пробираются, молча, опустив головы. Крупные снежинки облепляют лица, не дают раскрывать рта. Одинокие голоса тонут в пушистой метели. Снежная перина поглощает звуки. Ватная тишина.

  За высокими окнами снеговые пушинки проносятся в стремительном вальсе, в свете уличного фонаря. А в комнате тепло. Уютно булькает кипящая вода. Высокий потолок украшен великолепной лепниной, расцвеченной желтыми пятнами и оттенённой пылью и паутиной. По стенам рамы без картин и картины без рам. Кроме того множество разнообразных предметов: изящные коряги, чудовищные рачьи клешни, крошечные клешнястые чудовища, лакированные крабы, океанские ракушки, связка сушёной рыбы, пучки сухой травы, и прочий хлам, обрамляющий буйным хороводом деревянный круг для унитаза, возглавляющий композицию, по центру стены, против окон. Посреди комнаты громоздится монументального вида мольберт, покрытый цветными волдырями засохших масляных красок. Мольберт осёдлан, непорочно белым, холстом на подрамнике.  
  Угол у окна заполняет переживший многое и многих, мягкий диван-уголок, родившийся задолго до изобретения такого рода мебели. Матрацы и подушки стоптаны и истёрты в прах. Их покрывает живописная смесь ковриков, разнообразных расцветок, эпох и предназначения. Полированный в отставке, журнальный столик, вписанный в интерьер точно по уголку, покрывает газета. На газете горка крупной сивой поваренной соли и большая бутылка "Бурбона".
  Художник – хозяин мастерской выключил электрическую плитку, снял кастрюлю и слил охряный кипяток в умывальник за занавеской. По комнате расползся запах варёной картошки. На свет появились два гранёных стакана, и две, почерневшие от антикварности, вилки (на всякий случай). Венчала сервировку кастрюля, с зелёной побитой эмалью, в которой дымилась картошка в мундире.
  – Сосед мой – рассказывал, тем временем, художник – бухал позавчера, со своими друзьями весь день. Дождь же был. Они в мастерской сидели. Только по очереди в лавку бегали. Потом заснули все. Ночью мороз ударил, а они проснулись, и домой собрались. Вылезли гурьбой. Один шагнул за порог, на улицу, фи-ить и уехал. Только ноги мелькнули. Тротуар как зеркало. Второй, тоже за порог, фи-ить, за ним. Третий… Короче вся компания съехала туда, в канаву – художник энергично помахал рукой, указывая куда-то за окно, в направлении булгаковского дома – Встают и опять падают. Что делать? Сплошной лёд. Вниз можно только на ж…е ехать. Они ж все старые, почётные и заслуженные… На ж…е ж не солидно. Они на карачках вверх полезли. Несколько метров проползут и съезжают. Доползли до двери, минут за сорок, и захекались. Из сил выбились. Влезли в подъезд, еле живые. Взяли гвозди позабивали в подошву, опять пошли на улицу… Фи-ить… – указательные пальцы рассказчика быстро закружились вокруг друг друга, изображая как члены союза художников, всей компанией соскользнули по обледенелой улице – Короче, снова в канаве очутились. Гвозди не помогли. Несколько попыток делали. Ничего не вышло. Возле дома барахтались, а дальше отъезжать боялись. Ночь. Водки нет. Всю закуску съели. И уйти не могут. Прикинь! До утра сидели. Злые. Спать, не спится, заняться нечем. Перессорились, чуть не подрались. Только вчера разошлись, как снег пошёл.
  Весь рассказ сопровождался выразительными жестами позволявшими слушателю живо представлять всё в красноречивых картинках. Гость, задыхаясь от смеха, вытирал глаза, и бессильно тонко пищал. Его небедное воображение, рисовало приключения горемычных гуляк.
  Все шесть квартир старинного дома были заняты мастерскими заслуженных членов союза художников.
  – У вас же в подъезде ведро с песком стоит! – пропищал гость, преодолевая приступы хохота – Они, что не могли им лёд посыпать?
  – Нет, это сосед сегодня с собой принёс – пояснил хозяин – заходил, вот перед твоим приходом. Рассказывал.
  – Он, из дому ведро песка тащил!? – гость, теперь, боролся с икотой – Думает, гололёд теперь каждый день будет?
  – Хрен его знает. Ну, так, на всякий случай. – Художник уселся на то, что считалось диваном – Мы как-то пива купили, в гастрономе, наверху. Я бутылки в пальто рассовал, две в боковые карманы, две во внутренние, и две в рукава. Иду, Геракл такой. Грудь колесом, бицепсы, ляжки. А гололёд прихватил… Наверху ничего, а стали по Андреевскому спускаться, идти не возможно. Короче, кое-как до замка Ричарда спустились, и тут я ка-ак рухнул… Ноги, выше головы улетели. Я не то что на ж…у, а сразу на плечи упал. Чуть не убился. Так затылком гэпнулся, аж искры посыпались. Но бутылки не побил. Полжизни барахтался пока встал. Так, что тут, песок ещё пригодится – философски заключил хозяин мастерской.
  – Кстати, если так будет продолжаться, мы тоже тут застрянем – заметил гость, немного успокоившись, и глазами указал на метель.
  – Ну, что ж… – развёл руками хозяин и взял бутылку – не бросать же.
  Удивительную тишину подчеркнуло журчание разливаемого по стаканам виски.
  – Ну, давай, за то чтобы у нас всё было и нам за это ничего не было – предложил гость.
  – Угу – прогудел в стакан хозяин, выпивая.
  Принялись, есть картошку, обмакивая её в соль.
  – Просто зимняя сказка – нарушил молчание гость, глядя в окно – лучше бы на новый год так мело.
  На улице было темно, и виден был только непрекращающийся снегопад, делавший тёплую, полуосвещённую мастерскую чрезвычайно уютной.
  – Ну, почему? В этом году снега нормально было. Мы новый год отмечали у Рыжего – сообщил хозяин, уронив на пол кусок разварившейся картошки.
  – И как? – без энтузиазма спросил гость. Ему было немного обидно, что их общий друг Рыжий не позвал его.
  – Что "как"!? – вскричал художник и ехидно захихикал – ты же знаешь Рыжего! Он нас уговаривал несколько дней, потом персонально за нами приехал. Припёрся со всем своим выводком, вечером 31-го, ну, чтобы я не отказался...
  Он, кряхтя, полез под стол, доставать укатившийся кусочек. Гость уныло жевал.
  Рыжий, с женой и двумя детьми, жил на самом краю тишайшего посёлочка, при войсковой части, населённого офицерскими семьями. Их одноэтажный домик, окнами выходил в небольшой, запущенный садик, за которым простирался необъятный пустырь. Муниципальный транспорт туда не ходил, и чтобы добраться, приходилось довольно долго идти пешком. Однако, в новогоднюю ночь, здесь легко можно было представить себя в гоголевской Диканьке.
  По правде говоря, Рыжий и ему тоже предлагал совместную встречу нового года, но он отказался именно "зная действующих лиц", но его так никто не уговаривал, и сейчас он чувствовал себя обделённым.
  – Приехали на Севастопольскую площадь – продолжал, между тем художник, усаживаясь на место – Рыжий обещал, что оттуда мы подъедем деповской развозкой… Ага! Хрен там! – он быстрым движением, предъявил сам себе фигу, – Какая развозка, 31-го декабря, в 9 часов вечера!? Пошли пешком.
  Бутылка, слегка звякнув, коснулась горлышком стакана, и зажурчал "Бурбон". 
  – Представь себе: Хи-хи-хи!.. Рыжий впереди, с коляской, за ним Валя с малым, а за ними мы с Настей. Рыжий у родителей бутылок набрал, помидор трёхлитровую банку, консервы, всё это в сетке под коляской дребезжит… Хе-хе-хе! – рассказчик, мелко трясясь, посмеялся собственным воспоминаниям и продолжал – Прикинь все нормальные люди, сидят дома оливье делают, там селёдку под шубой, а мы по пустой дороге плетёмся и солёными помидорами звеним. Хе-хе-хе! Колонна беженцев! Из-под всех ворот собаки лают. Я головой верчу, смотрю, чтоб какая-нибудь не выскочила. Не хватало ещё, чтоб перед новым годом собака за ж…у покусала… Ну, давай.
  Стаканы вознеслись и звякнули.
  – Ты помногу наливаешь – выпив, сказал гость, и подбодрил рассказчика – Ну-ну!
  – Да. Короче, приближаемся к какой-то канторе, на полдороги до их посёлка, над входом фонарь горит, в проходной, в окне свет, там сторож сидит. Рыжий достаёт, с колокольным перезвоном, из под бутылок, топор, коляску отдаёт мне, а сам идёт вперёд… – художник сложил два кулака, один на другой. Изображая, как Рыжий держит топор, он стал похож на персонажа из мультфильма – подошёл и стал ёлку рубить! Перед самым окном сторожки! Прикинь! Бам! Бам! Бам! Ёлка пушистая, как шар, и голубая. Срубил и понёс – кисти рук синхронно пробежали, будто по клавишам рояля – Хорошо, что дальше ни одного фонаря нет. Сторож выскочил, глядь, ёлки нет! Рыжего уже не видать, а мы, как раз, мимо проходим. Ну, он видит, что мы с детьми, колясками, и без ёлки. "Что!? Кто!? Куда!?". Мы говорим: "Не заем. Мужик какой-то. Туда убежал". Ясно, в сторону города показали.
  Щедро обмакнув картофелину в соль, художник откусил, и продолжил повествовать, с набитым ртом.
  – Сторож же не дурак. Понятно ведь, идёт мужик с коляской, и с ним две бабы с ребёнком. Что это, гарем? Не трудно же догадаться, что был ещё один, который ёлку унёс, причём, в ту же сторону. Но, что он может сделать? Постоял, покрутил головой, поворчал и вернулся в сторожку.
  Хозяин мастерской замолчал, и принялся сосредоточено жевать.
  – Ну, а дальше что?
  – Ну, что-что! Он же говорил что у них всё готово. Ага! Хрен там! Конь не валялся. Короче, бабы пока на кухне возились, мы поставили ёлку, украсили. Всё это время старый год провожали.
  Бутылка сделала плановый облёт над стаканами.
  – Не гони так! – сказал гость, заедая картошкой – Ну-ну.
  – Ну-ну – эхом ответил хозяин – что ты не знаешь, действующих лиц? К двенадцати мы уже были сильно б/у. Потом на меня упала ёлка, потому, что Рыжий тянул её за дождик. Потом он начал выделывать свои дурацкие шуточки. Ну, ты знаешь… Я обиделся и ушёл. Пролазил по пустырю, упал сто раз, снега в ботинки и в карманы набрал. Не помню, как вернулся. Потом ещё пили. В общем, я проснулся под ёлкой, и один мой носок висел на люстре, а другой на телевизоре.
  – Хорошо, что я отказался к нему идти – отчаянно завидуя, подытожил гость.
  – Да, с Рыжим не соскучишься – согласился хозяин.
  Молча, курили, не думая, каждый о своём.
  – А, я, тоже в этом году не смог ёлку купить – заговорил гость – Чего-то нигде не было. Все базары обегал. Очереди есть, а ёлок нет. В одном месте полдня простоял. Только жмых, какой-то валяется, и тот уже перебрали. Народ ждёт, надеется, ну и я стою. Смотрю, мимо Борода идёт. Думаю, хоть веселей стоять будет. Говорю: "я, тебе очередь занял". А он отвечает "мне не надо". "Как это – говорю – не надо? Ты уже купил?". Он придвигается поближе, сумку приоткрывает, и показывает, там у него ножовка. "Я – говорит – в парке спилю". И ушёл. Ну, я постоял с полчасика, а самого сомнение точит. Уже вечереет, а ёлки нет, и ясно, уже не будет. Эх, думаю, была, не была. Сами на это народ толкают. Я бы парк в жизни портить не стал, но тут, же обстоятельства вынуждают. Ладно – думаю – если не под корень спилить она только пышнее разрастётся. Сходил домой, взял ножовку, верёвку, и пошёл на Владимирскую горку. Вверху, прямо возле главной аллеи четыре голубые ёлки растут. Я к ним подкрался. Вдруг, смотрю, а там стоит кто-то. Всё – думаю – вот я и попался. Наверное, милиция дежурит. Сейчас меня с ножовкой в участок заметут. "Что ты, красавец, нажовывать собирался, а?". В участке новый год встречу. Но, уже направился, сворачивать нельзя, сразу понятно будет, что делать собирался. Подхожу к ёлкам, глядь, а это тётка какая-то. Затаилась, прячется. "Что это вы здесь делаете?" – спрашиваю, строго так. Она говорит: "А вы, что?". "Я слежу за тем, чтобы ёлки не рубили! – говорю – сами знаете, перед праздником, все норовят ёлку стащить". Она давай меня упрашивать: "Ну, можно я только одну веточку отломаю? От одной веточки ёлка ведь не испортится". Я говорю: "Ну, что вы! Так, если каждый по одной веточке отломает, ни одной ёлки не останется!". А она уговаривает "Ну только одну…". "Ладно – говорю – что с вами делать. Посмотрите, тогда по сторонам, чтобы не шёл никто. Какую – спрашиваю – пилить?". Она выбрала. Я отпилил, и тётенька, на радостях, со своей веткой домой побежала, а я связал верёвкой ёлочку, что посередине, спилил по-быстрому, срез в снег потыкал, чтобы свежим не выглядел, ножовку в ветки засунул, и дёру. Главное – думаю – из парка выйти, а там хоть трава не расти. Не докажут, что я её не купил. Пока до дому донёс, сто человек спросили, где я ёлку покупал.
  Послышался приглушённый топот, кто-то, в подъезде сбивал снег с обуви, и спустя минуту, раздался неуверенный стук в дверь мастерской. Хозяин встал и пошёл отпирать. Из прихожей донеслись голоса, и в комнату вошёл хорошо одетый человек, внося холод и неуют улицы. Снега на его дорогом пальто было мало, а головного убора, не было и вовсе. Он выглядел так, будто прошёл под снегопадом, всего несколько шагов. Посетитель в полголоса поздоровался с сидящим на диване. Следом вошёл художник.
  – Я не думал, что вы сегодня придёте – сказал он – я бы позвонил и предупредил. Я ещё не закончил. Из-за снега сумрачно, плохой свет.
  – Ничэго – ответил посетитель, как показалось сидевшему на диване гостю, с лёгким акцентом – я понимаю. Не торопитесь. Когда будет готово, как вы думаете, приме-ерно?
  – Ну, на следующей неделе – убеждённо заявил художник.
  – Хорошо, тогда я приду в будушую пятницу – согласился неожиданный визитёр, и медленно подался к выходу.
  – Может, выпьете с нами? – вежливо предложил хозяин.
  – Бурбон! – заметил визитёр – Это дорого! – добавил он, окидывая взором изысканные яства – О! Не-ет, спасибо! Я же за рулём!
  – Кто заметит, в такую погоду? – резонно сказал художник, пожав плечами, и, оставаясь в той же позе, уставился на дорогого господина.
  – Не-ет – упорствовал тот – я машину оставил на дороге. Никто не может проехать.
  – Да кто там поедет? – настаивал художник.
  – Ну, я же поехал – крыл дорогой.
  – А как вы смогли проехать?
  – Ну, та-ак. Попробовал… Поехал, застрал, а назад уже не-ельзя, не полючается. Пришлось ехать в перод. Вниз не так трудно, как вверх.
  Присутствующие на это не возразили. Когда художник, проводив визитёра, поёживаясь, вернулся в мастерскую, первым делом он потянулся к бутылке.
  – Блин, – сказал он, возвращая на газету пустой стакан – входная дверь, из-за снега, застряла и не запирается. То-то он вошёл. Я думал, это сосед…
  – А кто он такой? – спросил гость.
  – Французский консул. Он у меня картины заказывает. Не хорошо. Если бы он в окно постучал, я бы его заказ успел на мольберт поставить, было бы видно, что я работаю, а так он подумает, что я ещё не начинал.
  – А давно ты начинал?
  – Да-а… – неопределённо ответил художник, и добавил – Ко мне его Рома прислал.
  Рома, владел небольшой галереей в верховьях улицы. В живописи Рома разбирался не так, чтобы досконально, зато искусство торговли не смогло утаить от него ничего сокровенного. Склоняя художников к сотрудничеству, он не стеснялся в средствах, и потому, раз войдя со своими работами в Ромину галерею, стоящий автор попадался как муха в паутину. Однако и художники не оставались внакладе.  В работе же с клиентами, владелец галереи, не доверял мнению покупателя, он предпочитал навязывать собственное, а уж потом применял правило "покупатель всегда прав". Когда взгляд весомого посетителя спотыкался о какую-нибудь картину, это не ускользало от внимания хозяина. Он подходил независимой походкой и чистосердечно сознавался, что ему это полотно тоже очень нравится.
  – А как оно может не нравиться? – риторически спрашивал Рома – Это же шедевр! Его автор, именитый/известнейший/запрещённый в советское время/подающий колоссальные надежды (нужное выбиралось в зависимости от внешнего вида посетителя, а уж в этом, будьте уверены, Рома знал толк), и популярен во всём мире!
  Посетитель, не имевший ни малейшего намерения хвалить висевшую перед ним картину, и даже считавший её мазнёй, настораживался.
  Мнение человека зачастую складывается не из личных ощущений, а ориентируется на мнения других людей. Раз, услыхав уверенное высказывание человек, принимает его и с этого момента отстаивает как собственное убеждение. Любая чушь, прочитанная весит больше устного утверждения. Отсюда всеобщая любовь к цитатам. Подслушанная информация, "непредназначенная" или "секретная" перевешивает написанную. За свои убеждения человек готов загрызть оппонента, такого же носителя собственных убеждений.
  Видя перед собой, не всегда удачно, раскрашенную скатерть, посетитель ещё не знает, красиво это или нет. В этот момент он рад, что хозяин галереи, человек, понятно разбирающийся в живописи, не заметил его невежества. 
  Проделав мгновенную флюорографию кошелька, и томографию мозга покупателя, Рома безошибочно сообщал цену шедевра, преувеличенную ровно на столько, чтобы клиент не был готов её заплатить, но и не ушёл сразу. Сам же потенциальный покупатель, польщенный тем, как высоко оценена его платёжеспособность, надувался важностью.
  – Да, шедевр стоит не дёшево – констатирует Рома, давая возможность клиенту, отстоять свою состоятельность – но, в том-то и прелесть вечных ценностей, что со временем они только дорожают. И потом, второй такой нет.
  Слова эксперт подбирал также умело, как великий кулинар составляет кушанья, или опытнейший провизор лекарства. Амплитуда колебаний покупателя доходила до опасной степени, и многие, не удержавшись, срывались в пропасть покупки, угрюмо думая, по дороге домой, "зачем я это купил?". Те же, кто изловчился удержаться, попадал в спасительные объятия Ромы. Тепло, обхватив плечи посетителя, галерейщик, отводил его в сторону, и доверительно сообщал:
  – Сейчас цена этой вещи кусается, но в конце недели, я верну её автору, как нереализованную. Вам я дам адрес его мастерской, и с ним вы сможете договориться.
  Видя сомнения в глазах собеседника, Рома уверенно его успокаивал:
  – Не волнуйтесь, я придержу картину, чтобы вас не опередили.
  Дело принимало такой оборот что клиент, вовсе не обязан был раскошеливаться и при этом мог не обижать отказом хорошего человека. Заручившись адресом мастерской, посетитель, с облегчением покидал галерею. Но тот, кто наивно полагает, что этим дело и кончалось, заблуждается так, же как доверчивый Ромин клиент.
  – У меня, для вас кое-что есть – сообщал галерейщик по телефону – приходите, вы будете довольны.
  Телефону Рома не доверял, и правильно делал, для разговора нужны глаза. Быстро отсканировав состояние души клиента, он точными словами обрисовывал схему действий.
  – Вы – увещевал Рома – только не давайте себя облапошить. Не показывайте, что хотите, вещ купить.
  Напутствованный этими словами клиент направлялся в мастерскую. Он был спокоен, уж какому-то мазилке он не даст себя провести. Автор, в замаранной рубахе, усаживал его на табурет, и принимался неторопливо перетасовывать свои работы. Грубо сколоченные стеллажи с картинами без рам, громоздились вдоль стен, овевая гостя сквозняком из другого мира. В это время раздавался стук в дверь и в мастерской появлялся пожилой, маститый художник. Как раз сейчас нужный холст водружался на мольберт.
  – О! – провозглашал вошедший, едва поздоровавшись – Это твоя последняя работа? Да ты брат сам себя превзошёл! Тебе эдак дальше и двигаться некуда будет! Да-а! Вот это да-а!
  Горланя так он прощался "извините что помешал, зайду другим разом", и удалялся. Выпроваживая нежданного посетителя, художник натыкался в дверях на другого, стеснительного и молодого явившегося по неотложному делу.
  – Минуточку. Я прошу прощения – извинялся автор перед клиентом, и, обращаясь к молодому человеку, говорил – Ты совсем не вовремя.
  – Ну, простите – оправдывался тот – я понимаю, но другого времени у меня не будет… – и поворотясь к стоящей на мольберте картине говорил – Боже! Какая прелесть. Тебе необычайно удалась игра света и тени. Слушай, а ты будешь её продавать? Не спеши. Ей нет цены!
  – Ладно, давай, без тебя разберусь… – ворчал художник, отдавая тому какой-то свёрток.
  – …послушай меня… Я говорю тебе, её нельзя продавать… – доносился его голос из прихожей, затем входная дверь закрывалась.
  – Извините – равнодушно говорил художник, вернувшись к клиенту – мастерская на Андреевском спуске, это проходной двор. Ничего не поделаешь.
  – Да, я вижу – благожелательно ответствовал тот.
  Пока длилось обсуждение цены, мастерскую успело посетить ещё несколько самых разных персонажей. Художники хвалили экспрессию и игру света и тени, колор и композицию. Поэты восхищались цветовой гаммой, контрастами и идеей. Богатого вида дядя, гудел в прихожей, что "этот" нормальных денег не даст, а он может, хоть сейчас.
  – Ну, не могу. Неудобно – доносился из прихожей шёпот автора – это Ромин знакомый…
  Таким образом, гостю, удавалось купить несомненный шедевр, не дёшево, но всё-таки ниже названой Ромой цены. Автор выглядел немного уныло, покупатель же покидал мастерскую с чувством глубокого удовлетворения.
  Собрание членов творческого объединения "Романтик", было назначено на вечер, в кабинете хозяина галереи. Прибыль распределялась так: каждый участник торговой операции, в том числе маститый художник, скромный молодой человек и богатый дядя, получали по десять долларов, остальные же деньги, автор и руководитель проекта, Рома, с автором картины делили пополам. Каждый член "Романтика" неизменно рассчитывал на поддержку всего творческого объединения. Коллективное творчество пришло на смену единоличному ремесленничеству.
  – А, что Рома всем заказчиков находит? – спросил гость, протягивая руку за картошкой.
  – Нет. Вообще он ко мне этого француза картину покупать прислал. Но француз не повёлся, поулыбался только. Зато в другой раз пришёл и говорит "мне ваш стиль нравится, хочу заказывать". Ну… вот…
  – Хорошо! Иностранцы заказывают! Выходишь на международный уровень.
  – Ага! Хрен там, а не уровень! Ему не стиль мой нравятся, а цена. Он их во Франции в десять раз дороже продаёт, если не в сто!
  – Оно конечно… Только ничего уж не поделаешь. Конкистадоры, вон в Америке у индейцев золото за стеклянные бусы выменивали, а в Испании своей, продавали по цене золота.
  – Угу, а теперь мы индейцы.
  – Конечно индейцы! Мы всей страной за кока-колой потянулись, налегли на один борт, и корабль "СССР" перевернулся. Вот мы плаваем все и торгуем, кто, чем может за "бусы". Геша, ну, заешь, который сувенирами торгует, вон, все, что есть, из дому тащит. Он недавно даже старые фотографии из своего семейного альбома продавал.
  Художник и его гость замолчали. Опять тишина. Глубокая тишина, будто заложены уши. Сизый сигаретный дым, слоями стелется по комнате, а за окнами сыпет и сыпет снег.
  – Что вы, интересно будете делать, когда закончатся Ромины клиенты? – спросил гость.
  – Не закончатся – заверил хозяин мастерской – сейчас картины покупают в основном авторитеты всякие. Стал паханом, хату с евроремонтом завёл, надо ж картинами увешать, чтоб как у правильных всё было, по культурному, вот и покупают, портреты свои заказывают, в полный рост, в генеральских мундирах.
  – Ну, так, сколько их, паханов этих? Раз, два и обчёлся.
  – Не-ет. Это нескончаемая клиентура. Они грабят награбленное, убивают друг друга. Один стал. Хата, машина, картины… Его хлоп, убили. Теперь новый, опять хата, машина, картины. Его тоже, хлоп… Следующий.
  – А если ему кто-то скажет, что ваши картины никакие не шедевры?
  – Как это не шедевры!? – удивился художник – Мои работы шедевры. Это ты в живописи ничего не понимаешь.
  – Да-а! Шедевры мирового искусства! – воскликнул гость. Его разморило, и захотелось выразить своё мнение – мазня абстрактная! Выдавил тюбик краски, поелозил по холсту, и нате вам шедевр!
  – Угу-угу! Критик нашёлся. Много ты понимаешь! – художник, прищурив один глаз, собравшись и сосредоточившись, наливал виски – К тому же у паханов очень напряжённая жизнь. Они толком не успевают на наши работы насмотреться. Мне-то что. У меня только готовые работы покупают, а старый, портреты на заказ рисует. У него есть несколько работ, которые заказчики забрать не успели.
  – Можно родственникам продать – деловито заметил собеседник – на долгую память.
  – Рома продаст – подтвердил художник – правда одного, из них, в машине подорвали с женой и детьми…
  – А, можно лицо переделать, и новому заказчику сбыть.
  – Кому?
  – Что, "кому"?
  – Ну, лицо кому переделать?
  – Портрету. Ну, не автору же.
  – Да-а – задумчиво протянул художник – а бывает, что и автору. Рассказывали, что какой-то авторитет, остался недоволен как ему ремонт сделали. Рабочих прогнал, а архитектора, который ими руководил, в камине сжёг.
  – Да. Бывает – согласился гость – один мой знакомый ларёк держал. Крыше, что ли вовремя не заплатил, или ещё что-то, так ларёк сожгли, вместе с продавцом. А мы летом под Одессой на море отдыхали. Там в новую базу отдыха приехали люди из Тюмени. Ночью подъехала бригада, всех выгнали во двор, в одних трусах, базу облили бензином со всех сторон и подожгли. Народ кричит. Перепугались. А эти с автоматами стоят, и тушить не пускают. Хозяева базы с крышей не договорились. Так вот. Люди приехали отдохнуть из далёкой Тюмени. Вещи, деньги, документы, всё сгорело. Вот жизнь настала.
  – У нас в семье – заговорил художник, после продолжительной паузы – когда кто-нибудь жаловался "это плохо, то плохо", бабушка всегда говорила: "Это всё пустяки, пережить можно. Главное, только, чтобы войны не было". Меня это бесило. Какая война, думал я. Война давно прошла, а она всё о войне. А теперь я понимаю. Нам ещё повезло. Во всех бывших республиках война. Большая или маленькая. Рушатся дома. Убивают людей. А у нас, слава Богу, хоть войны нет, и это самое главное. Мы ещё когда-то будем вспоминать это время с улыбкой.
  – Если доживём – сказал гость – да и что вспоминать? Разруха. Хаос. Сомневаюсь я, что захочется вспоминать.
  – Будем, будем. С нежностью. Всё плохое забудем, а хорошее вспомним.
  – Что-то мы всё о грустном. Давай, что ли за мир во всём мире.
  Снег. На многие километры, всё покрывает белым саваном снег. Засыпает, прячет всё плохое, грязное, сломанное и разбитое. А, в окошках горит свет. Тёплый, уютный свет. Кипит вода, тикают часы.