КЛАД. рассказ

            Поздравляю. Нам везет.
            Мы с моим двоюродным дядей, который был на три года старше, однажды клад нашли.

            Я его считал и называл братом. Он казался мне очень взрослым, курил лет с пяти, за что уже давно не секли его родители… бесполезно, а отец перестал ругать, когда он брал у него папиросы. Лешка был веселый и очень смелый, говорил так, что часто приходилось смеяться, все с какой-то мимолетной шуткой, даже самое банальное, голос слегка с издевкой, с кем бы не разговаривал. Хотя мелкий ростом, меньше меня, худой, щеки впалые, как у мужика, кожа на лице сухая, не мальчишеская - мужицкая… по крайней мере мне так казалось, щуплый, все пацаны с его компании, с которыми я зависал иногда до утра, казались огромными дядьками, на голову выше, с мощными мускулистыми плечами. С Лёшкой все держались на равных, это меня подкупало, я чувствовал себя в их компании несколько старше своих лет. Это было… приятно.
            На краю деревни, уже за рекой, стоял старый разрушающийся дом. Сейчас не думаю, что он был девятнадцатого века - все построен после Великой Отечественной, ведь концы деревни были сожжены в горячих боях, но тогда дом казался старинным, по нашим соображениям. Мне ведь тогда было не более десяти годиков от роду. Последние пяток лет в нем никто не жил точно… я просто это сам помню. Рядом был дом, от которого уже одни черные стены остались, с окнами без рам, в которых с дороги зияло небо. Этот… можно еще было домом назвать, крыша глубоко просела посередине конька, хотя труба торчала высоко в облака из просаженной кровли. Фронтоны еще стояли, с трудом сдерживая матрац мокрой черепицы. Она всегда казалась мокрой и тяжелой, даже когда долго стояла летняя изнуряющая жара.

            Траву у двора никто не окашивал, до самого крыльца все заросло бурьяном, который скрывал весь наш рост. В уже упавшем палисаднике, еще не отцвела сирень. Солнце уже после полудня, после полевой дойки, клонится на запад.

            Ступеньки крыльца были еще крепкими. А вот некоторые половицы уже провалились, дожди сделали свое дело. Как ни странно – двери на месте. Петли у входной крепкие – воротные, а в дом из сеней – верхняя петля подгнила в колоде, надо было чуть поднимать, чтобы открыть саму дверь. А может это было потому, что вспухли полу-брёвна пола моста, просаженная кровля все равно текла как решето.

            Вошли в избу, а труба печки оторвана, топить нельзя, кирпичи трубы весят на переводах, сантиметрах в трех - пяти от просевшей печи. А переводы видимо по-прежнему крепкие, оклеенный бумагой потолок от перекрытия не отстает, хоть и в разводах весь от дождей. Но крепкой кажется изба внутри, тепло – хоть живи. И мебель есть: стол, стулья, комод, ржавая кровать с большими, большими пружинами. Внутри дома половицы тоже повело, даже идти страшновато. Вдруг!..

            …Лешка смело пошел к комоду. Я аккуратно наступаю на пол, местами скрипит. Дождей уже давно не было - сухо. Очередной шаг… переношу вес тела на переднюю ногу… Под ногой послышался треск деревяшки, я замер на секунду от растерянности… Лешка толкает меня в спину, доска под ногой проваливается и уходит из-под моей ноги, валюсь вперед, коленкой проваливающейся ноги ударяясь о край лаза в подпол… Коленку было больно, но ничего – терпимо. Штанину закатали выше колена, на пару сантиметров содрана кожа, чуть кровит:

            - Жить можно!.. – заключил Леха, - даже можно еще подсодрать, так что вставай. О, подпол. Можа там варенье есть.

            Он откинул уже сломанный люк, посветил туда фонариком. Поморщился от поднятой пыли.

            - А может домой пойдем, Леш?

            - Еще чего, как же мы так уйдем-то на полу шаге. Сейчас еще на сеновал полезем, может оттуда шлепнемся. – сказал с ухмылкой, полу шуткой, полу в серьез.
            Мы полезли в подпол. Страшно, но интересно. Где-то, возле попы, в позвоночнике щекотно, а фонарик только у Лехи. Справа от фундамента печки, из щели между досок пола что-то посыпалось, с непривычным легким звуком, щекоча нам нервы. Страшно… жутко. Фонарик резко на звук, пара секунд – опять его луч по стенам, а сердечко – жим, жим. По стенам стеллажи. На них лосиные рога, ниже стеклянные банки, выше некая глиняная посуда, похоже самодельная, у стены кадушка, какая-то еще утварь. Лешка стал разворачиваться, и локтем на полке задевает кринку. Кринка тяжелая. Она лениво сдвигается с места и падает на песок, разбивается, странный скупой звон – не звонкий звон какого-то металла. Пригляделись, направив луч фонаря, в керамических осколках кринки… куча медяков... медных монет!

            Посмотрели друг другу в глаза.

            - У-уууу!..

            - Клад!

            Произнесли тихо, по-шпионски. Несколько мгновений растерянности. Сердечко жим-жим.

            Фонарь опять лучом на полки, там еще несколько кринок. Еще одна оказалась тяжелой, в ней меди было приблизительно половина емкости. Верхние монеты покрылись плотным зеленым налетом.

            До последней монеты все собрали в две кринки и понесли их скорее домой. Взрослым решили не показывать.

            Клад разделили пополам. Мне досталось, точно не помню, но где-то порядка 170 монет. Они были очень тяжёлые, особенно пятаки.
            Итак, в итоге я принес домой кринку медных монет, от гроша до пятака. Монеты были от 1861 года и года, приблизительно, до 1905го. Одна копейка и грош – 177… - екатерининского времени.

            Домой, в город, я попал где-то через месяц, ближе к окончанию летних каникул. Задумался, сколько бы мне заплатили, если бы я сдал клад в краеведческий музей. Однажды, взяв с собой все монеты по одной (грош, копейка, 2 копейки, три копейки, пять копеек, две монетки Екатериненские), пошел узнать, насколько клад наш ценен. Но в музее, бегло осмотрев мои старинные, как я думал, деньги, мне сказали, что исторической ценности они не представляют, что монет конца девятнадцатого века, начала двадцатого очень много. Заинтересовали женщину в музее лишь грошик и копеечка Екатерининского времени. За них мне было предложено по пять рублей, не малые деньги по тем временам. Остальные мне предложили в музей… просто сдать. Я сказал, что подумаю… и ушел.

            Через пару дней я сдал в музей пятьдесят Александровских и Николаевских монет (на Александровских – две переплетающиеся ажурные буквы «АА», на Николаевских – витиеватая «Н». Екатерининские монеты продавать не стал.

            Вот так в детстве мы с родственником нашли клад. Через год, когда мы с отцом перекапывали, в деревне, огород, он нашел серебряный рубль 1924 года – уже советский. Когда его очистили, он блестел как новенький, и блестит так до сих пор.

            Обратите внимания, колосья на гербе серебряного рубля обнимают только шесть флагов. На момент издания монеты, в составе СССР было еще шесть республик.

Русаков Олег

17.10.2022

г. Тверь