Я потянул дверь с табличкой «Главный редактор В.Т. Калугин»

         -- Здравствуйте, Владимир Трофимович…

         Владимир Трофимович, стоявший ко мне спиной, вздрогнул, и вода из графина вместо стакана  плеснула ему на брюки.

         -- Тебя стучаться не учили? – нахмурился он, отчего его соломенные волосы на секунду блеснули иссиня-чёрным.

         Вообще-то, и не учили. Периодические визиты к директору школы  всегда происходили в сопровождении  какого-нибудь учителя, и обряд вхождения внутрь вершился  без моего непосредственного участия. Посещать же  другие кабинеты мне пока ещё не доводилось.

         -- Извините…  -- пробормотал я, вынимая зачем-то носовой платок.

         Он вскинул руку, вероятно, пытаясь смахнуть влажное пятно, образовавшееся на самом интересном месте, но, передумав по дороге, указал мне на стул.

         -- Ты кто? – спросил он, когда мы оба уселись.

         -- Я Ракитин, -- еле слыша себя от смущения, пробормотал я.

         Он поднял глаза к потолку.

         -- Та-ак… Ракитин…  Толстого знаю. Гоголя знаю. Евтушенко…  А Ракитин?

         Он вопросительно посмотрел на меня.

         -- Я слушатель школы молодого репортёра, -- еле слышно пролепетал я.

         -- А-а-а! Так школа продолжит занятия с ноября, -- сказал он с видимым облегчением и попытался углубиться в лежащие на столе бумаги.

         Но за моей «прямо-таки девичьей» стеснительностью прячется извозчичья настырность. Об этом были в курсе все учителя  родной школы. А он пока нет.

         -- Я…  «Открытие хлеба», -- прошептал я, заглатывая концы слов.

         -- Так во-от  это какой Ракитин, -- отрывается он от бумаг и смотрит на меня, как мне кажется, с некоторым интересом. – «Открытие хлеба». Из позапрошлого номера?

         Как будто было ещё какое-то «открытие».

         -- Что ж, -- продолжает он изучать мою физиономию.-- Справился ты неплохо. Говорили, что и правка почти не понадобилась. Только вот машины по шоссе у тебя почему-то пробегают «импульсами».

Передо мной его смеющееся лицо.

         -- А если бы не эти «импульсы», вы бы мою работу и не вспомнили, -- красноречиво гляжу я на его стол, загруженный бумагами.

         -- Хорошо-о! – смеётся он уже в голос. --  А чего…  Чего ты вообще-то хотел?

         -- Работу.

         Лицо его становится серьёзным.

         -- Ты ещё в школе?

         -- Уже нет. Поступил в институт.

         -- Филфак, -- наклоняет он голову.

         -- Нет, -- отвечаю я. – Строительный.

         Глаза его округляются, но лишь на мгновение.

         -- Что ж. В своё время я закончил индустриальный техникум. И это мне до сих пор помогает.

С этой минуты мы смотрим друг на друга  по-иному.

         -- Что же ты хочешь делать?

         -- Очерки.

         -- О-очерки! – усмехается он. – И о чём же?

         -- Я думаю, вы дадите какое-нибудь задание…

         Продолжая улыбаться, он набирает номер. В динамике раздаются короткие гудки.

         -- Ладно, -- бросает трубку. --  Ступай в конец коридора. Последняя дверь направо. Там Шерер, Людмила Евсеевна.  Скажешь, что по моему приказу ты поступаешь в её распоряжение.

         -- Но там же…

Я прекрасно знаю эту дверь.        

         -- Да-да. Там именно то, о чём ты хочешь сказать.

         Он выходит из-за стола и, положив ладонь мне на плечо, многозначительно произносит.

         -- Отдел писем. Ты знаешь, что это такое?

         Я разочарованно молчу.

         -- Вижу, что не знаешь, -- продолжает он. – Так знай: отдел писем – это отдел  номер один. В любом издании.

         -- Отдел № 1 – это отдел кадров, -- выкладываю я крупицу знания жизни, только что почерпнутую  в институте.

         Он не обращает на это никакого внимания.

         -- Без очерков газета может существовать сколько угодно. Ну. нет очеркиста и нет. Плохо, конечно, но не смертельно. А вот представь, что будет, если перестанут письма приходить. Это всё. Смерть! Такую газету можно даже и не закрывать. Она сама сдохнет.  Уяснил?

         -- Уяснил, -- вздыхаю я.

         В отделе писем на мой стук никто не реагирует и, постояв с минуту, я решаюсь войти просто так. На дальнем столе спиной ко мне, впившись ухом в телефонную трубку, восседает  мужчина.  На скрип двери он оборачивается, и я узнаю поэта Георгия Гужевого.  Посмотрев на меня сквозь пелену своих мыслей и образов,  Гужевой вновь отворачивается и продолжает  задорным тенорком:

         -- Нет. А ты вот посмотри, как у него это подано…  Да-да, вот именно. Не-ет…  А я…  Вот ты послушай: а я…  Да погоди ты! Мне недавно вспомнилось  похожее…  Ну, вот опять. Что?  Вот…  Да что ты будешь делать! Вот, к примеру, у Гаршина, у Всеволод Михалыча…  Подожди!

         Он зажимает ладонью трубку.

         -- Закурить есть?

         На мой отрицательный ответ безнадёжно машет рукой.

         -- А чего не садишься?

         И тут же отворачивается, забыв и о своём вопросе, и о моём существовании.

         -- Нет, Ваня, ты всё-таки послушай…  Да это ты уже читал. Что? Что я скажу?  Сущий Бакланов. А ты не обижайся. Тебе сколько было? Ско-олько? И он ещё чего-то там... Я? Я уже семилетку заканчивал. Вот так-то!

         Входит девушка лет двадцати пяти с пухлыми щёчками.  Слегка кивнув на моё приветствие, достаёт из ящика стола сумочку.

         -- Люська, дай сигарету, -- оборачивается к ней Гужевой.

         Она открывает большую – в половину окна -- форточку, и оба принимаются  пускать дым в серое и без того небо.

         -- О чём можно было полтора часа трепаться с Бухаровым? 

         Поэт делает важное лицо.

         -- Мы говорили с Ваней о Великой Отечественной войне.

         Она встрепенулась.

         -- «Мама-мамочка»? Он закончил?

         -- Куда там. Вот я ему как раз мозги и вправлял.

         -- Не знаю. То, что я прочла, мне понравилось.

         -- Эта глава, где он про учительницу пишет. Чего-то там «не хватат». «Не тоЕ». Теплоты какой-то мало, внимания. Любви, сердечности настоящей. Зримой такой, подкупающей, весомой. Ну, настоящей, одним словом. Ты меня понимаешь? Пу-сто-та какая-то зияет. Понимаешь? А ведь она ему – вторая «мама-мамочка».

         -- Господи, Гужевой. Ну, откуда ты-то знаешь, кто она ему?

         Несколько секунд поэт потрясает руками, растопырив пальцы, от возбуждения не в силах произнести ни слова.

         -- Да ведь…  Это же святое! – наконец выговаривает он. – Это же…  Учительница…  Она же для всех для нас вторая мама. Для всех, кто ещё не очерствел, не оскотинился! Не погряз… Сказано: «Не смейте забывать учителей». А у него как-то сухо. Казённо как-то. Словно…

         Людмила вдруг отворачивается, прикрывшись рукой. Её плечи начинают трястись. Георгий отбирает у неё окурок, тушит  в пепельнице и склоняет голову, пытаясь заглянуть в глаза.

         -- Что? Опять? – в голосе звучат непривычные сочувственные ноты.

         Она шепчет  что-то очень быстрое. Его лицо вытягивается, и он произносит уже визгливо и громко:

         -- Да хватит тебе наконец. Ну, дурак он. Дурак. Ну его на хрен!

         Я выскальзываю за дверь, которая при этом странным образом не скрипит. Через окно в коридоре наблюдаю за кошкой, крадущейся к беспечному с виду воробью, и пытаюсь решить, смыться  мне отсюда сейчас или повременить ещё немного.

         Выйдя из комнаты, Гужевой приближается ко мне.

         -- Георгий Васильевич, как вы думаете…

         Он останавливает меня жестом.

         -- Это молодёжная газета. Тут все на «ты». Ты люськин стажёр?

Я машинально киваю.

-- Слушай, старик. Ты посиди там немного, а? Может, телефон будет звонить или ещё что…  Добро?

-- Да что отвечать-то, если звонить будут?

Он машет рукой.

-- Сам сообразишь.

На столе Людмилы вокруг пишущей машинки громоздятся  разноцветные стопы писем.   Протягиваю руку и беру одно наугад.

Здравствуйте дорогая редакця. Я решил стать жирналистом. Напишите  где на это учут. Спасибочки!

         И станет, чего доброго, человек «жирналистом». Судить мне его, что ли!

Вставляю в машинку бланк редакции.

Здравствуйте, молодой человек. На журналиста можно выучиться в Московском государственном университете, на факультете журналистики.

А что! Пускай штурмует.

За стеклянной дверцей шкафа белеет хорошо знакомый мне корешок. Вытаскиваю этот справочник для поступающих и нахожу нужное.

Адрес университета. …  Желаю удачи!

Сделав два пропуска, ставлю большое «В» и точку. Хорошенько подумав, всё-таки добавляю ещё и «С» , и только потом пишу фамилию. Перечитываю написанное:  В.С. Ракитин.  Что ж, выглядит неплохо.   Да…  А, собственно, кто такой этот «В.С. Ракитин»?  Получит парень письмо и будет ломать голову: кто же это  ему ответил? Может, мол, он сам ни фига не знает, а так – накарябал что-то там наобум-лазарь…  Нехорошо.  Так как же мне обозваться? «Люськин стажёр»?

Развеселившись от такой мысли,  неожиданно для самого себя набираю: Литсотрудник. Ух ты! Литсотрудник В.С. Ракитин.  Просто, но солидно.

Дорогая редакция. Пишет вам семиклассница Лида Фомина. Прошу вас напечатайте слова песни про паренька. Ноты можете не печатать. Я мотив знаю.

Снимаю трубку и набираю номер однокурсницы Динки Веселовской.

-- Привет, Динуля. Как поживаешь?..  Нет, представь себе, не «вышку» списать. Я сам решил, ещё в четверг. 301-й? Тоже решил. Завтра покажу: я сейчас не дома.  Слушай, ты на вечере пела про какого-то паренька. Можешь продиктовать слова? Давай, записываю...

Ну уж не-ет,  ребята, печатать в газете такую чепухень! Однако…  Не пропадать же добру. Здравствуй, Лида Фомина. Слова хотела – вот тебе слова. Как просила, про паренька. С пламенным приветом!

Здравствуйте. Пожалуйста, помогите не знаю что делать. Я проводила парня в армию, а он тут Вадька как начал приставать. Я говорю я буду дожидаться, а он смеётся говорит ни одна девка ещё не дожидалась. И всё лезет не знаю что делать. Прошу помогите. Катя.

А скажи ты, Катя, этому Вадьке, что парень твой служит в секретной части и там изучает каратэ. Запомни хорошенько это слово: «каратэ». Если не отстанет, пиши снова: вместе что-нибудь придумаем.

Здравствуйте, уважаемый тов. В.Калугин. Хочу изложить свои соображения по поводу Вашей статьи о политпро… 

Нет уж. Из этой стопки писем брать не буду. Давайте как-нибудь сами.

Здравствуйте. Я тут кое-что написал. Прошу прочитать.

Стих

Что делать, если любит тебя та,

К которой ты симпатий не питал?

Как быть, когда ты любишь

Её, когда она тебя не любит?

Бедная муха в окошко бьёт,

И в голову ничего не идёт.

И не подскажет мне ответ

Ни коллектив, ни педсовет.

И сам я ничего не знаю

И потому страдаю.

И как мне всё организовать,

Чтобы никто не стал страдать?

Прошу отпишите  мне понравилось или нет. Если понравилось, я ещё напишу. С приветом  Юра Кулябко.

Здравствуй, Юра. Если по-честному, то понравилось не очень. Но ты пиши ещё. Когда-нибудь что-нибудь да понравится. И главное – чтобы понравилось не нам, а ей – той, для которой ты пишешь. Удачи!

-- О! Стажёр уже весь в работе. А я-то думаю: кто ж это у меня тут так бойко отстукивает!

Людмила Евсеевна смотрит на меня с любопытством.

-- Как. Разве ваши сотрудники на машинке не пишут?

-- Во-первых, у меня всего один сотрудник. Во-вторых, он сейчас в отпуске. А в-третьих, он с трудом тюкает одним пальчиком. Как большинство мужчин.

Нельзя сказать, чтобы она идеализировала нашего брата.

-- А ты молодец.

-- Я закончил курсы…  -- скромно признаюсь я, освобождая начальнице место.

(продолжение -- по требованию)