בס"ד

«И спросили Его ученики Его: как же книжники говорят, что Илии надлежит придти прежде?

Иисус сказал им в ответ: правда, Илия должен придти прежде и устроить всё;

но говорю вам, что Илия уже пришел, и не узнали его…»  (Мф.17:10-12).

I

В некотором царстве, в некотором государстве, жил, да был один еврей. Ну, как еврей? Сам он ничего об этом не знал. Когда он родился, папа и мама не стали его сразу огорчать, решили – мал ещё, пусть подрастёт – а потом, всё как-то недосуг было. Да и кто, спрашивается, огорошивает своих детей такими подробностями? Поди, и не сыщешь родителей, говорящих своим чадам: «ты, сынок, русский», или «ты, доченька китаянка». Так и тут. Прожил он в счастливом неведенье годков восемь и всё это время, звали его просто Борей. Стал Боря взрослым, потому, что закончил второй класс, и переходил уже в третий. А третий класс, это вам не второй, и уж тем более не первый, где, как известно разная малышня учится. И решили его родители послать в пионерский лагерь. Пусть взрослеет, что ли, жизни учится.

Пионерский лагерь «Ленинец» принадлежал Центральному Дворцу Пионеров и Школьников им. Николая Островского. Дети в нём отдыхали воспитанные, культурные, все как один из интеллигентных семей сотрудников Дворца. Боря влился в коллектив младшего отряда и стал с ним единым целым. Как все, он купался в реке, на огороженном сеткой пляжике, как все ловил ящериц, делал лук и стрелял из него, куда не попадя, в общем, шалил и, как все получал наказания от строгого воспитателя. За эту строгость, дети, а с ними и Боря, не любили воспитателя и называли его жидом. Почему? А просто. Ну, жидом, так жидом. Не одного его так называли. В лагере это слово было излюбленным. Но пытливый Борин ум не остановился на бездумном употреблении термина. Значение всех матерных и просто ругательных слов было ему известно, и в целях самообразования поинтересовался Боря у приятелей, что же такое «жид».

– Ты, что не знаешь? – удивились те – Вот воспитатель жид. Все кучерявые, жиды.

– Нет, – отверг Боря несостоятельную версию – мой папа кучерявый, а он не жид.

– Ну, – уступили приятели – все усатые, жиды.

Что ж, яснее не стало, ведь так здесь обзывали все и всех, а среди детей усатых было настолько мало, что Боря ни одного ещё не видел, но это обстоятельство ничуть не мешало. Да и какая, в конце концов, разница, если такое смачное слово, так удобно в употреблении, почему не представить себе, что оно вмещает не только усы.

Был в отряде мальчик, которого не любили. Бывает так, что живёт человек в коллективе и все его не любят. При этом ему, кажется, вовсе не мешает нелюбовь окружающих, он только реагирует на их выпады, как треугольный жук-вонючка. И вот однажды когда кто-то, хитроумно опёр швабру, изнутри, на дверь домика, в котором жил Боря со товарищами, этот самый мальчик открыл эту самую дверь. Швабра свалилась и треснула его по лбу. Мальчик пожаловался на случившееся, уточнив, почему-то, что это подстроил Боря. Обуреваемый праведным гневом, беспочвенно обвинённый Боря вызвал клеветника на дуэль. Из-за нехватки познаний в дуэльном кодексе, а так же по причине отсутствия пистолетов, поединок начался мгновенно, как только воспитатель ушёл и свёлся к банальной драке.

– Ах ты, жид! – кричал Боря, колотя обидчика.

Его негодование было так велико, что он совершено, не заметил приближения тёти Вали, работавшей кем-то в лагере, а в свободное от этого занятия время, бывшей подругой его матери.

– Как ты смеешь!? – взволнованно говорила тётя Валя, уведя Борю за домик – Ты знаешь, что такое жид!? Ответь мне! Ты знаешь?

Боря молчал. Вот сейчас объяснение, на счёт усов, было как-то особенно неуместно. И ведь какой парадокс, тётю Валю, огорчила не столько драка, и даже не употребление Борей бранных слов, а совсем иное. Она объяснила сынишке своей горячо любимой подруги, да так доступно, как может объяснить только одарённый педагог, что жиды это евреи, а евреи это такие люди, которые не хуже, а порой и лучше других и, что Борин папа, Борина мама, и что самое удивительное, и сам Боря, евреи.

Какой-то другой человек приехал из пионерского лагеря. Впрочем, это не было так уж заметно. Но трещина, которая, как водится, начинается с едва различимой осторожной ниточки, росла и расширялась, заменяя просто Борю, на Борю-еврея. В классе он чётко выделил всех соплеменников и проникся к ним тёплыми чувствами. Теперь Боря приглядывался к двум девочкам и думал на ком же ему жениться. Обе претендентки нравились ему одинаково, то есть не слишком, но другие просто перестали существовать. Боря был вынужден прийти за советом к матери, но та улыбнулась и сказала, что в третьем классе ещё рано озадачиваться женитьбой и предложила решать проблемы по мере их поступления.

II

Проводя с родителями, две недели, на базе отдыха, десятилетний Боря сидел на меланхолично покачивавшейся, на цепях скамейке. Он скучал и не знал чем заняться. Когда Боря, совсем было собрался пойти послоняться по территории, к скамейке подошли две девочки, Борины ровесницы, отдыхавшие в соседних домиках. Они уселись на скамейку и принялись искоса поглядывать на мальчика.

– Борька, как твоя фамилия? – спросила та, что нравилась Боре.

– Фишман – ответил он.

– Ты, что жид!? – слегка наиграно удивилась девочка.

– Нет. – твёрдо ответил Боря – Я еврей.

– Это, то же самое. – фыркнула она и прибавила – Я с жидами на одной скамейке не сижу.

– Ну, так встань – сказал Боря.

И пока соседки не ушли, он упрямо продолжал сидеть, удивляясь тому, что эта девочка ему теперь совсем не нравится.

***

Появившийся в классе сопливый мальчик Витя в пиджаке, с подвёрнутыми рукавами и прыщах, имел такой жалкий вид, что Боря – покровитель всех сирых и убогих, тут же принялся его опекать. Вскоре Витя, защищённый от бурь и сквозняков, вскормленный Бориными бутербродами, окреп, пообвыкся и повёл против Бори партизанскую, а за тем и открытую войну, на национальной почве.

***

В судомодельном кружке, друзья, с которыми Боря спустил на воду не одно судно, повзрослели и стали смотреть на мир шире.

– Серёга, ты антисемист? – спросил, как-то, Воробьёв, маленький и взъерошенный, по кличке Воробей.

– А, что это? – спросил Серёга.

– Ну, ты жидов ненавидишь? – пояснил Воробей.

– Ненавижу – согласился Серёга.

– Ну, вот. Антисемист это, кто жидов ненавидит.

– Да, я антисемист – подтвердил Серёга.

– Я тоже – одобрил Воробей.

Затем он посмотрел на стоящего тут же Борю и сказал:

– Не бойся, Борька. Тебя мы бить не будем. Ты хоть и жид, но классный пацан.

Бояться Воробья или Серёги не приходилось, так как ни оптом, ни в розницу они опасности не представляли ни для кого кроме, разве что насекомых. Но дружба вытекла, канула в ту самую трещину.

III

Поступив в строительный техникум, Боря взял шефство над Сашком. Тщедушный сын милиционера, простоватый и беззлобный, он был лёгкой добычей желающих продемонстрировать силу на беззащитном. Боря, по обыкновению, заступался за него. Вместе друзья писали контрольные, учили и сдавали зачёты и сессии. Вместе прогуливали пары, вместе курили на крыльце.

– А в нас сосиды жиды. От паскуды. Нэнавижу йих – сказал однажды Сашко, сплёвывая.

– Что ж они тебе сделали? – спросил Боря, принимая во внимание происхождение товарища – за что ж ты их ненавидишь?

– Бо жиды!

Сашко был идейным антисемитом. Он не знал, кто такие жиды, и чем они плохи. Он не затруднялся поисками жидов. Нет. Он назначал себе жидов сам. Нужно ли говорить, что трещина поглотила и эту дружбу?

***

Сидя в сквере, у Золотых Ворот, на скамейке, Боря дожидался бывшего одноклассника, с которым, после окончания школы, виделся редко. За его спиной, на такой же скамейке, расположилась содержательная компания. Парни и девушки весело смеялись, и не без причины. Они внятно рассказывали анекдоты о евреях. Их хохот доводил Борю до исступления. Больше всего хотелось напасть на них, но это было бы неразумно, их было больше и, как чувствовал Боря, они были старше. Уйти, что бы не слышать их смеха и ждать одноклассника неподалёку, был единственный разумный выход. Боря встал и прежде чем отойти бросил беглый взгляд на сидевшую за его спиной компанию. Что означает выражение «аидише пунэм»? Это когда еврейские черты лица настолько выражены, что их можно различить даже в темноте. Там, на скамейке сидели молодые, жизнерадостные евреи, и заходились от анекдотов о самих себе.

Боря, вечно терпящий бытовой антисемитизм, сочившийся изо всех щелей окружавшего его мира, не привык к таким зрелищам. Боря знал, где бы не прозвучала его фамилия в первый раз, обязательно в его сторону обернуться и не одна пара иронично-внимательных глаз ощупает его с ног до головы. Боря не стеснялся своей фамилии или национальности. Но как человек напрягается, прежде чем войти в холодную воду, так Боря внутренне напрягался, перед тем как называл свою фамилию. А тут такое раскрепощение. Вот где мне было бы легко – подумал он с завистью.

***

Не прошло и месяца, как Боря попал в небольшую компанию, в которой были сплошные евреи. Пели песни, на иврите, на идиш и, если на русском, то преимущественно о шестидневной войне. Говорили на еврейские темы, и все они сводились к тому, что ехать надо. Было весело и свободно.

Что знал Боря о еврействе? Что это что-то вроде врождённой болезни, которой принято стесняться и скрывать её, потому что в приличное общество с таким диагнозом не пускают. Таким уродился, ничего не попишешь – терпи. Теперь для Бори открывались новые горизонты.

Однажды кто-то из свежеобретённых приятелей рассказывал о своём посещении синагоги, по случаю праздника. Это поколение не застало те времена, когда в праздники многотысячная толпа запруживала, обыкновенно тихую улицу Щекавицкую, на Подоле. Боря, для расширения кругозора, отправился на экскурсию в синагогу. Как вести себя там он не знал, так как никогда в ней не был и надеялся сориентироваться на месте. Найдя по памяти здание, которое когда-то проездом показал ему отец, Боря подошёл к калитке. Калитка была заперта. Тут же висела табличка с надписью, «Иудейская Религиозная Община». Глухой забор и калитка выглядели, как-то непреодолимо. Из всего вышеперечисленного Боря понял, что «Иудейская Община» – организация закрытого типа, и вход в здание ей принадлежащее, разрешён только членам этой общины.

Обрисовав друзьям в общих чертах свою неудачу, Боря получил разъяснения – в синагогу точно пускают всех по праздникам, но когда они бывают, Борины друзья-сионисты не знали, так как и сами были воспитаны советской властью. Ещё неоднократно, всякий раз как попадал на Подол, Боря крейсировал мимо здания синагоги, убеждаясь в том, что калитка на замке.

IV

Была середина девяностых. Как грибы из навоза вылезли и распустились банки, трасты и церкви. Строительство из кирпича и бетона приостановилось, и все специалисты и не очень перешли к возведению воздушных замков. Борис, обременённый семьёй, остался не у дел и перехватывал случайные подработки. Вот однажды знакомый знакомых нуждаясь в помощнике, пригласил его для совместного изготовления мебели. В процессе сооружения встроенных шкафов, разумеется, разговорились, тем более, что столяр оказался на редкость словоохотливым. Он, по его словам, веровал в Бога, и для усугубления этого благого чувства посещал Церковь Евангельских Христиан-Баптистов. Приглашал приобщиться и Бориса, но для того по совершенно необъяснимой причине церковь была чем-то чуждым.

– Приходи! – радушно убеждал столяр-баптист – У нас и евреев много.

Деликатность не позволяла категорически отказаться от приглашения, а баптист предлагал слишком настойчиво. Что ж – подумал Борис – схожу разок, он и отцепится.

На Подоле, не очень далеко от синагоги, что сильно грело Борину душу, стояло новое, просторное здание «Дома Евангелия». Воскресным утром, со всех сторон к нему тянулись цепочки людей. Преимущественно женщины, старше сорока, но не редко и мужчины, видом напоминавшие идущих на свадьбу председателей колхоза, из советских фильмов и сельских бухгалтеров. Попадались молодые, блаженного вида мужчины и девушки с одинаковыми высокими причёсками, перехваченными прозрачными, с искоркой, платочками. Длинные юбки, мешковатые кофты, разрозненные пиджачные костюмы, выглядели странно на фоне обычных прохожих.

В большом, до отказа заполненном зале, с невероятно высоким потолком, Боря скучал. То о чём говорили выступавшие с кафедры, было ему не близко и в голову не лезло. Причиной тому, перво-наперво, была неграмотная речь докладчиков. Почему-то все они, как на подбор, говорили на суржике, щедро приправляя свою проповедь несуразно замысловатыми словами и цитатами из Библии. Боря силился обнаружить связь цитат с собственными словами говоривших. Систематически приходилось вставать для хорового исполнения песен с примитивными текстами. Все окружающие имели перед глазами песенники, из которых и вычитывали слова. Стоявшая рядом с Борисом тётка, похожая на продавщицу из овощного магазина, подсунула ему под нос свою книжку и слегка подтолкнула его в бок. Но песня из Бориса не полилась. Он и так-то не славился оперным талантом, а зажатый с обеих сторон, с засаленным песенником у лица, ему и вовсе не пелось.

Кульминацией этого собрания была проповедь главного пастыря. Столяр, сидевший тут же, одобрительно кивнул, и сотворил на лице выражение, обозначавшее восторг и уверенность в неотразимости пастырского слова. Пастырь, в отличие от предыдущих ораторов говорил значительно правильнее, и речь его была куда более связной. Он не забирался в дебри рассуждений над библейскими текстами, от чего проповедь только выиграла. Бархатным, проникновенным баритоном, он сообщил, что Господь любит каждого и, именно по этой причине, Он отдал сына своего на мучительную смерть, чтобы каждый, кто в это поверит, спасся. Пока Борис боролся с проникающим в него голосом пастора, ему некогда было задумываться над смыслом его слов. Но тут голос сообщил Борису, что евреи к которым приходил Божий сын, отвергли его предложение. В общем, нагрубили, обидели и оскорбили, тем самым Бога, вследствие чего потеряли право называться Его народом, как было прежде. Теперь Божий народ это христиане. Но, – всё-таки оставил лазейку пастор – и для евреев не всё потеряно. Милостивый Бог спасает и евреев, если они откажутся от своих заблуждений и придут в лоно Церкви.

Наспех попрощавшись со столяром, Боря шёл к станции метро и думал – даже если, правда, что я попаду в ад, я не предам свой народ, не отрекусь от него, ради спасения своей шкуры.

***

Теперь по работе Борис, часто сталкивался с баптистами. В их среде, как, впрочем, и всюду, народ попадался разный. Были жулики, были и негодяи, но основная масса – люди порядочные, а иногда патологически честные. Никаких диспутов Борис с ними, как правило, не затевал. Если особо рьяные из новообращённых принимались его евангелизировать, Борис отшучивался.

– Но ты ведь из народа Божьего, – увещевали доброжелатели – ты должен прийти к Господу.

– Слыхал я про народ Божий – отвечал Борис.

Некоторые же уговаривали его ехать в Израиль, на Святую Землю, подкрепляя свои слова цитатами из Библии. Иногда Борис задавался вопросом почему люди, даже дружелюбно настроенные, не оставляют в покое его национальность. В самом деле, не цепляется же он к каждому и не твердит, что ты – мол – украинец и по этому должен… Но, тем не менее, на всё это Борис благодушно закрывал глаза, в основном из-за того, что среди баптистов не встречал антисемитов.

V

Как может случиться с каждым, Борис попал на кладбище. Да, на старинное Байковое кладбище. Одна знакомая, уезжая в Америку, попросила его покрасить ограду на могиле её мамы. Сама она замоталась в предотъездной суете и не успела. И вот купив на базаре серебристую краску, Борис отправился удовлетворять её просьбу. Поднявшись почти на вершину Байковой горы, он нашёл еврейский участок и принялся искать нужную могилу. Дело это оказалось не лёгким. На всех участках ряды разделяли проходы и между могилами были небольшие зазоры. Протиснуться в эти зазоры человек бы не смог, но просунуть руку с кисточкой было возможно. Еврейский участок был так перенаселён, что могилы буквально наползали одна на другую, не оставляя ни промежутков ни проходов. Чтобы добраться до нужной могилы, приходилось, в полном смысле слова, перелазить через оградки и, жмущиеся друг к другу, памятники. Происходило это из-за того, что желающих быть погребёнными в соответствии с обычаями и в кругу соплеменников оказалось значительно больше чем места.

Преодолев с десяток разнообразных препятствий, Борис отыскал нужную могилку. Изворачиваясь и проявляя сверхъестественную гибкость и изобретательность с задачей он справился. Выбравшись же из скорбных джунглей, Боря задумался. Его дедушка, бабушка и отец, вечная им память, были похоронены на том же кладбище, но на «общем» участке. Там всё было чинно и благородно. Соседями их были украинцы и русские, поляки и евреи, дворяне и мещане, партийные и наоборот. Старинные и новые памятники стояли ровными рядами. Кресты, звёзды, пяти и шестиконечные обозначали условную принадлежность усопших к той или иной группе. Как и при жизни, так и после смерти, – думал Борис. Те евреи, которые держались один другого при жизни, и по смерти не пожелали расставаться с соплеменниками. Те же, кто не дорожил причастностью к народу и здесь рассыпаны по всему погосту. Борис по опыту знал, что антисемитизм не покидает даже покойников, на могилу его родных сваливали мусор те, кто ленился выносить его за пределы участка.

Боре взгрустнулось. Вспомнились приятели-сионисты, потянувшиеся, некогда, журавлиным клином в Америку. Вспомнилось, как свободно чувствовал он себя среди таких же, как сам.

***

Как-то кстати подвернулся давнишний знакомый, с которым Борис работал в строительном кооперативе.

– Слушай Боря, – сказал он – ты ж еврей. Приходи в субботу к нам.

– К вам, это куда? – спросил Борис.

– У нас такая хорошая еврейская компания собирается. Приходи тебе понравится.

– А ты разве еврей? – удивился Боря.

– Нет, но компания еврейская. Приходи.

Он дал адрес и объяснил, как найти. Борис не отказался, но пойти в эту «еврейскую компанию» не спешил. Мало ли что считает еврейской компанией его знакомый. Не было бы ничего удивительного, если бы это оказался семинар, по какому-нибудь сетевому маркетингу, собрание банкиров или стоматологов. Бытует же мнение, что в свободное от распития крови христианских младенцев, время, евреи пробавляются стоматологией, банкирствуют, растовщичествуют и дурят народ.

Однако спустя месяца полтора, в одну из суббот, нахлынуло, подкатило, и отправился Борис по указанному адресу. Знакомого своего он там не увидел, но это и хорошо, не хотелось преждевременно давать повода для ненужной радости. В зале с колоннами и сценой собрались люди. Мероприятие ещё не началось, и присутствующие прохаживались, или сидели и свободно общались. Эта картина навеяла Борису воспоминания о семейных торжествах, когда в их комнате собирались бесчисленные родственники и друзья. Между раздвинутым обеденным и письменным столами мостом клали дверь. Этот длинный перрон сопровождали, застеленные покрывалами скамейки и разномастные стулья, часть из которых были принесены от соседей, по коммуналке. И сами соседи были тут же. Покрытые скатертями столы заполнялись посудой и праздничными блюдами. Пока велись последние приготовления, люди беседовали, смеялись, делились новостями. Эх-эх. Как писал поэт Пушкин: «иных уж нет, а те далече». И Борины родственники, из тех, кто не упокоился, улетели в тёплые края. Осталась только мама, жена и дети. И в дни рождения все они собирались за компактным круглым столом. Дети, повозившись для вида в тарелках, с весёлым щебетом улетали играть, и оставались три понурые фигуры, видящиеся так часто, что и разговоры все были переговорены.

Пока Борис осматривался, к нему подошёл невысокий ярко выраженный еврей и немного пришепетывая, сказал:

– Шалом. Вы у нас в первый раз?

– Да – ответил Боря, встав с места.

Но разговор дальше этого не двинулся. Молча постояли, оглядываясь вокруг, чтобы не смотреть, друг на друга, после чего невысокий сказал «ну хорошо» и отошёл. На сцене тем временем появился длинный худой парень с хвостом на затылке. Он выволок на середину сцены какую-то тумбу, накрыл её израильским флагом, так чтобы звезда была обращена к залу, сверху поставил семисвечник, налил что-то в его чашечки и принялся поджигать фитили. Ещё один, в очках и реденькой бородке выставил и настроил микрофон, но не на сцене, а перед ней. Через несколько минут всё было готово. Мероприятие началось совсем не заметно. Правильнее было бы сказать, что «официальная» часть этого собрания непринуждённо вытекла из уютного негромкого гула и всего того, что происходило в зале.

Молодой, интеллигентный еврей, с аккуратной бородкой, как-то по-семейному заговорил в микрофон почти мальчишеским голосом. Борису даже показалось, что он вот-вот пригласит всех к столу. Но к столу он не пригласил, а, поприветствовав собравшихся словом «шалом» вдохновенно произнёс, немного на распев какую-то молитву, начинавшуюся словами «Шма Исраэль». В публике затихли. Молодой говорил, складно, умно и содержательно. Он цитировал Библию, чем подтвердилась догадка Бориса, что мероприятие носит религиозный характер. Имена библейских персонажей он произносил как-то не так, видимо на еврейский лад, от чего Борис совершенно разомлел.

Это был островок покоя. Над голубой шестиконечной звездой подрагивали семь огоньков. Некоторые из выступавших были с маленькими шапочками-кипами на головах. Лица были еврейскими, также как песни, которые тоже пели стоя, хором. Большинство песен оказались знакомыми с детства. Родня, в особенности дядья и тётки отца, собираясь вместе, на советские праздники пели их за столом. Боря подпевал от души и время от времени проглатывал подступавшие слёзы.

Теперь каждую субботу Борис приезжал сюда. В проповедях много говорили об Иисусе, называя его по-еврейски Йешуа, говорили о еврейских корнях христианства, о том, что со временем другие народы перебрали и переделали еврейскую веру в Мессию под себя. Говорили о том, что евреи до времени не знали истины и сейчас она открывается. Борис не очень интересовался религией. Вот еврейское общество, еврейская тема, еврейский антураж привлекали его, притягивали как свет лампы мотылька.

Со временем он свыкся с тем, что говорили проповедники, стал своим, а потом даже проникся идеями. Организаторы этой общины, которую они называли «Мессианской», казалось, встречно были рады Борису. Они даже спрашивали, что, по его мнению, можно было бы поменять или дополнить. Боре хотелось, чтобы всё это имело как можно более еврейский вид, и по его рекомендации, мужчинам предложили надевать кипы на время собрания. Проповедники, так же с Бориной подачи, набрасывали на плечи молитвенное покрывало-талис. Шло время и Борю уговорили сказать короткую проповедь. Поломавшись, он согласился и в ближайшую субботу промямлил, нечто невразумительное, но его не ругали.

***

Постепенно Борис стал активистом и не одно мероприятие, уже не обходилось без его участия. Он выступал, проповедовал и писал статьи в самодельную газету, скромно именовавшуюся «Бат Коль», что в переводе означало – Голос Небес.

Община не принадлежала ни к какому религиозному течению и управлялась «советом старейшин», каждому из которых не было и тридцати. И когда большинство этих старейшин эмигрировало, Борис, неожиданно для себя самого стал лидером общины. Получилось это потому, что евреев, как выяснилось, в общине было, раз-два и обчёлся, а дееспособных мужчин, кроме него, и вовсе не осталось.

VI

Став во главе, Борис поменял уклад, отверг и искоренил христианскую терминологию и предложил не называть его пастырем, взамен чего ввёл термин «духовный руководитель». Раз уж вышло так, что евреями оказались далеко не все, Боре хотелось создать максимально еврейский интерьер, и как паук ловить в эту паутину залетающих изредка евреев. Нашлись и другие близкие по типу группы, и наш герой постарался наладить с ними контакт.

***

Через год Борис был уже президентом Еврейского Мессианского Союза, включавшего в себя мессианские общины Украины и Белоруссии. Он произносил речи, проповедовал и увещевал тех, кто, по его мнению, не совсем точно видел назначение мессианского движения. Вся эта деятельность требовала некоторой эрудированности, и Борис перечёл массу книг, комментариев к Библии и, не удовлетворившись, перешёл к изучению еврейских религиозных трудов. Перемены, происходившие в его мировоззрении, не преминули сказаться на коллективе. Люди, которым было хорошо и покойно в родной общине, стали её покидать. На их место явились новые беспокойные и неуёмные. Всё больше и больше склонялось Борино сердце к иудейской ритуальной практике, в литургии и в быту. Применив к своей семье еврейские кулинарные законы и законы шабата, он настойчиво призывал к этому остальных. Единственное что оставалось непоколебимым это убеждённость в том, что Иисус-Йешуа и есть еврейский Царь-Мессия.

Но как сказал Экклезиаст «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Читая и перечитывая, зарываясь и докапываясь, изучал Борис Новый Завет. По внимательном рассмотрении выходило, что текст его был исторически не правдоподобен, а идеи из него выводимые ему же и противоречили. Настал период тяжёлых размышлений. Как хорошо было веровать в то, о чём говорили проповедники и, что сам он многократно изрекал с кафедры. Но всё это казалось сейчас замком на песке. Теперь ни в чём уверенности не было, и почва уходила из под ног Бориса. Положение усугублялось тем, что он должен был проповедовать то, во что сам уже верил не твёрдо. И только одно удерживало Бориса от того чтобы отринуть порожнюю веру в нагромождение слов. «А кто отречется от Меня перед людьми, отрекусь от того и я пред Отцом моим Небесным». Сидел ли дома, или шёл по улице, в транспорте или на служении, везде мучили Бориса эти слова. Они не позволяли ставить под сомнение евангельские догмы. Казалось, усомнись и мир рухнет. Эх-эх. Известно же что перед приходом Миссии должен явиться Илия пророк – Элияу аНави и указать на него. Вот если бы он явился и указал. Эх-эх.

***

В пятницу, когда семейство Фишманов готовилось к шабату, в дверь позвонили. Борина жена, поглядев в глазок, открыла дверь и впустила гостя.

– Иди. – сказала она Боре – Там к тебе какой-то раввин пришёл.

Боря, которого раввины до сих пор не баловали визитами, разволновался. Раввины, надо сказать, не жалуют «выкрестов» к числу которых причисляли и его. Борис, разумеется, старался с ними не встречаться, так как чувствовал себя, в их присутствии дегенератом. Несколько лет назад, когда религиозные познания его были в зачаточном состоянии, а спеси было пруд пруди, Боря столкнулся лицом к лицу с одним раввином. Убеждённый в своей правоте он дерзко предложил раввину раскаяться и признать истину. Раввин вежливо поинтересовался, знает ли Боря, что Библию написали евреи, читал ли он её на древнееврейском языке и знает ли Боря этот язык.

– Кто-то – терпеливо говорил раввин – взял еврейскую книгу, перевёл ее, как хотел, добавил что-то от себя и предложил её вам со своими пояснениями и теперь вы подходите ко мне знающему эту книгу в оригинале и предлагаете узнать истину?

Их короткий диалог оставил в памяти Бориса глубокий шрам.

Но тут как говорится деваться некуда. Выйдя в прихожую, Борис увидел немолодого мужчину с совковой бородой и в бейсболке. Проводив его в гостиную, усадил в кресло. Жена принесла чай с печеньем. От чая гость не отказался, за печенье поблагодарил, но есть его не стал. Со слов пришедшего, имя, которого Борис из-за волнения мгновенно забыл, он узнал его адрес от какого-то общего знакомого, которого Борис так же вспомнить не смог и только кивнул из вежливости. Гость поведал, что некогда служил регентом в православном приходе, хотя и является евреем. Углубившись в изучение Священных Писаний, экс регент в христианстве разочаровался и теперь вернулся к вере отцов. На это Борис ответил, что тоже к христианам себя не причисляет и также как он склоняется к вере отцов. Ещё гость сообщил, что видит огромный прок в мессианских общинах, которых повидал.

– Евреев в них почти нет – говорил бородач – вот выгнать их в синагогу, а общины превратить в Бнэй Ноах.

Боря не преминул выказать знакомство с предметом. Об общинах Бнэй Ноах, то есть Сынов Ноевых, он тоже прочёл достаточно. Идея заключалась в том, что людям необходимо жить по законам, полученным от Бога, Ноем и заповеданным его потомкам.

– Идея хорошая – согласился он – это правильно, но общины Бнэй Ноах отказываются от веры в то, что Йешуа это Мессия.

– Ну, может это и к лучшему – предположил Борин собеседник.

Борис позволил себе не согласиться. Одно дело сомневаться самому и совсем другое соглашаться с мнением незнакомого собеседника. Уверенным тоном, опытного проповедника он растолковал гостю, из чего следует, что именно Йешуа и есть Мессия. Собеседник, как показалось Борису, не нашёл что возразить. Борис так убедительно разложил все нужные отрывки из Писания, что сам утвердился в вере. Гость казалось, был раздавлен. Разбит наголову, несокрушимыми доводами.

– Ну, хорошо – сказал визитёр – мне уж пора идти. Шабат на носу. Вам тоже, я вижу нужно готовиться. Спрошу только напоследок. Вы знаете, что перед приходом Мессии должен прийти Элияу аНави?

– Да – ответил Борис.

– А если явится Элияу и укажет Мессию, и им окажется вовсе не тот, в кого вы верите, что вы будете делать?

– Ну, сначала нужно быть уверенным в том, что пришёл действительно Элияу.

– А если он будет таким, что вы не сможете усомниться. Если это будет явный, несомненный Элияу, что тогда?

– Если придёт Элияу аНави, и это будет очевидно – медленно выговаривая слова, сказал Борис – и он скажет что тот, кого я считаю Мессией на самом деле не Мессия, я поверю Элияу.

***

В субботней проповеди Борис рассказал о своей беседе и об однозначной победе в навязанном ему диспуте. Прошло несколько дней, и он обнаружил, что мучившие его сомнения больше не причиняют страданий. Сомнений, не покидавших сознания Бориса, больше не было. Они исчезли, улетучились. Пожив ещё несколько дней с лёгким сердцем Боря вспомнил о том, что так его тяготило, и для профилактики решил проверить своё новое отношение к проблеме. Оказалось всё просто и прозрачно. Борис понимал теперь как никогда ясно, что всё чему его научили, в чём наставили абсолютная и несомненная чушь.

***

Рав Борух Фишман приехал из Иерусалима в Одессу давать уроки Торы. На его лекциях всегда был аншлаг, яблоку некуда упасть. Ученики заслушивались, когда он объяснял трудные для понимания места. После урока неуёмные молодые евреи подходили с вопросами, и рав решил временно эвакуироваться и выйти на улицу, чтобы вдохнуть воздуха. На тротуаре, не далеко от ворот синагоги стоял молодой человек в разноцветной кипе и предлагал прохожим буклеты. Рэб Борух заинтересовался и направился к парню. Парень, в свою очередь, завидев его, быстрым движением сорвал с головы кипу и деловито зашагал в противоположную сторону.

«Еврей за Иисуса» – подумал рэб Борух – вот и мы когда-то «истинку» раздавали. Ему, почему-то, вспомнился бывший регент, с лопатообразной бородой, промелькнувший на его небосводе стремительной кометой.

– Как же его зовут, – прошептал рав – может быть Элияу?