В небольшой провинциальной израильской больнице, где я довольно долго проработал, построили новый корпус и со всех четырех этажей старого сделали переходы. Получилось некое подобие лоджий: тень, свежий воздух, а вопрос об утеплении в нашем климате просто неактуален. В этих переходах поставили скамейки и кресла, автоматы с разной снедью и напитками, фонтанчики с холодной питьевой водой…
Больные охотно коротали там время, встречались с родственниками, часто приходившими с детьми, нарушали диету всякими вкусностями из автоматов. Идилия, да и только.

Как‐то по одному из таких переходов я пробежал из старого корпуса (где был оперблок) в новый (где располагались отделения): в одной из терапий больной резко «заплохел», требовалась ИВЛ – искусственная вентиляция легких; но интубация стотридцатикиллограмового толстяка с короткой шеей – задача для терапевтов неразрешимая. Вот и зовут на помощь анестезиологов – обычное дело в любой клинике мира.

На бегу я обратил внимание на очаровательную малышку с пустышкой, ползавшую по полу. «Что‐то не так» зафиксировалось в мозгу, но мысли были уже там, где предстояла непростая манипуляция. Помрет чертов пузан, сраму потом не оберешься, лекарь хренов!

В конце концов, с помощью предусмотрительно захваченного с собой гибкого клинка, эшмановского проводника, здоровенного санитара и едреной матери удалось пропихнуть трубку в трахею заплывшего жиром организма.

Запыхтел дыхательный аппарат, и цвет пациента стал плавно меняться от чугунно‐синюшного к нежно розовому. Оставив на дальнейшую расправу терапевтам полу‐спасенного страдальца и ополовинив – а гонорар?! – коробку шоколадных конфет в ихней ординаторской, ваш покорный слуга направился восвояси походкой усталой и преисполненой достоинства.

Малышка все так же ползала в переходе, а её пустышка на пластмассовой цепочке – вот оно, «НЕ ТО»! – волочилась по полу. Вдруг вспомнив о соске, дитё сунуло её в рот.

Я подлетел к девочке и отобрал опасную утеху. Чадо взвыло так, как умеют только израильские детки: сразу на два голоса, с переливами и без пауз на вдох. На эту полифонию мгновенно явилась мамаша, готовая на смертный бой за свое сокровище. И она вступила в этот бой!

Вся драма в терапии показалась мне разминкой в пин‐понг. Чудом уловив паузу в огнеметном потоке её скорострельного иврита, я начал оборону.

– Успокойтесь, геверет (госпожа), я не собираюсь обижать вашу бубелэ (куколку), но сами‐то посмотрите: соска собрала всю грязь с пола.

– Где ты видишь грязь? Пол идеально чистый! – (Истина, как бог свят.)

– Но по нему ходят больные люди, кашляют, плюют, тут полно микробов. Так пожалейте же своего ребенка!

До мамаши дошел мой неистребимый акцент и не шибко правильно построеные фразы. Она опознала «руси». Огненный жар Касабланки сменился ледяным холодом верщины Хермона.

– Адони, ба арцейну еш АНТИБИОТИКА! – Сударь, в нашей стране есть антибиотики!

Мигом успокоив малышку все той же, отвоеванной у меня, пустышкой и, подхватив её на руки, дама удалилась строевым шагом ветерана боевых частей, ни разу не оглянувшись.