Открываю глаза.

«Ну какого чёрта…»

Приподнимаюсь и быстро отсаживаюсь назад, под самую спинку дивана. Сон? Да какой там сон! Всё выветрилось за секунду. Нервничаю. Не знаю, куда деть руки, мну ими одеяло. Я ещё ничего не увидел, но уже всё понял.

Полная луна старательно вливает в комнату ворованный свет. Такое ощущение, что кто-то прибавил ей яркости. Тьма отброшена назад, вглубь комнаты, за мою спину. Она прижата к стенам, загнана в угол. Но она просто так не уйдёт. Как и тот, кто таится у метрового промежутка стены, под неразличимой сейчас картиной. Он снова пришёл. Он реален. Он хочет что-то мне сообщить. И сегодня мне ничего не останется, как пойти с ним…

Но обо всём по порядку…

                                                         Глава 1.

Детство закончилось. И не только моё. Неожиданно. Глупо. Громко. Разбиваясь хрустальной вазой о твёрдый пол, оно не боялось трёхчасового простоя в углу или отобранной на неделю игровой приставки. Детство и так всё время проводило в углу. Потому что нас так учили. Потому что у каждого угол должен быть свой… Теперь оно у нас под ногами. Кому подметать? Сможет ли кто?.. Мы невольно наступим на один из осколков и почувствуем боль. Боль ребёнка, случайно погибшего в сказке… Детство закончилось. И не важно, что мне три месяца назад исполнилось двадцать два. Люди взрослеют не в дни рождения. Люди взрослеют в дни смерти. И не только своей.

Ира была очень красивой. Миниатюрная, с точёной фигурой и ровными ножками. Небольшая, но торчащая грудь правильной формы. Слегка курносый нос. Длинные чёрные волосы с отливом, всегда распущенные, спадающие на плечи. Забавная чёлка. Она делала Иру похожей на куколку. Взрослую куколку. В её голубых глазах всегда царила какая-то взрослость, несвойственная молодым девушкам. Ира была очень красивой. Была… Молотки попарно забивают в доски восемь гвоздей, навечно пряча ото всех её тело. Она не дожила до своего двадцатилетия всего месяц. Плач Марии Викторовны переходит в крик. Она умоляет не делать этого и дать ей ещё хоть раз взглянуть на свою единственную дочь. Марию Викторовну крепко обнимает родной брат, не давая той наброситься на мужиков, вколачивающих гвозди. А у неё уже нет ни моральных, ни физических сил вырваться. Мужики заканчивают, после чего подсовывают под гроб верёвки, на которых его будут спускать в могилу. Священник снова начинает что-то говорить…

Солнце светит очень ярко. Неподобающе ярко для такого дня. Безветренно, деревья молчат. Молчит и большинство родственников. Я отстранённо стою метрах в трёх от матери Иры. Стою и не понимаю, что сейчас во мне происходит? Что именно мне нужно сейчас чувствовать? Знаю, скоро она подойдёт и обнимет меня как родного, продолжая плакать. Это будет самое сложное за сегодня. Я тоже обниму её, покажу на лице всю горечь утраты, но в то же время постараюсь не впустить эту боль в себя. Не впустить.

После трёх лет отношений мы с Ирой оказались на грани разрыва. Нежные чувства в нас обоих начали угасать ещё на исходе первого года, так что всё последующее было привычкой, сексом, сексом, ещё раз сексом и жужжанием матерей. «Ирочка у тебя такая красивая и порядочная». «Влад у тебя такой приличный и надёжный парень». «Вы такая хорошая пара». На всём этом «пара» как-то вот и держалась. Держалась до прошлого четверга, пока Ира со своей тупой подружкой не врезались в бетонную стену двухэтажного гаража, катаясь за городом на новеньком синем Пежо отца всё той же тупой подружки, которая и была за рулём. Её сейчас хоронят в другой части кладбища. А я стою тут. С непонятными чувствами. Не муж, не вдовец. Хотя, для Марии Викторовны я, скорее всего, был уже почти зятем. Само собой, что Ира не рассказывала матери о состоянии наших отношений. Своими переживаниями она почти ни с кем не делилась. И теперь уже никогда не поделится.

Мозг плавает в этих мыслях, а глаза наблюдают, как «божественно» блестит золотой крест на массивной груди священника. Его помощница, облачённая во всё чёрное, вновь заводит ритуальное пение. Четыре мужика медленно спускают гроб в яму. «4.06.1993 — 2.05.2013» — даты, нанесённые серебряной краской поверх лакированных досок. Начало и конец не понятного никому приключения… Каждый из пришедших проводить Иру в последний путь кидает на крышку гроба горсть земли и идёт мимо меня в сторону ворот… Мужики закапывают яму… Мария Викторовна в слезах подходит ко мне…

Кажется, что моя грудная клетка вжимается внутрь. Это я так сильно хочу отстраниться назад, чтобы выкроить хоть секунду до её объятий. Но секунды мало.

— Влади-ик.

Боль Марии Викторовны сковывает меня намного сильнее, чем её руки. Мои зелёные глаза начинают бегать по сторонам. Я пытаюсь не поддаться желающим вырваться наружу слезам. Слезам из-за обиды на самого себя, потому что не могу в полной мере разделить с ней горечь утраты. Не могу по-человечески посочувствовать, посопереживать. Словно бы я и не человек вовсе.

— Прости меня, Владик. – навзрыд произносит Мария Викторовна. – Я любила вас обоих. Прости.

Глаза увлажняются. Не знаю, за что она просит у меня прощения. Виноватым сейчас чувствую себя я. Нижняя губа слегка подрагивает, но я держусь. Стискиваю зубы. Держусь… Нет. По щекам бежит вода. Я будто робот, который всё анализирует. Сжимаю веки, а вода бежит сильнее…

Брат Марии Викторовны стоит неподалёку. Невысокий коренастый мужик в бежевой рубашке и чёрных брюках на ремне, с округлыми чертами лица и широко посаженными глазами. Мне кажется, что он, как и я, понимает: ещё немного, и внутри молодого парня – во мне – на всю жизнь повиснет траурный баннер. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Но я чувствую, что Антон Викторович хочет этого не допустить.

— Пойдём, Маша, пойдём. – произносит он, подойдя, наконец, к нам и взяв сестру за руку. – Нас ждут.

Мария Викторовна не сразу отпускает меня. Мы оба знаем, что эти объятия — последние. Когда они уходят, Антон Викторович оборачивается. Что сейчас выражает моё лицо, я не знаю.

— Всё, Влад, помчали отсюда. – сказал Богдан. С самого утра он находился рядом со мной. Забрал меня из дома, привёз в ритуальное агентство «Вечность», затем ехал в колонне машин, следовавших за чёрным микроавтобусом Мерседес, в котором на кладбище и доставили гроб. Пришло время ехать обратно. Крепко обхватив меня за плечи одной рукой, Богдан направился к воротам. Мы последние в веренице тех, кто пришёл проститься с Ирой. – Ты же говорил, что выдержишь.

Говорил. И много раз прокручивал в голове объятия и слёзы Ириной мамы. Я готовился. Но оказался не готов. Ощущаю себя бездушной скотиной.

— Секс. – произнёс Богдан, читая всё по моему лицу. – Вас с Иркой связывал лишь секс. И всё. Очнись. Ясен пень, что её мать сейчас опрокинула не тебя столько всего. Но это не твоя боль. НЕ ТВОЯ. И это не я так решил, это твоё мнение. Правильно? Значит, помчали скорей отсюда. Серёга нас уже ждёт.

Богдан говорил с серьёзностью в голосе и уверенностью в своих словах. В другой ситуации он ляпнул бы какую-то весёлую ерунду в адрес моих якобы переживаний. Но он понимал — сейчас всё действительно серьёзно для меня. Богдану не было дела до других людей на кладбище, его волновало лишь моё состояние.

Мы сели в старенькую чёрную «девятку». От солнца сиденья в машине нагрелись настолько, что обжигали зад даже через брюки. Богдан повернул ключ зажигания, опустил передние стёкла и включил музыку. Русский рэп. Как всегда, песни о тёлках и наркотиках. Рэперы ни о чём другом не поют.

— А что там, у Серёги? – спросил я, когда мы выехали на главную дорогу.

— «Розовые короны». Нужно вырвать тебя на время из этой реальности. Так что не спорь.

Я и не спорил. Честно сказать, пробовал экстази всего один раз, и то более трёх лет назад. Но сегодня тот день, когда я не прочь повторить. Это лучше, чем заливаться водкой и слушать чужой бред про землю, пух, рай и взгляд в будущее. В любом случае, Богдан отлично знает меня и знает, что делать.

Наша «девятка» летела в сторону города, картавые рэперы что-то там зачитывали, а я безразлично разглядывал изменившийся интерьер салона. Богдан обтянул руль новым чехлом, покрасил часть передней панели в красный цвет, насадил новую рукоятку на рычаг коробки передач, сменил магнитолу. Богдан любил машины, любил тюнинг и любил свою мечту купить себе Хонду «Аккорд», непременно новую. Когда-нибудь.

Не сбавив скорость на крутом повороте, мы едва не врезались во встречную иномарку, чьё приближение от нас скрыла плотная листва невысоких, но густо растущих деревьев. Это как раз и была Хонда, только «Цивик». По-моему, наши машины даже чиркнули зеркалами. Если так, то стоило бы испугаться. Но Богдан посмотрелна меня взглядом гонщика-победителя. Скорость и адреналин – его страсть. Вот только кого мы сейчас победили?

— Ты долбаный псих. — произнёс я и даже смог улыбнуться.

Богдан улыбнулся в ответ и перевёл взгляд на дорогу. Я не стал больше ничего говорить. Сейчас мне не до упрёков в опасной езде.

Город выглядит жизнерадостно. Субботний солнечный день, оживлённые улицы. Молодые мамы с колясками. Дети с воздушными шарами, чудом пережившими первомайские праздники. Плакаты-поздравления «С Днём победы!» уже украшают билборды и здания. Красные флажки и флажки-триколоры чуть ли ни на каждом столбе.

Мы едем на Первомайскую «6», в серую восьмиподъездную пятиэтажку. Там живёт Серёга Чёрный, местный «контрабандист», который удивительным образом умеет доставать всё, что ему нужно. Если захочет, добудет себе хоть куст колумбийской коки, хоть галапагосскую черепаху. Он был одноклассником старшего брата Богдана, который сейчас где-то в загранплавании. И для узкого круга «своих» его квартира всегда открыта.

Май, Первомайская. А ведь, к примеру, в марте и апреле мы у Чёрного ни разу не были. Да и он к нам во двор не захаживал. Май, Первомайская. Игра ассоциаций. Весна, начало чего-то нового. «Первое» и «май» – что-то произойдёт впервые, какое-то первооткрытие. Всё цветёт. И мир для меня на несколько часов станет более цветным.

— Ты что, опять загрузился? – спрашивает Богдан. По идее, если он хотел меня отвлечь, то мог бы всю дорогу заливать мне в уши обо всём подряд. Но он молча слушал музыку. – Всё, приехали.

— Надолго мы сюда?

— До вечера. Пока не отпустит.

— Нормально. – домой в любом случае не хочется.

Мы открываем кодовый замок и поднимаемся на четвёртый этаж по идеально чистым лестницам. Потолки белые, без прилипших сгоревших спичек. Стены ровные, хорошо выкрашены в тёплый жёлтый цвет, на них висят горшки с цветами. Солнечный свет заполняет подъезд через большие чистые окна в пролётах. У каждой двери лежит маленький квадратный коврик. Да, Чёрный выбрал себе отличное место для конспирации.

Я нажимаю на кнопку звонка. Глазок затемнён, но мы знаем, что с той стороны нас снимает видеокамера. Меры предосторожности. Наконец, дверь квартиры открывается, и мы входим внутрь. Чёрный снова закрывает её на два больших замка.

— Здорово, малыши! Без хвоста?

— Это кто ещё малыш?! – усмехается Богдан, который чуть ли ни на голову выше Серёги. Вообще, они очень контрастно смотрятся на фоне друг друга. Высокий, крепкий, голубоглазый, с добродушным лицом и светлыми вьющимися волосами Богдан и низкорослый, худощавый, коротко стриженный, всегда прищуренный Серёга, которого из-за смуглой кожи и прозвали Чёрным. Да и мой образ не затеряется рядом с ними: повыше одного, но пониже другого, пепельные, практически «седые» волосы, стрижка под «теннис», бледная кожа (это от матери) и зелёные-зелёные глаза. Собрались вот такие трое, чтобы закинуться по таблеточке.

Я осматриваюсь по сторонам. Прежние обои в прихожей содраны, от них на стенах остались лишь мелкие сине-белые ошмётки. Местами нанесена шпаклёвка, на полу поверх «паркетного» линолеума расстелены газеты. Из-за ремонта провода от видеокамеры и скрытых микрофонов висят, накинутые на крючки вешалок для одежды, тянутся вдоль стены, повисают на турнике, а дальше – сворачивают за угол в маленькую комнату, расположенную рядом с кухней. В той комнате я ни разу не был.

— Держи. – произносит Чёрный и протягивает мне две розовые таблетки. – Проходи в зал и располагайся. С двух тебе станет о-о-очень хорошо. Там есть, чем запить. Травка в пакете у кальяна. Только не наступи на Борю, он может серьёзно обидеться. А мы с Богданом минут десять потолкуем на кухне. Есть дела.

— Хорошо. – соглашаюсь и иду в большую комнату. Их дела меня мало интересуют.

На двери в зал нарисованы в полный рост три грудастых блондинки в странных космических костюмах и с бластерами в руках. На чёрном фоне много белых точек. Это, как я понимаю, звёзды. Берусь за ручку, опускаю её и вхожу внутрь. За дверью оказалось темно. Если учитывать, что минутами ранее меня слепило солнце, то очень темно. Шторы задёрнуты, и я знаю, что за ними ещё и закрытые жалюзи. Сразу делаю два шага вправо, ищу рукой примостившийся на столе светильник. Лампа в нём, скорее всего, неоновая. Включаю. Нет, красная. Такое освещение делает антураж комнаты и вовсе необычным. Зал по своей форме прямоугольный, длинный. В нём, подобно шахматным клетках одного цвета, находятся три разложенных дивана, напротив которых на стенах висят три ж/к панели. Обои, из-за красной лампы, непонятного цвета. И я не могу разобрать, делался здесь ремонт или нет. По углам комнаты стоят высокие колонки на длинных металлических ножках. Звук на них подаётся с компьютера, который — всё на том же столе со светильником. Тут и кальян, и бутылка колы.

Я закидываю в рот таблетки, запиваю тремя большими глотками и сажусь на диван. Дверь за мной медленно закрывается. На обратной стороне на фоне пляжа в полный рост позируют три стройных нарисованных брюнетки, облачённые в цветастые купальники. Брюнетки. Мать их так! Перед глазами возникает образ пристально смотрящей на меня Иры.

«А вдруг, причиной всему стала наша ссора во вторник? Два дня потом мы не виделись. Кто знает, что у неё в голове творилось? Она же хрен когда выскажет! Разве что этой тупой Альбине. Та предложила ей хорошенько выпить, обмыть тачку. Ирка взяла да и согласилась. Потом пьяные поехали кататься. Ирка грустила, разговорилась. Пьяная Альбина внимательно её слушала и невнимательно смотрела, что там за лобовым стеклом. Ехала быстро, пьяные ведь скорости не ощущают. И вовремя не успела повернуть…»

Да что ж такое! Себя ещё винить не хватало! Встаю. В голове что-то меняется. На пустой желудок таблетки начинают действовать быстро. Снова сажусь. И тут же внутри себя слышу этот поганый голос:

«Иркина смерть оказалась лучшим способом расстаться. Иначе бы ваши отношения тянулись вечно».

Такой тихий, чем-то похожий на мой. Но его не заглушить, как ни старайся.

Уже много лет в моём подсознании живёт кто-то ещё. Кто-то другой, кто вышвыривает оттуда разного рода смутные мысли. Чаще всего циничные, надменные, провокационные, порой просто отвратительные. Но они не мои. Не мои! И я подозреваю, что я психически ненормальный. И что мышление способом внутреннего диалога могло породить кого-то третьего. Я читал про такое, когда искал объяснение. Когда искал оправдание.

«Если Ирка напилась, грустила, открылась этой Альбине, значит… она переживала из-за нашей ссоры. Может, это я давно охладел, а она нет? Просто глубже ушла в себя. А там, в глубине души, ещё любила меня…»

О, нет, пора курить, включать музыку и ложиться. Голова переполняется опасными мыслями. Встаю, запускаю «Винамп», засыпаю в кальян большую щепотку травки, делаю одну затяжку, вторую, третью, чтобы меня сильнее «размазало», и ложусь. Колонки со всех сторон наполняют комнату треками Оакенфолда, Ван Дайка, Джонстона, а я спешу убежать от морального давления своего «сиамского близнеца» и закрываю глаза… Ощущение, что с каждой новой композицией я всё сильнее растекаюсь по дивану. И в то же время парю в воздухе. «Southern sun»… «Hypnotized»… «Delirium»…

Волны музыки, одна за другой пробегающие по телу, замысловатым образом выносят меня на околоземную орбиту. За спиной точно Земля, я уверен. Я краем глаза вижу лишь голубое свечение, но чувствую, что это она. «I watch the sky turn black to blush» (Я смотрю на чёрное небо, становящееся красным). Звучит тонкий грустный женский голос – кажется, что он заполняет собой всё это холодное бесконечное пространство – и справа, где-то далеко от меня, чёрный фон окрашивается яркими вспышками солнца. В кончиках пальцев рук ощущаю холод. Холодно становится и ступням. Будто замерзаю от голоса этой поющей незнакомки. Мурашки… И тут я замечаю её. Космическая станция, состоящая из двух пар параллельных колец, соединённых друг с другом пересечением под прямым углом. Она далеко от меня, очень далеко, но из-за огромных размеров кажется, что до неё рукой подать. Я вижу все малейшие детали на её поверхности. Она реальна. Ионамертва. «Looking down from my hotel these dawn-lit streets begin to fill with memories of you and I on a New York City night… On a New York City night…» (Смотрю вниз из окон своего отеля, а освещённые улицы начинают наполняться воспоминаниями о нас с тобой в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…) Голос поющей девушки окрашивает мои ощущения. От него щемит в душе, от него так одиноко. Мне безумно кого-то не хватает… Это словно поёт Ира. Смотрит на меня с неба и вспоминает о нас. А я вспоминаю её. Я один. Совсем один… во Вселенной. Ноясейчасвышенеба. Иясейчас — нея. «But still it creeps beneath my skin all of these heartbeats in the din with concrete dreams stirring to life on a New York City night…» (И каждый удар сердца становится грохотом самых заветных желаний, претворяющихся в жизнь в нью-йоркской ночи…) Голос из тонкого превращается в громогласный. Он как грохот молотка, подтверждающего приговор. Я не чувствую биения своего сердца и уже не понимаю, жив ли я?.. Я думаю о ней, о своих родных, о друзьях, обо всех близких… обо всех людях. Их больше нет. Я теперь это знаю. Я вижу это по тому холоду, что проносится сквозь меня. По холоду, что источает заброшенная космическая станция. Она как память о бесчувственной человеческой цивилизации. Мы все были замкнуты в себе и зациклены на себе… Трёхтысячный год. Пустота. Вселенское одиночество… «On a New York City night…» Эта строчка повторяется вновь и вновь и давит на меня всё сильнее. Нью-Йоркская ночь… Нью-Йорк – центр развитой человеческой цивилизации. И он давным-давно спит. Онмёртв… Нью-йоркскаяночь… « And I take it with me when I leave the crowded skyline, the energy. The sleepless city always leaves its mark. Just close my eyes and I’m back again. The neon flush upon our skin still wrapped in thoughts of love and wine on a New York City night… On a New York City night…» (И всё это я заберу с собой, когда уеду: размытый горизонт, энергию, отпечаток, который бессонный город оставляет всегда. Я просто закрываю глаза и возвращаюсь сюда вновь. Неоновый поток на нашей коже всё ещё окутан в размышления о любви и вине в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…) Какая дикая ностальгия! Кто это поёт?! Кто ты??? Почему на английском? Почему я знаю перевод? Это поёт моя душа? Или почему слова, пропитанные голосом, так глубоко проникают в меня? Насквозь. Может, меня уже тоже нет? Может, от меня остался лишь образ, сознание, одиноко парящее в невесомости в нью-йоркской ночи?.. В нью-йоркской ночи…

— Э-э, братишка, ты что?!! Очнись!

Ощущаю прохладу и тряску в теле. Женский голос, сопровождавшийся гипнотической гаммой звуков, умолк, сменился обеспокоенными мужскими репликами. Но холод остался. Что происходит? Я же один. Один во Вселенной…

— Влад, ты как? Ты совсем бледный. Сядь.

Очень знакомый голос. Открываю глаза. Надо мной склоняются Богдан и Чёрный. Их лица взволнованы, а зрачки расширены почти до краёв радужки. Богдан трясёт меня, держа за плечи, а Серёга брызгает в лицо пульверизатором. Я инстинктивно прикрываюсь рукой. Замечаю, что горят две лампы на люстре. В комнате светло, отчего хорошо заметно, что зрение всё ещё плывёт. И, может, в действительности лампа всего одна. В теле холод воспоминаний и холод от открытого настежь окна. Космическая станция, чуть повисев в центре зрительной картинки, возвращается в будущее. Я видел будущее. Я помню прошлое. И я теперь не знаю, что такое настоящее. Зачем я бессмысленно валяюсь в этом настоящем?

«Ты глуп и ведом. Ты зарыт в чужих мотивах глубже, чем Ира — в земле».

Я ненавижу этот голос! Не понимаю, о чём он сейчас говорит, но я его ненавижу!

— Помоги ему подняться. – говорит Чёрный Богдану, а сам подходит к столу, чтобы налить мне колы. – Что ты там бормотал? – спрашивает у меня.

— Не знаю.

Я вдруг увидел себя со стороны: неимоверно бледный, обессиленный парень, перебравший с наркотиками, похоронивший сегодня свою девушку и сходящий с ума от голоса в своей голове. Скоро у меня расслоится сознание, и нас внутри действительно будет двое. Я болен. Болен непониманием того, что зовут «настоящим». Или у меня такой сильный отходняк?

— Сядь. – просит меня Богдан. Я сажусь, спустив ноги с дивана. Голова слегка притормаживает. Да нет, ручник до упора. Я и вправду ведом. Ненавижу.

— На, глотни. Сколько раз ты за пять часов попить поднимался?

Пять часов?! Время пролетело так незаметно. Беру в руку кружку с изображением Скорпиона из «Мортал комбат» и тремя глотками осушаю её. Как же сильно хочется пить.

— Ты за Иркой решил отправиться? – спрашивает меня Чёрный. – Откуда ты слова песни знаешь? Ты же их лежал подпевал. Увидав твоё мертвецкое лицо, мы уже решили, что это предсмертное пение.

На секунду возникло ощущение, что несколько лет в моей голове звучал голос Чёрного. Но его я ненавидеть не хочу. Смотрю в пол, пытаюсь поймать фокус. Но с таким рисунком на линолеуме его хрен поймаешь. Вдруг из-под дивана, прямо между моих ног, появляется продолговатая белая голова, то и дело высовывающая изо рта раздвоенный язык. За ней тянется такое же белое тело с жёлтыми пятнами на спине. Голова поворачивает направо, и уже через две секунды это шлангообразное существо ползёт к двери через мою ступню.

— Твою мать, ты вообще придурок?!!! – кричит на Серёгу Богдан и вмиг запрыгивает на диван. – Эта тварь всё время была с нами в комнате?!!!

Моё внимание с высоты околоземной орбиты падает на пол и обнаруживает там здоровенного удава-альбиноса. ПО МОЕЙ НОГЕ ПОЛЗЁТ ОГРОМНАЯ АФРИКАНСКАЯ ЗМЕЯ!!!

Я тут же вслед за Богданом целиком оказываюсь на диване. Взгляд впивается в Чёрного. Мысленно повторяю слова, сказанные Богданом.

— Да что вы паникуете?! – с улыбкой произносит Серёга. – Боря сегодня утром ел, так что ему вообще на всех пофиг. Ему главное, чтобы на него не наступали.

— Я сейчас на тебя наступлю! – рычит Богдан. – Быстро убирай его отсюда!!!

— А где ты взял альбиноса? – спрашиваю я. — Да ещё такого большого.

— От жизни я не отстаю, всё время что-то достаю. – напевает Чёрный и, подняв с пола Борю, накидывает его себе на плечи. – Обменял кое-что на кое-что, а в придачу взял его. И ни какой он не большой, два метра всего.

Ещё и умничает. Мы с Богданом переглянулись. Представляю, что он сейчас ощущает. Но вопреки логике я стал наполняться позитивными эмоциями. Хотя, какие сегодня разговоры о логике?!

— И давно он у тебя? – Богдан, покачивая головой, смотрит на Серёгу. Тот гладит скользкое туловище своего питомца его же хвостом.

— Уже почти два месяца. Знали бы, если б чаще ко мне заходили.

— Да мы к тебе вообще больше не придём. Чёрт знает, что у тебя в следующий раз из-под дивана выползет.

Я смотрю Боре в глаза, потому что Боря смотрит в глаза мне. Смотрит неотрывно.

— Э-э, зеленоглазый, хватит мою живность гипнотизировать.

Я слышу слова Чёрного, но не реагирую. В данный момент я ощущаю какую-то близость с этим удавом, и мне не хочется её прерывать. Я смотрю на него, он смотрит на меня. Белая-белая змея… Парень с очень бледной кожей и «седыми» волосами… Мы оба являемся альбиносами в этом мире. Такая редкость. Ведь это не просто так?.. И присутствует ощущение, что странности на сегодня ещё не закончились.

Мы с Богданом катаемся по вечернему городу. Катаемся уже часа три. Без остановки. Скорость не превышает и сорока километров — нам некуда торопиться. В основном, молчим. Лишь изредка перекидываемся простенькими фразами.

Богдан напряжён. В нём это чувствуется. Мускулы лица чуть подрагивают, взгляд серьёзный, резкий; левая рука крепко держит руль, правая – переключает скорости какими-то озлобленными рывками, ладонь пытается «раздавить» рукоятку коробки передач; старается дышать размеренно, но я слышу, с каким напором он выдыхает воздух через нос. Богдан зол на Чёрного из-за удава. Змеи вызывают у него отвращение, и его особенно злит, что Серёга держал Борю с нами в комнате столько времени и не говорил об этом. Богдан расценил это как издёвку. Кто будет рад узнать в моменты полной расслабленности, что рядом с ним ползает большая африканская тварь?! Богдан очень хотел дать Чёрному по голове. Уверен, он так бы и сделал, не будь Чёрный хорошим другом его старшего брата. Я смотрю сейчас на выражение лица Богдана и понимаю, что он снова и снова прокручивает эту ситуацию в своей голове. Как он лежит на диване, в экстазийных ощущениях, и не подозревает, что под соседним диваном, свернувшись кольцом, притаилась здоровенная змея. От таких мыслей негодование продолжает расти. Если бы его недовольство я поддержал хоть какими-нибудь словами, уверен, что Богдан сейчас развернул бы автомобиль и направился на Первомайскую «6». Но я не хочу. Во-первых, моё возмущение быстро сменилось интересом к этому удаву-альбиносу ещё там, в квартире. Во-вторых, в моей грудной клетке за сегодня вырос комок совсем иных эмоций. Не озвученный и старательно сжимаемый мною, чтобы казался меньше. Тело даже слегка трясёт. А в голове пусто. Непривычно пусто. Мыслей нет. Они сейчас и не нужны. Свободное пространство. Поэтому я жадно всматриваюсь в очертания домов, в витрины магазинов, в лица прохожих. Заполняю ими пустоту в своей голове. Заново строю в ней дворы, здания, улицы.

Выворачиваем из переулка и оказываемся на Комсомольской. Через триста метров будет перекрёсток. Я сжимаю зубы. Если Богдан повернёт налево, то спустя ещё метров двести мы проедем вдоль дома, в котором живёт Ира. Жила Ира. Я молчу, не подаю вида, что нервничаю. Подъезжаем к перекрёстку. Горит красный… Всё ещё красный… Да что же так долго?!. Жёлтый… Богдан выворачивает руль вправо (про поворотник забыли мы оба), а я по заново выстроенным в голове улицам поворачиваю налево. Преодолеваю те двести метров. Заезжаю к Ире во двор. Останавливаюсь напротив окна её комнаты…

«Ну, давай, внутренний голос. Скажи что-нибудь, посмейся надо мной».

Молчит.

Странно всё. Вот так живёшь, тянешь отношения, тянешь. Вроде, даже продолжаете что-то планировать вместе. Планировали ведь летом на море поехать. Но ты понимаешь, что это всё по инерции. Ты хочешь… На самом деле ты просто не знаешь, чего хочешь. Ты боишься перемен. Ты статичен. Вы оба статичны. Тешите себя мыслями, что не только у вас так. Что у всех то же самое…

«Как так вышло, что мой близкий друг думает, что меня с Ирой связывал лишь секс?.. Видимо, я это так ему преподносил… Все друзья говорят о своей личной жизни. Но что-то я всё-таки утаивал даже от самого себя».

Глубоко дышу, часто пью минералку. И чего-то жду. Или что-то ждёт меня. Предчувствие.

— Ладно, поехали по домам. – говорит Богдан. – Надо выспаться.

Я согласно киваю.

Фонарь у моего подъезда не светит, «спит». Но во многих окнах ещё светло — суббота. На весь двор раздаются крики дерущихся под лавками котов. Такие противные, протяжные вопли. Мы с Бодей прощаемся, и я выхожу из машины. Бросаю пустую пластиковую бутылку в сторону лавки. Коты разбегаются, и я захожу в подъезд. По старой привычке проверяю почтовый ящик, поднимаюсь по лестнице. Открываю ключом дверь, вхожу в квартиру… и замираю.

«Влад, ты слышишь?» — спрашиваю сам себя. — «Ты видишь, что там?»

Делаю шаг назад, прислоняясь к двери. Настороженно вслушиваюсь в звуки, еле уловимые, но будоражащие. Всё пространство прихожей отдаёт тихим гулом. Кажется, что это гудят стены. Воздух переполнен вибрацией, странной вибрацией. Она ощутимая, проникающая под кожу. Из-за неё шевелятся волоски на моих руках. В ушах шум, похожий на треск электричества. Пугающий шум. Тайное заклинание тишины. Словно бы чей-то шёпот пробивается через помехи радиочастот.

Рука автоматически тянется к выключателю, но я её останавливаю. Тут что-то присутствует. Я чувствую. Я знал об этом ещё до того, как вставил ключ в замочную скважину. Нечто постороннее, но невидимое. А раз невидимое, то свет не нужен. По спине бежит холодок, в то же время лицу становится жарко. Мышцы живота напряглись. От волнения защекотало где-то внутри ягодиц. Не понимаю, что происходит, но предчувствие было связано именно с этим.

«Голос, скажи, что здесь такое? Это галлюцинации?.. Должна же быть от тебя хоть какая-то польза!»

Но он снова молчит.

Хочу списать это на отходняк. Очень хочу, но сейчас не время себя обманывать. Я что-то предчувствовал. И это «что-то» пришло. Родители спят в дальней комнате. Они всегда ложатся рано. Но «что-то» здесь не спит. И оно ждало моего прихода.

Глаза начинают привыкать к темноте. Разуваюсь, осторожно делаю пару шагов и заглядываю в зал, всматриваюсь в знакомую обстановку. Широкий кожаный диван чёрного цвета с тремя квадратными подушками, два чёрных кожаных кресла, низкий овальный зеркальный столик со стопкой отцовских книг, синий ковёр на полу, задёрнутые синие шторы, телевизор «LG» на тумбочке, слева от него стоит шкаф, справа — сервант. Поверхность столика отражает тусклый лунный свет, проникающий между шторами. Он стягивает на себя внимание, но мои глаза ищут совсем не это. Я пытаюсь уловить движение: резкое, плавное, любое. Жду, что люстра вот-вот загорится красным светом, как лампа в комнате Чёрного, и начнётся вой сирены с криками «Alarm, Alarm»! А потом кто-то выйдет и скажет, что это был розыгрыш. Но какие, к чёрту, розыгрыши в день похорон?!

— Эй. — произношу я. Наивная попытка установить контакт. — Эй. — повторяю ещё раз.

Никаких изменений. Поворачиваю голову и смотрю прямо по коридору. В том конце кромешная тьма, двери обеих комнат закрыты. Тут же начинает казаться, что из этой темноты кто-то на меня смотрит. Каких-то девять метров. Всю дистанцию делит пополам широкая полоса света, падающая из дверного проёма кухни. И я вижу, как она дрожит вместе со всей прихожей.

«Кто ты? Где ты?»

Крепко сжимаю кулак и движусь вперёд. Пока иду, смотрю только прямо, хотя периферическое зрение продолжает искать любое постороннее движение. Я до сих пор ещё не решил, чему больше верить: шестому чувству или зрению. Полагаюсь на всё сразу. Готовлюсь, чуть что, дать кому-нибудь в морду. И в то же время боюсь ощутить чужое касание из неоткуда. Боюсь чьей-то руки на своём плече. Вот уж когда приходит осознание, что все фильмы ужасов в детстве я смотрел зря. Шаг. Ещё шаг. Заглядываю в кухню. Никого нет. Вернее, никого здесь не вижу. В конце коридора — тоже. Но разве это повод для успокоения?

Тут гул начинает нарастать. Стремительно, со всех сторон. Воздух будто густеет, переполняется напряжением, обволакивает меня, щекочет, щиплет низкими разрядами тока. Каждой клеткой своего тела я чувствую приближение. Я не трус, но мне страшно. Ладонью вытираю пот со лба, оборачиваюсь. Что-то движется из зала. Точно. Я уловил. Но как же так?!

Быстрым шагом направляюсь в свою комнату. Прохожу мимо холодильника и поворачиваю налево. Дверь в комнату закрыта. Пытаюсь тихонько открыть, но всё равно раздаётся щелчок. Чёрт! Хотя, что я, в самом деле. Заскакиваю, снимаю с себя быстро пропотевшую футболку, бросаю на спинку стула, стоящего у окна. Окидываю взглядом комнату и вдруг понимаю, что оказался загнанным в угол. Возникло желание резко метнуться в комнату напротив и разбудить родителей. Но что я им скажу? Увидев мои глаза, они сразу поймут: в крови сына бродят запрещённые препараты. Выходит, встречи не миновать. Я уже интуитивно догадываюсь, но боюсь это озвучить даже в мыслях. Подхожу к дивану, постель я сегодня не убирал. Скидываю штаны. Ложусь. Укрываюсь одеялом по самый подбородок и смотрю в сторону дверного проёма. Настоящий мужской способ встретить неизбежное. Все мои действия происходят на автомате, но я почему-то знаю, что они должны быть именно такими. Чувствую непонятный гул, чувствую его всем телом. Чувствую приближение. Дыхание замедляется, я пытаюсь подготовиться к встрече. Глаза распахнуты, зрачки расширены на максимум, но что толку. Мне остаётся принять всё как есть и ждать.

Через приоткрытую дверь видна часть стены в прихожей, слабо освещённая бледной луной. Я всматриваюсь изо всех сил, это всё, на что я сейчас способен. Всматриваюсь и вижу мелькания, медленно выплывающие из-за угла холодильника. Легкие искажения пространства. Как пар над чайником искажает то, что находится позади него. Они играют светом, слегка искрятся. Они высотой в полный человеческий рост. И они движутся в мою сторону.

Треск в ушах быстро усиливается. И мне слышно, что шёпот действительно есть. Он женский, теперь я это знаю. Размытый, не разобрать ни слова. Странные звуковые волны всё приближающихся мельканий. Они просачиваются сквозь десятисантиметровую щель. Им нужен я.

Горло будто сдавило удавкой. Подбородок напряжён, язык с силой упирается в нижние передние зубы. Не могу издать ни звука.

Нечто вплывает в комнату и останавливается в полутора метрах от меня…

Продлолжение романа "Алуим" Вы всегда найдёте на сайте http://www.aluim.site