С Нурилло мы вместе служили в пожкоманде, он уже отслужил год, а я только начинал. Родом он был из Таджикистана. Наименование его кишлака никто не мог выговорить правильно, как и его фамилию. И на вечерних поверках его выкрикивали по имени.

Если у всех сослуживцев его призыва выражение лица было надменным, то Нурилло всегда добродушно улыбался. Он никого не унижал, не отбирал деньги, не заставлял стирать его портянки и чистить сапоги. Только с заправкой постели вышел конфуз. Едва Нурилло начал заправлять свою постель, сержант на него накричал и Нурилло ушёл в Ленинскую комнату.

Нурилло очень любил слушать рассказы о населённых пунктах, в которых мы жили. Своё удивление или восхищение он озвучивал так: «Иби!» Я запомнил свой рассказ о Сызрани:

- У нас река Волга, широкая, другого берега не видно.

- Иби!

- Городу триста лет.

- Иби!

- Самые красивые девушки живут у нас.

- Иби!

После этого разговора я проникся симпатиями к Нурилло. А однажды я услышал, как кто-то рассказывал Нурилло о своей деревне:

- Моя деревня большая, аж пять улиц.

- Иби!

- Коров много.

- Иби!

- МТС недалеко.

- Иби!

- Школа из кирпича.

- Иби!

И вдруг меня осенило: а ведь Нурилло расспрашивает нас всех, чтобы выказать уважение! Выбрав момент, я попросил Нурилло рассказать о кишлаке, в котором он живёт. Нурилло порозовел от удовольствия и начал рассказывать. Я не всё понял, поскольку многие слова были на таджикском языке, но после каждой паузы я вставлял: «Ибиии!» Нурилло светился от счастья! После окончания рассказа Нурилло пожал мне руку, а левую руку приложил к сердцу.

Нурилло мечтал стать шофёром. Водить он не умел, но частенько садился за руль и рассматривал приборную панель автомобиля. Наверно в эти минуты он представлял, что едет по дорогам своего края. Были попытки научить Нурилло навыкам вождения, но едва двигатель начинал работать, Нурилло кричал: «Я боются!» и выпрыгивал из кабины.

На 23 февраля Нурилло дали отпуск на 10 суток, да ещё неделю на дорогу. Нурилло получил из дома денежный перевод, купил большой чемодан и гостинцы для своей многочисленной родни. Нурилло с нами тепло попрощался и просил не скучать.

Скучали мы недолго. Через два дня Нурилло вернулся в часть. Сев в поезд, он пришил к кителю подобие аксельбанта и лычку ефрейтора на погоны. На первой длительной остановке Нурилло, как и профессор Плейшнер, надышался воздухом свободы потерял бдительность. Он вышел на перрон в одном кителе и привлёк внимание военного патруля. Чтение военного билета Нурилло вызвало смех у начальника патруля. В военном билете, шариковой ручкой, были дописаны два слова: «Яфрийтор» и «Шафер». Нурилло сняли с поезда и посадили на губу.

Мы искренне сочувствовали Нурилло, и почти каждый спрашивал, зачем он вышел на перрон. Ведь всем отпускникам рекомендовали сидеть в вагоне и не маячить на перроне, по которому шныряет военный патруль. На что Нурилло улыбался и пожимая плечами отвечал: «Иби»…