-1-

     Аркаша внимательно наблюдал, как тяжелый, темно-коричневый

солнечный диск медленно нырял в густые зеленые волны океана-леса. Легкий ветерок взволновал верхушки огромных елей, и неспешная волна покатилась вдаль.

     Недалеко залаяла собака. Ей ответили. Аркаша вздрогнул и пошел по дороге вперед, к лесу. Теперь солнце причудливо перерезали ветки деревьев. Вот тяжелая мохнатая еловая лапа закрыла круг и сквозь иголки, как в мелкое сито, брызнули последние лучики уходящего дня. Аркаша невольно прищурился и заметил тонкую, ажурную паутину, сотканную трудолюбивым насекомым между ветками березы. Невесомые нити слегка подрагивали. Аркаша коснулся пальцем одной из них, и она лопнула, сломав идеальную гармонию, созданную природой.

     Аркаша огляделся, прищурился и неспешно побрел в сторону дома.

     Эти прогулки на закат начались три года назад, когда довольно шумно, со множеством гостей, обилием сладкого для детей, горького для взрослых, музыкой и пением под гитару отметили его, Аркашино, десятилетие. Вечером решили прогуляться, и так сложилось, или кто-то так сложил, что веселая компания детей и взрослых спускалась под горку в сторону леса именно в волшебную минуту омовения Солнца, его величественного погружения в океан-лес.

     С этого дня, находясь на даче, Аркаша старался не пропускать ни вечера, чтобы не прийти на это место и чуть позже, сделав несколько шагов вперед, поражаться удивительной и неповторимой испещренности темно-оранжевого круга веточками-нервами. Вот уже три года повторялся этот торжественный обряд, и Аркаша вряд ли, и не по причине своей юности, мог бы внятно объяснить причины, побуждающие его поддерживать эту традицию.

     Осенью Аркаша уезжал в город, ходил в школу и уже не мог вечерами совершать паломничество на закат, как называл эти прогулки отец. Дома, в городе, было множество умных книг в красивых переплетах (отец Аркаши преподавал философию), Аркаша часто листал их, но, конечно же, понимал в них еще мало. Константин Павлович мягко поддерживал пока еще неоформившееся стремление сына к знаниям, и, естественно, он не возражал против летних паломничеств сына на закат.

     Поднявшись на пригорок, Аркаша еще раз оглянулся на лес. Солнце село, сгустились первые сумерки, и стена леса перед Аркашиным взором предстала потемневшим монолитом с причудливо изрезанной верхней кромкой, потерявшим свой приветливый зеленый цвет. Оттенков уже не было – ни нежной зелени берез с белыми прожилками стволов, ни пепельно-серо-зеленых вечно волнующихся листьев осин, ни темной глубокой зелени елей, только шумящая, чернеющая ежеминутно масса.

     У ворот стоял знакомый автомобиль. Аркаша обрадовался приезду отца, несколько раз обошел машину, погладил рукой еще теплый капот.

     На террасе за задернутой легкой занавеской угадывался уют. Аркаша поспешил в дом. Мама шила, изредка поглядывая в телевизор, отец читал. Приветливо поздоровавшись, родители продолжили свои занятия. На столе Аркашу ждала большая кружка парного молока. Аркаша сделал несколько глотков и посмотрел в телевизор. На экране мелькали тени, слышались стрельба и ругань. Очередной, а может все тот же, кочующий с канала на канал боевик, завораживающий молодежь твердыми мускулами своих героев. Аркаша допил молоко, собираясь повнимательнее посмотреть фильм, но, покачав головой, мама переключила телевизор на другой канал, где шел выпуск новостей. Очередной, а может все тот же. С рукопожатиями у трапа самолета, числом жертв очередного, а может того же землетрясения или наводнения, драками в парламенте, точечными бомбардировками мирных городов и деревень.

     Отец поднял глаза от книги, но через минуту-другую продолжил чтение.

     Мама, завязав узелок, вытянула нитку и, взяв ножницы, щелкнув ими, перерезала ее. Аркаша вздрогнул и внимательно стал смотреть на нитку, безвольно лежавшую на столе, свернувшуюся непонятной фигурой. Ему вспомнилась легкая невесомая паутинка, разорванная им там, в лесу, и так же безвольно висящая на ветке.

     За окном была уже почти ночь, по-осеннему темная с высыпавшими на бархатном черном небе звездами.

     Первого сентября Аркаша Изюмов пошел в школу. Ему нравилось учиться, узнавать что-то новое, в классе было много друзей. Но это радостное, возвышенное, торжественное настроение нового похода за знаниями было несколько смазано. Выходя из двора, надо было пройти через арку, и, завернув в нее, Аркаша увидел на дороге туго натянутую веревку. Еще мгновение, и она лопнула, бессильно упав на асфальт. Аркаша вздрогнул. Мгновенно он вспомнил паутину в лесу, нитку на столе на даче. Но все оказалось гораздо проще. Один автомобиль тянул другой на буксире, веревка не выдержала нагрузки и оборвалась. Но этот эпизод сильно взволновал Аркашу. День прошел кое-как, без удовольствия от встречи с друзьями, от особенного, во всяком случае, для Аркаши, духа школы и школьной жизни.

     Вечером, сделав немногочисленные для первого дня уроки, Аркаша лежал на диване и смотрел телевизор. Опять какой-то боевик со стрельбой, погонями, драками, насилием. Но один эпизод снова заставил неровно и часто забиться Аркашино сердце. Оборвался толстый и крепкий трос, и тяжелая кабина лифта, обрекая несколько находящихся в ней человек, с грохотом устремилась вниз с какого-то из последних этажей небоскреба.

     Аркаша зажмурился, оглянулся.

     Паутина, нитка, веревка.

     Аркаша выключил телевизор.

     В комнату вошел отец.

-         Здравствуй, сын! Как первый день? Есть успехи?

-         Нормально, - пробурчал Аркаша. Он еще никак не мог успокоиться.

-         Почему такой тон? Что-нибудь случилось?

-         Нормально все, правда.

    Аркаше хотелось остаться одному, понять, хотя вряд ли он осознавал логическую связь этих эпизодов, упрямо выстраивающихся у него перед глазами. Но обижать отца ему не хотелось.

-         Все в порядке, папа.

-         Надеюсь.                    

     Раздался телефонный звонок, Константин Павлович подошел к телефону и стал внимательно кого-то слушать.

     Аркаша прошел в большую комнату и остановился перед книжным шкафом, занимающим всю стену. Проведя рукой по корешкам книг, Аркаша прошел вдоль шкафа туда обратно. Его внимание привлек длинный ряд собрания сочинений Льва Толстого. Вынув наугад один из последних томов, Аркаша раскрыл книгу.

     «Путь жизни. Для того чтобы человеку хорошо прожить свою жизнь, ему надо знать, что он должен и чего не должен делать».

     Аркаша медленно закрыл книгу и поставил ее на место.

     Через несколько дней одноклассник пригласил Аркашу на свой день рожденья. Родители именинника, сделав все необходимое, ушли, и ребята сами хозяйничали, пытаясь даже помыть посуду. В этот вечер Аркаша впервые попробовал алкоголь. Он храбрился, делая вид, что ему это не в новинку, подшучивал над высоким, нескладным Антоном, который учился на класс старше, носил очки с толстыми-претолстыми линзами и ездил с мамой шесть раз в неделю на другой конец города к какой-то старушке, как он ее сам называл, заниматься английским языком. Антон долго держал в руке стакан с водкой, принюхивался, морщился, кряхтел, потом, крепко зажмурив глаза, сделал глоток, закашлялся, завыл и убежал в ванную. Когда очередь дошла до Аркаши, он сразу посерьезнел, но сумел сдержать свое волнение, залпом выпил положенные полстакана, и, расплескав на столе сок, долго запивал гадость, принятую внутрь из мальчишеской солидарности и боязни быть высмеянным. Потом ему было плохо, очень плохо. На его удачу, ему не пришлось дома в этот вечер общаться с родителями, и его сон, если этот кошмар с какими-то ужасными медузами, змеями, многоногими, многорукими и многоголовыми липкими уродами, метаниями по кровати можно назвать сном, не принес заметного облегчения. Утром Аркаше было нехорошо, и он отметил для себя, что первый опыт взрослой жизни оказался неудачным.

     Был выходной день, Аркаша бесцельно и бездумно слонялся по квартире, зашел в большую комнату, и, как-то безотчетно, взял в руки тот самый, из последних, том Льва Толстого.

     «Чем больше отдаешься телесному, тем больше теряешь духовное. Что больше отдаешь телесного, то больше получаешь духовного. Смотри, что из двух нужно тебе.»

     Прочитав эти строки, Аркаша увидел себя на даче, вечером, на закате, когда он молча и торжественно в этом молчании провожал усталое Солнце отдохнуть, набраться новых сил для нового дня. Вспомнив красоту этих мгновений, Аркаша почувствовал себя значительно лучше и решил не идти на поводу сомнительной в таких случаях мальчишеской солидарности.

     И так случилось, что каждый вечер с этих пор Аркаша открывал наугад том Толстого и с интересом прочитывал и впитывал в себя очередную мудрость великого писателя. Правда, эти мудрости стали своего рода Аркашиными искуплениями за грехи – сигарета, наскоро выкуренная на перемене за школой, бутылка пива, купленная по дороге домой, все чаще появляющиеся в дневнике посредственные оценки.

     Это беспокоило его родителей, но Константин Павлович с присущим ему философским спокойствием надеялся личным примером повлиять на сына и вернуть его в русло правильного отрочества, правильной юности и, следовательно, правильной зрелости.

         «Для того чтобы провести наилучшим образом свою жизнь, надо помнить, что вся жизнь только в настоящем, и стараться наилучшим образом поступать в каждую минуту настоящего».

     «Закачивают ребенка не затем, чтобы избавить его от того, что заставляет его кричать, а затем, чтобы он не мог кричать. То же мы делаем с своей совестью, когда заглушаем ее, чтобы угодить людям. Мы не успокаиваем совесть, а добиваемся того, что нам и нужно было: не слышим ее».

     «Кто согрешит в первый раз, тот всегда чувствует свою виновность; тот же, кто много раз повторяет тот же грех, тот впадает в соблазн и перестает чувствовать свой грех».

     Все легче и легче с каждым разом давались Аркаше очередные неприличные поступки. Он не слышал свою совесть, перестал чувствовать свой грех. И лишь традицией стали для него вечерние пятиминутки у книжного шкафа с томом Льва Толстого в руках.

     «Ничто не дает такой уверенности для совершения дурных поступков, как товарищество, то есть то, чтобы нескольким людям, выделившись от всех остальных, соединяться только между собою».

     Один трагический случай чуть было не остановил Аркашино движение в никуда. После очередного весело и приятно проведенного вечера с вином и сверстницами из соседней школы, Аркаша и трое его товарищей возвращались домой. Был уже довольно поздний вечер, прошел дождь, свет фар проносившихся мимо автомобилей ярко отражался в мокром асфальте. Ребятам нужно было перейти улицу. В ста шагах в стороне был переход, но молодые люди решили, естественно, сократить путь. Аркаша сумел поймать паузу в автомобильном потоке и перебежал улицу. Сделав по инерции еще несколько шагов вперед, он услышал за спиной визг тормозов и крики, крики. Аркаша оглянулся и вздрогнул от развернувшейся перед ним картины. На дороге наискось стоял большой грузовой автомобиль, в нескольких метрах впереди, сжавшись, лежал Сергей. Он попытался подняться, оперся на руки, в свете фар Аркаша увидел его залитое кровью лицо. Сергей хотел что-то сказать, но вместо этого на губах надулись два розовых пузыря, потом они лопнули, изо рта хлынула кровь, и Сергей упал на асфальт…

     На следующий день мальчики пришли на это место.

     Как ни в чем не бывало, сновали автомобили, пешеходы, прохладный ветер гонял последние желтые листочки. Ребята привязали к дереву букет цветов, постояли немного, поеживаясь от ветра. Все молчали, да и что было говорить. Постояли и разошлись по домам.  

     «Всякая ошибка, всякий грех, когда ты в первый раз его сделал, связывает тебя. Но когда ты только что сделал его, он связывает тебя легко, как паутина. Если же повторишь тот же грех, паутина становится ниткой, потом бечевкой. Если еще и еще повторяешь тот же грех, она затягивает тебя сначала веревкой, а потом и цепью. Сначала грех в твоей душе чужой, потом гость, а когда ты привык к этому греху, он уже в твоей душе, как хозяин в доме».

     Ночью Аркаше приснился сон. Он – Аркаша – паучок, трудолюбиво связавший легкую искусную паутинку между ветками березы в лесу, недалеко от дачи своих родителей, в том самом месте, где так удивителен и прекрасен закат солнца. Держа в лапках одну из нитей своего творения, Аркаша внимательно ловил каждый трепет сети, ожидая, что, попавшая в эту сеть муха, в попытке освободиться из плена, еще больше запутает себя. Сильный порыв ветра, задрожала широко расправленная паутина, Аркаша выскочил из своего убежища, и в это время, в это мгновение, одна из нитей лопнула, и сам Аркаша оказался у себя же в плену, туго сплетенный липкими нитями легкой, но крепкой паутины. Аркаша понимал, что отчаянные попытки освободиться еще более затягивали и запутывали его. И наконец он успокоился, не в силах пошевелить ни одной лапкой, смиренно приняв свою судьбу и ожидая…

     Аркаша проснулся. Одеяло было сброшено на пол, порыв ветра открыл форточку, и с улицы в комнату тянуло довольно ощутимым холодом. Аркаша подошел к окну. Ночь была явно морозная, на лужах блестел лед, на траве белела изморозь. Аркаша закрыл форточку и снова лег. И опять ему приснился сон. Он идет по улице, кажется, возвращается из школы. Переходя проезжую часть, Аркаша остановился, чтобы пропустить машину. Но она на буксире везет другую машину. И когда этот дуэт проезжал мимо Аркаши, трос вдруг оборвался, лопнул и несколько раз грубая веревка опутала Аркашины ноги. Аркаша упал, закричал, несколько прохожих обернулись, и в это самое мгновение откуда-то появился большой, тяжелый грузовик. Завизжали тормоза, колеса уперлись в асфальт, пытаясь удержать, остановить эту огромную массу железа… Аркаша крепко зажмурился. Он уже не слышал своего крика, а видел, как бы со стороны, что машина не успела остановиться, видел свое растерзанное тело на сером, холодном асфальте, видел толпу собравшихся прохожих, все это было в полной тишине и вдруг пронзительный вой сирены скорой помощи…

     Аркаша проснулся. За окном, удаляясь, завывала сирена скорой помощи. Приложив руку к сильно бьющемуся сердцу, Аркаша попытался встать, но от резкого движения сильно закружилась голова, потемнело в глазах, и Аркаша упал на подушку.

     «Работай над очищением твоих мыслей. Если у тебя не будет дурных мыслей, не будет и дурных дел».

     Раздался телефонный звонок. Аркаша, заложив страницу пальцем, подошел к телефону.

-         Да.

-         Аркаш, нашли того урода, точнее его машину, что Серегу сбил. В двух остановках метро отсюда. Все вечером собираются. Едешь с нами?

Аркаша немного помолчал, посмотрел на книгу, отложил ее в сторону.

-         Конечно, еду.

-         Добро, встречаемся на точке.

Долго слушал Аркаша короткие гудки в трубке. Он хотел, чтобы у него не было дурных мыслей, хотел добрых мыслей и добрых дел, но не получалось. Слишком загрязнена была жизнь, и Аркаша слишком рано и слишком быстро окунулся в эту грязь, не успев выработать в себе определенный иммунитет. Его прогулки на закат, то поэтическое настроение, которое они вызывали, были еще по-детски наивны. Рядом с этой красотой была серость будней, и резким диссонансом стройной гармонии природы звучала какофония города, цивилизации. Аркаша пока еще не мог этого понять.

     Темным сырым вечером, ведомые одним из ребят, Аркаша с друзьями оказались во дворе, где около высокой глухой стены стоял грузовик. Через двор с хромыми качелями и кривыми каруселями светились окна длинного дома. Когда ребята подошли к машине, из стоящего рядом мусорного контейнера судорожно вспорхнули голуби, а с ощипанного дерева, слабые ветки которого свисали над кабиной, несколько раз каркнула ворона.

     Мальчишки закидали машину камнями, а Аркаша проткнул оба передних колеса припасенным ножом. Звон разбитого стекла, стук камней о металл оказались громче ожидаемого. Двор наполнился шумом и грубыми выкриками, которыми Аркаша и его друзья подбадривали себя при совершении этого акта возмездия. Внезапная тишина наступила тогда, когда яркий луч света осветил поле битвы. Буквально в двух метрах стояла машина с синей мигалкой на крыше. На мгновение застыв в выхваченных слепящим светом фар позах мщения, ребята бросились врассыпную. Один Аркаша с ножом в руке, застыл на месте. Ему вдруг стало очень стыдно и он посчитал нечестным убежать. Два дюжих милиционера схватили Аркашу в охапку и затолкали в машину.

     В милиции Аркаша долго плакал, все рассказал усатому лейтенанту, который постоянно улыбался каким-то своим, ему одному понятным и, видимо, приятным, мыслям. Лейтенант дописал Аркашин рассказ, почесал лоб, потянулся и стал слушать водителя грузовика, появившегося в отделении чуть позже. К полному Аркашиному изумлению, этот пожилой уже мужик очень спокойно отнесся к вандализму Аркаши со товарищи. Запинаясь, он сказал, что особых претензий не имеет, ему бы только привести в порядок машину. Лейтенант, оставив Аркашу в углу на стуле, вышел из комнаты вместе с потерпевшим, через некоторое время вернувшись, снова сел за стол и занялся своими делами, нимало не обращая никакого внимания на Аркашу.

     Время близилось к полуночи, когда за Аркашей приехал отец. Лейтенант вышел с ним в коридор. Они отсутствовали минут двадцать. Потом Константин Павлович, написав несколько строк на листе бумаги, который лейтенант бережно убрал в стол, подошел к Аркаше.

-         Подъем, дома разберемся.

-         Как? Меня не посадят в тюрьму?

-         Посадят, - улыбнулся лейтенант, - в следующий раз, если не оставишь своих глупостей.

-         Пока нет, - сухо проговорил Константин Павлович и вышел из комнаты.

-         Догоняй, - опять улыбнулся лейтенант, - и будь здоров.

-         До свиданья, - слезы выступили на глазах у Аркаши.

Он вылетел из комнаты, догнал отца уже на улице, около машины.

     За всю дорогу домой отец и сын не сказали друг другу ни одного слова.

     Дома, несмотря на поздний час и привычку ложиться спать довольно рано, их ждала мама.

     Первым ее движением было обнять Аркашу, прижать его к себе, защитить и никогда никому не отдать, но эта слабость быстро прошла. Маргарита Венедиктовна вспомнила все неприятности, которые Аркаша за последнее время доставил ей с отцом, как он, до этой осени послушный, ласковый и аккуратный мальчик, вдруг стал совершенно неуправляемым, озлобленным, что сразу же отразилось на его успеваемости в школе. Она подошла к Аркаше и, поддавшись искушению всех этих чувств, накопившихся за последние месяцы, ударила Аркашу по щеке. Потом заплакала, беспомощно оглянулась на Константина Павловича и вышла из комнаты. Сквозь слезы, навернувшиеся на Аркашиных глазах и преломлявшие свет, все окружающее казалось нереальным. Краем глаза Аркаша видел отца, стоящего отвернувшись к окну, но взгляд Аркаши был устремлен на уже знакомый том Льва Толстого, который стоял в ряду себе подобных, и только Аркаша умел выделить его. Там заключалась мудрость жизни, мудрость любви, мудрость веры. Аркаша вновь вспомнил свои закаты, разорванную паутину, странный случай первого сентября, свои сны, страшную гибель Сергея, попытку отмщения, наконец, вечер, проведенный им в милиции. Он опустил голову и тихо заплакал. Константин Павлович подошел к Аркаше, хотел что-то сказать, но видимо передумал, Осторожно вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Аркаша остался один.

     На следующее утро, перед школой, Аркаша зашел в большую комнату, снял с полки уже знакомую книгу и наугад раскрыл ее.

     «Пчеле, чтобы жить по своему закону, надо летать, змее ползать, рыбе плавать, а человеку любить. И потому, если человек вместо того, чтобы любить людей, делает зло людям, он поступает так же странно, как если бы птица стала плавать, а рыба - летать».

     Аркаша невольно улыбнулся прочитанным строчкам. На душе у него сразу стало намного спокойнее, он ласково попрощался с мамой, которая не находила себе места после ночного инцидента, и отправился в школу. По дороге Аркаша размышлял о том, что ведь есть птицы, которые вовсе не умеют летать, и не нуждаются в этом, но хорошо плавают и считают это в порядке вещей для птиц, и есть рыбы, что, плавая в океане, могут летать над водой. Пусть немного, но летать. Значит, размышлял Аркаша, делать зло для человека не так уж неестественно.

     В школу в этот день Аркаша не пошел.

     В соседнем дворе Аркаша увидел Виталика. Виталик учился в той же школе, что и Аркаша, был на три года старше. Он сидел на спинке лавочки и курил, скосив глаза на кончик сигареты, где легким дымком тлела папиросная бумага. Виталик кивнул Аркаше на место рядом с собой и, не прерывая задумчивого созерцания процесса превращения нечто в ничто, процедил сквозь зубы:

-         Жоржа жду.

     Жорж, он так называл себя и просил называть его других, был еще старше Аркаши и считался авторитетом для всех окрестных мальчишек. Аркаша никогда его не видел.

     Жорж появился внезапно. Невысокого роста, худой, руки в карманах кожаной куртки. Аркаша хотел было уйти, но Жорж движением руки остановил его.

-         Кто такой?

-         Аркаша. – Виталик выбросил окурок, сплюнул. – Вчера попал в ментовку за машину.

-         Расскажи.

     Односложные реплики Жоржа почему-то не вызывали у Аркаши желания что-то скрыть, утаить, и он рассказал про вчерашний вечер, про милицию, как за ним приехал отец и забрал Аркашу домой.

-         Молодец.

     Жорж повернулся и, сделав несколько шагов, бросил через плечо:

-         Пошли со мной.

     Аркаша с Виталиком поднялись со скамейки и догнали Жоржа. Аркаша мгновение помедлил – вспомнил дом, родителей. Что-то внутри подсказывало ему, что, если он сейчас пойдет с Жоржем, то его жизнь решительно изменится, и не в лучшую, с точки зрения родителей, сторону. Жорж не оглядываясь шел дальше, как бы не испытывая ни малейшего сомнения, что Аркаша идет следом. И Аркаша шел следом.

     В компании Жоржа Аркаша познакомился с Юлей. Три дня он прожил у нее, потом, когда родители были на работе, пробрался домой, наполнил сумку продуктами из холодильника, нашел спрятанные мамой деньги. Хотел написать записку, но передумал.

     Выйдя на улицу, Аркаша медленно пошел в сторону Юлиного дома. Юля жила в небольшой комнате в коммунальной квартире, училась в техникуме. Родителей у Юли не было, точнее они ею не интересовались, где-то недалеко жила бабка, к которой Юля наведывалась раз в неделю.

     Подходя к дому, Аркаша увидел во дворе Юлю с каким-то парнем. Они стояли, обнявшись, и о чем-то с улыбкой переговаривались. Аркаша замер на месте, пораженный увиденным. После всего, что случилось у него с Юлей, думал он, она не вправе так поступать с другими ребятами. Аркаша хотел было повернуться и вернуться к себе домой, он уже начал скучать по родителям, по книгам, но Юля заметила его.

-         Аркаша, милый мой, иди сюда! Ой, да ты жратву несешь! Молодец, мальчик мой сладкий, - с нежным воркованием Юля подбежала к Аркаше, посмотрела ему в глаза, - вот тебе ключи. Меня… меня сегодня не будет. До завтра, малыш.

Юля поцеловала Аркашу в щеку, вернулась к своему парню, и, обнявшись, они пошли через двор.

     Аркаша сглотнул слюну, закашлялся, посмотрел на ключ в руке, отбросил его в сторону и побежал за Юлей, на ходу доставая из кармана нож. Он догнал их у арки, набросился сзади на парня и два раза ударил его ножом. Ударил наотмашь, никуда не целясь. Парень закричал, упал и стал кататься на спине по асфальту, держась руками за бок. Юля завизжала, откуда-то появились люди.

     Аркаша стоял, держа в руке нож, как стоял несколько дней назад у грузовика, не собираясь бежать. Его схватили за руки, раздались пронзительные звуки сирены, во двор въехала милицейская машина, за ней скорая помощь.

     Пока парня укладывали на носилки, Юля подбежала к Аркаше. Ее заплаканное лицо было искажено судорогой. Юля пристально посмотрела Аркаше в глаза и, ударив его по щеке, вернулась к машине скорой помощи. О чем-то перемолвившись с врачом, Юля села в машину, и кособокий РАФик, истошно завывая, сорвался с места.

     Аркашу посадили в другую машину и отвезли в милицию.

     Аркаша ничего не скрывал, все рассказал, признался в своей вине. Ему предлагали встречу с родителями, но он отказался.

     Был суд, и Аркашу отправили в колонию.

     ( Колония.

Строй ребят.

Они в телогрейках и шапках-ушанках.

Яркий солнечный день.

Каркают вороны.

Проверяющий выкрикивает фамилии.

-         …

-         …

-         Изюмов!

-         Я!

-         …

-         …

Лица стоящих в ряду старше.

Одежда та же.

-         …

-         …

-         Изюмов!

-         Я!

Аркаша уже старше.

Нескончаемый длинный строй.

Фамилии называются дальше.

Лица еще старше.

-         …

-         …

-         Изюмов!

-         Я!

Вся Аркашина жизнь по тюрьмам и зонам…

     В этом бесконечном строю Аркаша получил крепкое, основательное образование рецидивиста. Редкие выходы на свободу довольно быстро обрывались новыми и новыми сроками. Надо сказать, что Аркаша ни разу не был в бегах. После очередного своего проступка он честно оставался на месте преступления, добровольно помогал следствию, с внешним, как правило, спокойствием и какой-то внутренней покорностью принимал очередной приговор суда.

     Один и то же сон снился Аркаше на протяжении уже многих лет: он, Аркаша, маленьким мальчиком, идет на закат – медленно спускается к лесу, куда величаво скатывается огромный диск Солнца. Острые верхушки высоких елей легким своим покачиванием благодарят Солнце за тепло и свет уходящего дня, говорят ему: «До завтра. Мы ждем тебя снова и снова. До завтра!»

     Потом Аркаша возвращается домой, уже в наступивших сумерках, открывает книгу Льва Толстого, наугад, читает мудрые строки, которые должны помочь человеку прожить его нелегкую жизнь…

     И каждый раз написанные буквы расплывались, Аркаша просыпался, ощущая на щеке жгучую слезу.

     Освободившись, Аркаша поехал домой. Он регулярно писал письма родителям. Переписка велась в основном с отцом, Константин Павлович сообщал все сколько-нибудь интересующие Аркашу новости, старался, чтобы не порвалась эта ниточка, чуть ли не единственная, связывающая Аркашу с домом. Мама лишь изредка приписывала строчку-другую…

     Аркаша медленно шел по улице, залитой разноцветной предновогодней рекламой. Он с интересом смотрел по сторонам, оглядывался, поражаясь разнообразию настроений спешащих, снующих туда-сюда и неторопливо ожидающих кого-то у витрин дорогих магазинов людей. Было довольно морозно, но Аркаша не спешил, хотя его самым-самым было нестерпимое желание попасть домой и открыть том Льва Толстого. Аркаша не спешил, чтобы хоть немного для первого дня привыкнуть к свободе, расслабиться и в более естественном виде явиться домой.

     «Из того, что можно насилием подчинить жизнь людей справедливости, вовсе не следует, чтобы было справедливо подчинять людей насилием».

     Всю ночь Аркаша листал эту книгу, которая, как он считал, играла очень значительную роль в его жизни.

     «Главное зло государственного устройства не в уничтожении жизней, а в уничтожении любви и возбуждении разъединения между людьми».

     Когда Аркаша был маленький, летом на даче он с мамой часто ходил на луг за деревней за земляникой. Мама ловко дергала несколько ровных длинных травинок, почти белых и мягких у основания, постепенно плотнеющих и становящихся темно-зелеными, и, срывая крупные и крепкие ягоды, нанизывала их на травинки. Ягоды поспелее и помягче она из ладони пересыпала прямо Аркаше в рот, он широко раскрывал его, запрокинув голову, смеясь, ожидая много сладковато-кислого вкуса. Потом Аркаша падал в траву, вдыхая жаркий плотный запах теплой, щедрой земли, травы, цветов, жизни…

     «Государство создает преступников быстрее, чем их наказывает. Наши тюрьмы набиты преступниками, которых развратило государство своими несправедливыми законами, монополиями и всеми своими учреждениями. Мы сначала издаем множество законов, порождающих преступления, а потом издаем еще больше законов для того, чтобы наказать за эти преступления».

     Несколько дней и ночей напролет Аркаша купался в великой мудрости великого писателя.

     «Тот, кто положил жизнь свою в духовном совершенствовании, не может быть недоволен, потому что то, чего он желает, всегда в его власти».

     «Нет ничего более полезного для души, как памятование о том, что ты ничтожная по времени и по пространству козявка и что сила твоя только в том, что ты можешь понимать свое ничтожество и потому быть смиренным».

     Новый Год Аркаша встретил один в своей комнате, тщательно обдумывая внезапно появившуюся в голове идею, взвешивая все за и против. Поначалу эта мысль ужаснула Аркашу, казалась совершенно бессмысленной, потом понравилась. Через некоторое время Аркаша еще раз посмеялся над своей идеей, но смех получился искусственным и натянутым.

     «Настоящего добра никто не может сделать один другому. Истинное добро может сделать человек только сам себе. Истинное добро это в одном: в жизни для души, а не для тела».

     И тогда Аркаша окончательно одобрил свою мысль.

     За окном то подальше, то поближе зачастили взрывы новогодних петард и фейерверков, с шипением устремлялись вверх разноцветные ракеты. Аркаша вышел к родителям, поздравил их с Новым Годом, посидел немного за праздничным столом –Константин Павлович и Маргарита Венедиктовна постарались, чтобы Аркаша, их Аркаша, вспомнил тепло домашнего уюта – и рано утром, когда отец и мама легли отдыхать, вышел из дома.

     Мороз в новогоднюю ночь был нешуточный, но смягчал его, хотя может быть и только внешне, на глаз, выпавший мягкий снежок. Было еще темно.

     Аркаша вошел в промерзший за ночь вагон пригородной электрички. Сидеть было невозможно, тут же коченели руки, ноги, все тело. Аркаша ходил взад-вперед по проходу, курил сигарету за сигаретой, в последний раз обдумывая свое решение.

     «С чего вдруг сомнения?» – подумалось ему. И сразу по телу разлилось спокойствие и приятное тепло. Аркаша даже сел около окна, продышал себе маленькую дырочку и всю дорогу смотрел на проплывающий за окном величественный лес, схваченный страшным морозом, поскрипывающий, но не сдающийся стихии, мечтающий в своем ледяном оцепенении о тепле, солнце, движении соков и сил, щебетании птиц.

     «Главный вопрос жизни нашей только в том, то ли мы делаем в этот короткий, данный нам срок жизни, чего хочет от нас Тот, Кто послал нас в жизнь. То ли мы делаем?»

     Аркаша вышел на знакомой ему станции и медленно, затаив дыхание и, съежившись от холода, направился по столько раз в детстве, далеком детстве, топтаной дорожке. Эта дорожка должна была привести Аркашу на дачу. О житье там в такой мороз, да и вообще зимой, не могло быть и речи, домик был летний, но Аркаша просто хотел посмотреть, как и что стало на даче. Сколько лет он лишь вспоминал об этом.

     И вот дорога стала спускаться под горку в сторону леса. Это было то самое место, куда Аркаша ходил на закат.

     Где-то здесь, в этих ветках жил паучок, филигранно свивший свою тончайшую, нежнейшую паутинку, не сумевшую выдержать грубого вторжения человека.

     Аркаша шел по лесу. Снега было достаточно, ноги проваливались до колен, идти было тяжело, но Аркаша не замечал этих трудностей, шел прямо, лишь обходя деревья на своем пути.

     Несколько раз Аркаша останавливался, оглядывался на глубокую борозду, проложенную им в снегу, всматривался куда-то в даль,

что-то выискивая или вспоминая, потом шел дальше. Долго шел Аркаша, пока наконец не вышел на небольшую полянку. Почти посередине рос огромный раскидистый дуб. Серый день побледнел настолько, что, видимо, сам испугался своей смелой яркости и снова начал сереть. Солнце лишь угадывалось сквозь плотные молочные облака, низко опустившиеся над лесом.

     Аркаша прислонился спиной к дереву и, шурша курткой по коре, съехал, сел на снег.

     «Входная дверь в храм истины и блага низкая. Войдут в храм только те, которые пригнутся. И хорошо тем, кто пройдет в дверь. В храме же великий простор и свобода, и люди там все любят друг друга, помогают друг другу и не знают горя. Храм этот – истинная жизнь людей. Дверь храма – это учение мудрости. Мудрость же дается смиренным, тем, кто не возвышает, а умаляет себя».

     «Если ты можешь видеть все последствия твоей деятельности, то знай, что эта деятельность ничтожна».

     Прошло немного времени, и холод начал подбираться к телу. Солнце почти село, сгущались сумерки. Аркаша как будто ничего не видел и не чувствовал.

     «Поступок, совершенный без всяких соображений о каких бы то ни было последствиях, в виду только исполнения воли Бога, есть наилучший поступок, который может быть сделан человеком.»

     Где-то в верхнем отделе печени еще теплилось слабое сознание и понимание происходящего, но и оно постепенно угасало, тихо, как свечка, и воскурилось легким дымком в уже почти черное небо.

     Облака рассеялись, хрустальные звезды холодным блеском мерцали в вышине.

     «Если ты видишь, что устройство общества дурно, и ты хочешь исправить его, то знай, что для этого есть только одно средство: то, чтобы все люди стали лучше. А для того, чтобы все люди стали лучше, в твоей власти только одно: самому сделаться лучше».