ЗВЕЗДА ПОЛЫНЬ

Все самые страшные события ХХ века происходили на территории Великой России – Советского Союза. Правление Михаила Меченого в самом начале ознаменовалось приближением к Земле кометы Галлея. Наши безбожники-ученые в своей младенчески-бездуховной жажде познания послали навстречу комете Галлея аж два космических аппарата. Огромные затраты и весь смысл той космической авантюры свелись к тому, что эти «ученые» получили «фантастически важное открытие»: комета состоит... изо льда. Так и хотелось их спросить: ну и что? Наши давние друзья зная, что несет с собой это послание Люцифера, готовили нам Чернобыль. В нём уже к концу ХIХ века наблюдалось значительное увеличение еврейского населения. Город исконно считался местом поселения семьи Чернобыльских цадиков, берущих свое начало от Менахема- Нахума Чернобыльского (умер в 1798 году, похоронен в Чернобыле, в настоящее время на месте захоронения построено два ритуальных склепа).

Академик Легасов В.А.: Чернобыль начался условно конечно, в 1961 году, т. е. в том самом году, когда ГАГАРИН полетел в космос - это было последнее высшее достижение Советской науки и техники. Хотя я вообще считаю, что наша наука и техника очень успешно правдами и неправдами развивалась на удивление всему миру с колоссальными достижениями во всех, почти, областях. И вот вершиной этих достижений был полет ГАГАРИНА в космос. После этого мы начали резко по всем направлениям уступать, уступать и просто началось падение. Вот это общее падение Советской техники, о причинах которого можно много и долго говорить, оно было одновременно началом Чернобыля.
Советский Союз был родоначальником атомной энергетики. Первая электростанция была построена у нас в Обнинске под Москвой. Потом мы построили Белоярскую атомную станцию и Нововоронежскую атомную станцию. И прекратили развитие атомной энергетики. Это в конце 50-х годов. Потому, что возобладала такая точка зрения, что у нас там Донбасского уголька хватит, – не нужно нам атомную энергетику развивать. И мы, будучи пионерами в её развитии, мы 10 лет её не развивали, а три атомных электростанции Нововоронежская, Белоярская и Обнинская были как бы забавой для учёных, где учёные решали свои проблемы.
Это три разных типа реактора. Они имели свои особенности, ими занимались, но атомную энергетику, как масштабное явление, у нас никто не воспринимал. А в это время Англия сначала, а потом и Соединенные Штаты Америки стали делать именно энергетику – не отдельные атомные станции, а атомную энергетику. А у нас был сделан мощный Госплановский просчёт, рассчитанный на то, что у нас хватит органического топлива на много лет и нам практически атомная энергетика не потребуется, и где-то к 60-м годам стало ясно, что Европейская часть Советского Союза, где 80 процентов и населения и промышленности сосредоточено у нас, на привозном топливе не проживёт, а Донецкий уголёк стал слишком дорог и его стало слишком мало. А привозное топливо – это накладно. Стало ясно, что не развивать атомную энергетику невозможно. Без неё прожить Европейской промышленности нельзя. На самом деле по экологическим соображениям, чего многие люди не представляют себе потому, что в угольных или нефтяных пластах за века накопилось много радиоактивных элементов, причём именно долгоживущих изотопов и самых опасных: альфа-активных.
Например, в Камско-Ачинском угольном бассейне, только в верхних его пластах, находится 2 млн. кюри альфа-активных, долгоживущих изотопов. Как только мы начнём Камско-Ачинский бассейн активно эксплуатировать то мы начнём по дороге, по которой возится уголёк, при сжигании, особенно, свои собственные лёгкие насыщать этой радиоактивной грязью. Поэтому, чем меньше атомных электростанций и чем больше угольных или нефтяных – тем радиоактивное загрязнение, при естественных условиях, будет больше. Так, что это совершенно очевидная ситуация.

В Новом Завете про комету Галлея сказано: «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки». (Откровения святого Иоанна Богослова).
Мы знаем, что каждое её приближение к Земле приносит несчастья, и, естественно, увидели её мистическую связь с ядерной катастрофой в Чернобыле, ведь трава чернобыль - это разновидность полыни... Тогда мы не предполагали скорой, ещё боле страшной беды – разрушения страны.
26 апреля 1986 года в 1 час 24 минуты на 4-ом энергоблоке Чернобыльской АЭС раздались последовательно два взрыва, которые возвестили миру свершившеюся трагедию уходящего тысячелетия. Существует мнение, что чернобыльская трагедия не случайное стечение обстоятельств, а крупномасштабная диверсия иностранных, по отношению к СССР, разведок, целью и результатом которой был развал супердержавы, диктовавшей свою волю половине мира.
Логический анализ фактов и событий «холодной войны» СССР с вероятным противником с 50-х годов и по настоящее время показывает, что это была не авария, а крупномасштабная диверсия века, подорвавшая экономическую основу СССР и с «внешней помощью» – всю социалистическую систему в целом. Противники в своих целях умело использовали халатность и некомпетентность высшего политического руководства страны во главе с Горбачёвым и отсутствие надлежащего контроля работы режимных объектов со стороны государственных органов.
Икона «Чернобыльский Спас»... Этот образ являет и мертвых и живых чернобыльцев, которые, заслуживают самого высокого звания среди людей - звания «Божьей рати». – Слева изображены души умерших, а справа – души живых. В центре иконы – Иисус Христос, Богородица и Архистратиг Михаил, являющийся предводителем ангельской Божьей рати, к которой и приравнены чернобыльцы. На переднем плане – чернобыль-ская сосна. Она выглядит как крест. Сосна заслоняет собой город Припять, на который не упал ни один выброс до того времени, пока город не эвакуировали. Эту сосну оставили, как памятник, но она вскоре погибла. Это берегиня – непридуманный человеком символ. На линии горизонта видно зарево, но это не горящий реактор – это восход, возрождение. Вдалеке земля изобра-жена обожжённой, но ближе видно, что на ней уже появляется трава: земля возрождается!
Когда эту икону привезли на освящение, иконописец очень волновался, боялся, как отреагируют на её появление верующие. Но все решилось само собой. Церемония проводилась на улице. В тот день было холодно, не видно было ни одной птицы. И вдруг, откуда ни возьмись, появился голубь. Он пролетел между куполами церкви, а потом и над самой иконой. Верующие заметили этот знак. Затем над самой церковью на небе появилась радуга, хотя дождя не было. А после освящения все собравшиеся увидели на небе крест с центром в солнце. После этого, третьего, знамения сам митрополит Владимир сказал: «Эту икону приняли не только на земле, но и на небе».
Предположить, что факты, о которых пойдёт речь ниже, – мистификация или набор случайностей, попытка выдать желаемое за действительное, в принципе можно. Но куда деться от обнажённой очевидности и навязчивости действий неизвестного публикатора, пытавшегося именно таким, доступным ему образом предупредить людей о грозящей всему миру опасности, приковав прежде всего внимание специалистов – физиков-ядерщиков. Любой другой способ в то время грозил в лучшем случае невниманием к заявителю. Сейчас можно строить только догадки, как действовал в апреле восемьдесят шестого человек, рассчитавший неизбежность чернобыльской катастрофы.
Это публикации в новосибирском еженедельнике «7 дней» (в номерах 17 и 18) в апреле 1986 года. Форма подачи сигнала грядущего бедствия лишь подтверждает незаурядные способности человека, наверняка знавшего все технологические и физические характеристики ядерных реакторов, действовавших на Чернобыльской АЭС. Из всего возможного многообразия символов он выбрал гениально простой, а потому с первого взгляда понятный технически грамотному человеку – схему ядерного реактора: трёхконтурный квадрат с четырьмя рядами светлых кружков внутри. Такое изображение можно найти в любом популярном издании, в том числе в «Физическом энциклопедическом словаре», выпущенном издательством «Советская энциклопедия» в 1983 году, за два года до аварии, страница 920. Такой, только двухконтурный квадратик читатели «7 дней» обнаружили на странице 12 заверстанным в середину радиопрограммы на 26 апреля (!) причём, вместо третьего кружка во втором ряду, если читать слева направо, изображена вытянутая шестилучевая звёздочка. Два её луча были существенно длиннее остальных. При наложении разнолучёвки на циферблат часов эти длинные лучи давали точное время. Специалисты-технари знают, конечно, что звёздочка – символ взрыва, а её форма выявляет понятно чьё присутствие. Значит, публикуя необычную заставку, неизвестный – откровенно предупреждал учёных и инженеров-ядерщиков: в субботу, 26 апреля, где-то произойдёт взрыв ядерного реактора. Еженедельник популярный, а в Новосибирске работают крупные физики, влиятельные силы. Причём, первый SOS прозвучал 16 апреля, за 10 дней до взрыва, а если учесть время типографской работы, – за все две недели. Достаточно большой срок, чтобы обдумать смысл нелогичной для стереофонического раздела радиопрограммы заставки, поднять тревогу, вычислить адрес реактора, перепроверить, какие работы намечены там и не приведут ли они к катастрофе. Отыскать адрес было бы нетрудно.
В программе красным цветом выделены два дня, на которые приходится авария. Никогда в этом издании цветом числа не выделялись. Ни до, ни после (проверялось). И рядом с выделенными днями «икс» расположена схема ядерного реактора, в которой взрывом помечен седьмой объект. Седьмой – это Чернобыль, место трагедии.
Не каждый день проводятся научные опыты на запланированных к остановке реакторах. На их проведение давали самое высокое «добро» Госатомнадзор, Минатом... А грамотно рассчитать возможные результаты, вернее, последствия эксперимента для вдумчивого специалиста особого труда не составило бы.
Повторно сигнал-предупреждение появился в номере 18 «7 дней» – за три дня до взрыва. Ещё три дня в запасе, чтобы предотвратить катастрофу века, При внимательном рассмотрении обнаруживается и адрес реактора: на просвет звёздочка – символ взрыва находится как раз на слове «УССР» на обратной стороне листа.
Верстальщики ловко сработали. Итак, о взрыве четвёртого энергоблока ЧАЭС было известно задолго и достоверно. Но кому? Да всем, кто знал конструктивные особенности станции, ход её проектирования, борьбу за экономию всего и на всем во время строительства «ударными темпами». Более того, к тому времени Чернобыльская АЭС и её тогдашние создатели, и эксплуатационники уже стали персонажами художественного произведения – повести «Экспертиза», заверстанной в майском номере молодежного советско-болгарского журнала «Дружба» за 1986 год. Автор её – известный сейчас писатель-атомщик, инженер, участник экспертизы АЭС и работавший поставщиком оборудования на её первом энергоблоке Григорий Медведев.
Проектировщики, сэкономив десятки миллионов, прежде всего на системе безопасности ЧАЭС, получили солидные премии. Проектировали её в основном гидроэнергетики, знакомые с ядерными процессами по популярным изданиям.
В 1968 году специалистами Минсредмаша был разработан технический проект реакторной установки с РБМК электрической мощностью 1000 МВт. Проект очень понравился руководителям МСМ и лично Министру Е.П. Славскому. Они увидели знакомые, почти родные технические решения, такие же, как в реакторах для производства плутония: графитовую кладку с каналами из циркония вместо алюминия, разводку труб и т. д. И это несомненное дитя военной индустрии могло производить энергию для мирных целей!
Внешнее сходство РБМК с военными реакторами, за которые руководители отрасли в своё время получили премии, правительственные награды и высокое положение, внушало уверенность в его надёжности. Это важный психологический момент в истории чернобыльской катастрофы. Но впечатление надёжности на основе внешнего сходства было обманчивым. Принципиальную роль играли параметрические изменения. Например, давление теплоносителя (воды) выросло с 1 до 70 атмосфер, тепловая мощность реактора увеличилась почти в 10 раз, а содержание осколков деления в активной зоне - почти в 1000 раз. Размеры реактора выросли настолько, что стали возможны эффекты неустойчивости, которые не были предвидены разработчиками. Все эти изменения увеличивали вероятность аварии и её радиационные последствия на много порядков.
В. А. Бобров, исполняющий обязанности начальника лаборатории государственной экспертизы изобретений ЦНИИатом-информ, рассказывает о том, почему реактор РБМК-1000 не был зарегистрирован как изобретение. Авторами заявки выступили тогда директор Института атомной энергетики академик А. П. Александров и другие сотрудники.
«В 1967 году первый вариант (полторы страницы машинописного текста без формулы изобретения и чертежей) я возвратил авторам на переоформление. Затем началось невероятное. Переоформленная заявка на РБМК от 6. 10. 67 года была еще не рассмотрена, а уже всего через месяц, 10 ноября 1967 года, академик А. П. Александров объявил в газете «Правда» (статья «Октябрь и физика»), «что советским ученым удалось решить задачу повышения экономичности атомных электростанций...»
Хотя «одной из причин непризнания конструкции изобретением было отсутствие промышленной полезности способа снижения стоимости электроэнергии путем использования РБМК с допотопным КПД – всего около 30 процентов». Именно эту причину отказа оспаривал заявитель после его силового внедрения в атомную энергетику в 1973 году. «Утверждение академика А. П. Александрова о якобы «передовом техническом уровне» реактора РБМК оказалось несостоятельным, так как Государственная патентная экспертиза не признала этот реактор изобретением в СССР». Однако в силу авторитета Александрова и в результате подключения в рамках подписанного в 1973 году межгосударственного соглашения американских учёных к ведению совместных исследовательских работ по реакторам типа РБМК – 1000, последние по настоянию американской стороны были оценены как «успешные». Американцы по существу спровоцировали нас на такое решение, а сами внедрять эти реакторы в своей стране не стали.
Примечательно, что соглашение о научно-техническом сотруд-ничестве в области мирного использования атомной энергии на протяжении 16 лет действовало постоянно, несмотря на периодические осложнения в американо-советских отношениях и расторжения других совместных разработок. Следует особо подчеркнуть что, в рамках осуществляемых исследований и различного рода контактов по данной тематике среди американских учёных были установленные и подозреваемые кадровые сотрудники ЦРУ.
Безусловно им, как и нашим учёным, были известны «зловещие изъяны» реактора, но они продолжали с нами сотрудничать, вкладывая многомиллионные средства в дальнейшее совершенствование «перспективных», по их заявлениям реакторов, явно преследуя свои определённые цели на перспективу. Впоследствии же ЦРУ в своём докладе отнесло реакторы типа РБМК – 1000 в разряд критических. Теперь также известно, что до указанного соглашения американцы изобрели и разработали под завесой секретности более экономичные и безопасные реакторы.
Что же может утаиваться под этим обманом-дезинформацией? Наиболее вероятны 2 версии :
; Желание скрыть свой отрыв в названной области и толкать нас по ущербному пути в пропасть, как это предусматривает «Технологическая политика США».
; Стремление изучить особенности зловещих изъянов РБМК – 1000, довести их до уровня управляемости и при необходимости различными способами сынициировать аварию такого типа реактора. Очень настораживает, что осуществилась именно та «случайная» последовательность «ошибок в управлении реактором» (На Чернобыльской АЭС), которая и привела к трагедии.
В связи с рядом фактов можно подозревать, что Чернобыльская катастрофа сыиницирована искусственно и послужила своего рода сигналом – детонатором к началу демонтажа СССР и активного уничтожения населения бывшего СССР, прежде всего славянских народов.
Через год после воцарения в СССР меченого президента-резидента, ЦРУ подготовило давно желанный ядерный удар по русским силами и средствами самих русских. Зная во всех тонкостях недостатки реактора РБМК, целенаправленно заложенные разработчиками – агентами влияния, американские физики разработали программу доведения аппарата до теплового взрыва. ЦРУшники облекли эту программу в конкретику на выбранной ими ЧАЭС, расположенной в центре славянских земель. На ЧАЭС было смонтировано телевизионное спецоборудование для непрерывного наблюдения обстановки в центральном зале и на блочном щите управления четвёртого энергоблока.

Сопоставляя информацию, предшествовавшую ядерной аварии на четвертом энергоблоке, складывающуюся из сведений руководящих работников «Союзатомэнерго» (впоследствии Министерства Атомной энергетики СССР) незапуганных работников Науки, работников смежных отраслей промышленности — некоторые руководители (известно двое) озвучили еще в 1986-87 годах предположение о том, что ключевую роль в возникновении аварии сыграл Г.А. Копчинский - зaвeдующий сeктoрoм aтoмнoй энeргeтики ЦК КПСС в Oтдeлe Тяжeлoй прoмышлeннoсти и Энeргeтики.

Председатель ГАЭН СССР Малышев сумел доказать, что приказ выводить четвертый реактор на мощность (после провала при плановом снижении) прошел из ведомства подчиненного ГЕНСЕКУ КПСС М.С. Горбачеву.

Еврейское население Киева и Чернобыля было предупреждено, и за несколько дней до намеченной катастрофы в массовом порядке покинуло обречённый на загрязнение район.
И сама катастрофа, и её последствия меньше всего подвергались научному анализу, точнее - научные исследования причин и последствий чернобыльской аварии были скрыты от широкой общественности. Вместо научного анализа общественности были навязаны рассуждения, в большинстве своем имеющие сомнительную, спекулятивную природу. И что несомненно - чернобыльская трагедия сразу же была использована антикоммунистами в стране и за рубежом в политических и экономических целях . Не следует также забывать, что атомная энергетика в значительной мере является конкурентом могучим транснациональным нефтегазовым кампаниям, и они также не упустили своего шанса в антиатомной пропаганде.
До Чернобыльской аварии в СССР строительством и эксплуатацией атомных электростанций занималось Министерство энергетики. Технический проект реакторной установки с РБМК рассматривался на Межведомственном совете. Участвовавшие в нём специалисты Министерства энергетики дали заключение, из которого следовало, что РБМК не подходит для атомной энергетики. Он требует больших затрат по сравнению с реакторами корпусного типа (ВВЭР), построенными на Нововоронежской АЭС, и нет технической возможности обеспечить безопасность, в частности, невозможно построить защитную оболочку для реактора такого размера, как РБМК. На основании этого заключения Министерство энергетики категорически отказалось от разработки и строительства АЭС с РБМК.
Легасов В. А.: Сам факт появления этого аппарата – РБМК, с точки зрения международных и вообще нормальных стандартов безопасности, – был незаконным (факт появления такого аппарата). Но, кроме этого, и внутри этого аппарата были допущены, по крайней мере, три крупных конструкторских просчёта: Первый конструкторский просчёт заключался в том, что как требовали международные стандарты и как требует, в общем-то говоря, здравый смысл - систем аварийной защиты должно быть, по крайней мере, – две. Причём, одна из систем аварийной защиты, должна быть основана на других физических принципах, чем первая и, что еще более важно, с моей точки зрения: одна из двух защит должна работать независимо от оператора.
Реактор РБМК не был снабжен такой второй, независимой от действий оператора, невключенной в систему управления, защитой. Это, в общем-то говоря, крупная ошибка и, скажем, если бы её не было - Чернобыльской аварии не было бы. И, наконец, третья конструкторская ошибка, которую даже трудно объяснить, заключалась в том, что системы аварийных защит, которых было достаточно большое количество, они были доступны персоналу станции.
Но РБМК было любимым детищем Минсредмаша, и Е.П. Славский издал приказ, которым поручил своим проектным и строительным организациям разработать проект и построить АЭС с РБМК. Так в 1974 году был построен первый блок Ленинградской АЭС (ЛАЭС) с РБМК и тем самым этот тип реактора был навязан атомной энергетике СССР. Крайним проявлением командно-административного стиля управления был приказ Е.П. Славского проектным организациям Минсредмаша, устанавливающий ограничение стоимости киловатта установленной мощности ЛАЭС с РБМК: не более 180 руб.! Режим жёсткой экономии требовал, в том числе, отказа от создания систем обеспечения безопасности сверх необходимого минимума.
Легасов В. А.: Но главные преступники - это руководители энергетики 60-х годов. Вот команда какая: НЕПОРОЖНИЙ, СЛАВСКИЙ, ВОЛОЯНЦ и БАЙБАКОВ. Но при этом роль БАЙБАКОВА какая – он слушал СЛАВСКОГО и НЕПОРОЖНЕГО, как энергетиков. Причем, это не просто из-за того, что там каких-то знаний не было. Знания были, специалисты, правда не единодушные, потому, что в том же нашем Курчатовском Институте автор самой разработки – профессор ФЕЙНБЕРГ Савелий Мойсеевич, ныне скончавшийся, он выступал за возможность такого реактора без колпака, именно реактор типа РБМК (реактор большой мощности канальный).
Построенный на ЛАЭС РБМК и все последующие РБМК (в общей сложности 15 блоков) не имели защитной оболочки, и 200 т урана и более тонны радиоактивных продуктов деления находились буквально под открытым небом, так как крыша реакторного отделения была менее прочной, чем крыша обычного жилого дома. Время от времени специалисты обращали внимание руководства и научно-технической общественности на особенности РБМК, которые могли привести к катастрофическим последствиям.
Однако мощная поддержка руководства Минсредмаша позволяла разработчикам РБМК игнорировать любую критику. В процессе эксплуатации первого блока ЛАЭС сразу же ( в 1974 году ) обнаружилась пространственная неустойчивость нейтронного потока, обусловленная положительными обратными связями, не предсказанными при разработке реактора. Исключительная трудность управления РБМК явилась причиной серьёзной аварии, которая вполне может рассматриваться как репетиция чернобыльской катастрофы. 30 ноября 1975 года персонал первого блока Ленинградской АЭС не справился с трудно управляемым реактором. Мощность в локальной области активной зоны (19 каналов) увеличилась в несколько раз, температура оболочек тепловыделяющих элементов, по оценке разработчиков реактора, возросла до 1600°С. В переходных процессах на малой мощности с малым запасом реактивности при отсутствии воздействия оператора на изменение реактивности, реактор повел себя неадекватно.
У реактора резко возрастала скорость роста мощности (умень-шался период разгона). При подъёме мощности после останова, без воздействия оператора на изменение реактивности (не извлекая стержней), вдруг реактор самопроизвольно уменьшал период разгона, т. е. самопроизвольно разгонялся, другими словами стремился взорваться. Дважды разгон реактора останавливала аварийная защита.
Попытки оператора снизить скорость подъёма мощности штатными средствами, погружая одновременно группу стержней ручного регулирования + 4 стержня автоматического регулятора, эффекта не давали, разгон мощности увеличивался. И только срабатывание аварийной защиты останавливало реактор.
К счастью, в этой аварии были разрушены стенки только двух каналов, несущие давление теплоносителя, и авария имела относительно небольшой масштаб. Спас газовый контур – успели продуть активную зону азотом через ввенттрубу в атмосферу... Это был первый звонок, даже колокол громкого боя. Станция была близка к катастрофе. Разгерметизировался один канал, а в тех условиях могло быть и несколько, и, как теперь ясно, это вело к аварии, аналогичной Чернобылю.
После аварии комиссия сотрудников ИАЭ и НИКИЭТ обследовала реактор и выдала в 1976 году рекомендации по улучшению характеристик РБМК, которые легли в основу мероприятий по модернизации... в 1986 году после Чернобыльской катастрофы. Ну, десять лет - не срок! Отсюда и появилась запись в Регламенте о запрете работать при запасе реактивности меньше 15 стержней РР.
Все на Чернобыльской станции, как и на других с реакторами РБМК, понимали необходимость локальной системы РР, для регулирования энерговыделения по объёму активной зоны, чтобы иметь возможность уменьшить нейтронный поток в «горячих» точках и увеличить в «холодных». О том, что при малом запасе реактивности из-за принципиально неверной конструкции стержней СУЗ АЗ становится своим антиподом - разгонным устройством, создатели реактора операторам не сообщили. Знали ли сами авторы об этом?
По совокупности ставших теперь известными документов – должны были знать при соответствующем подходе к осмыслению фактов. В ИАЭ и НИКИЭТ были группы, занимающиеся темой РБМК. Видимо, для руководителей этих групп должности давно стали синекурой, и любые предложения (комиссии по аварии на Ленинградской АЭС, сотрудников ИАЭ В.П. Волкова и В. Иванова) они расценивали как покушение на их покой. Преобладала философия - ну, работают, же реакторы, чего искать? Другое трудно придумать.
У руководства чёткого понимания опасности не было, иначе невозможно понять абсолютную бездеятельность и пренебрежительное отношение к предложениям думающих работников. Авторы реактора не ставили в прямую зависимость запас реактивности и работоспособность АЗ, это видно по пункту типового Регламента, составленного ими. П.2.12.6. «Если реактор в течение 15 минут не удается вывести в критическое состояние, несмотря на то, что все стержни СУЗ (кроме укороченных стержней-поглотителей (УСП) извлечены из активной зоны, заглушить реактор всеми стержнями до нижних конечников». Конструктор и проектант имеют сколько угодно времени для обдумывания и принятия технических решений, чтобы не ставить оператора, стиснутого временными рамками, в экстремальные условия.
Реактор РБМК имеет номинальную мощность 3,2 млн. кВт, при аварии, по различным оценкам, мощность составляла от двадцати до ста номиналов, возросла бы она практически до любой величины, пока реактор не разрушится. От разгона на мгновенных нейтронах защиты нет, его можно только предотвратить. Минимальный запас реактивности в 15 стержней, указанный в Регламенте, отнюдь не гарантировал безопасность. Да и не мог, поскольку установлен совсем из других соображений. Это противоестественное явление, когда реактор ядерно-опасен при малой избыточной реактивности.
Не может возникать вопроса, чтобы возникновение такой ситуации поставить в зависимость от ошибки оператора. И неведение операторов было вовсе не святым. Это прямая заслуга Научного руководителя А.П. Александрова и Главного конструктора Н.А. Доллежаля. Их работники обязаны были знать (а А.П. Александров и лично знал – есть документы) недопустимые свойства реактора и принять меры к ликвидации их. И уж во всяком случае сообщить оперативному персоналу в проектных документах свойства реактора. И сообщали, но ложные.
В отчете НИКИЭТ утверждается, что мощностной коэффициент реактивности отрицателен всегда – фактически был положительным. Отдел ядерной безопасности снабжал оперативный персонал неверной информацией, что не давало возможности правильно прогнозировать. И выходит – измерять параметр нельзя, прогнозировать тоже.
Но почему за чужие грехи платить жизнью, здоровьем и свободой должен персонал, а не сами греховодники?! АЗ приведена в действие при отсутствии каких-либо технических причин и сама защита инициировала разгон реактора. Не выдает вычислительная машина вообще распечаток, по которым можно было бы посмотреть, как развивается процесс. Чтобы распечатка попала на щит управления из помещения ЭВМ, нужно минуты две, если делать без задержки. Люди, сконструировавшие совершенно негодный к эксплуатации аппарат, до сих пор этого не признают и после легкой встряски продолжают заниматься тем же.
Представьте себя за рулём автомобиля. Заводите мотор. Трогаетесь. Плавно разгоняетесь. Переключаете передачи. Скорость 60 км/час. Снимаете ногу с педали газа. И вдруг автомобиль начинает самостоятельно разгоняться, 80, 100, 130, 150 км/час. Тормозите - никакого эффекта, разгоняется. Как Вы будете себя чувствовать?
Следует подчеркнуть, что в этом случае вина персонала чисто формальная. При такой неустойчивости реактора маловероятно избежать аварии. Можно считать, что с этого времени принципиальная разница между внешне похожими РБМК и реактором для производства плутония стала очевидна. Но признать опасность РБМК для руководства и специалистов МСМ было психологически невозможно. Даже сам факт аварии на первом блоке ЛАЭС был скрыт от общественности.

Источником тепловой энергии на всех АЭС является активная зона реактора. РБМК - Реактор Большой Мощности Канальный, цифра 1000 это 1000 МВт электрической энергии которые получаются после преобразования. Реакторы, в которых большинство актов деления вызвано тепловыми нейтронами называют реакторами на тепловых нейтронах. В таких реакторах обязательно используется замедлитель. В реакторе РБМК в качестве замедлителя используют графит. Нейтроны в них теряют свою энергию (замедляются) при столкновении с ядрами углерода. Причем количество столкновений необходимое для замедления быстрого нейтрона до теплового составляет для углерода около 114. Если нейтрон после рождения столкнется с ядром водорода, то он сбросит часть своей энергии, после нескольких столкновений (около 14) его энергия снизится до уровня тепловой, где вероятность деления 235U максимальна.
В этом случае мы можем получить цепную реакцию в смеси изотопов урана с меньшим обогащением по 235U. Механизм деления, проще всего представить с помощью капельной модели ядра. В каплю «ядерной жидкости» попадает нейтрон. Под действием внесённой энергии в капле возникают колебания формы, от сферической до формы двух грушеобразных частей с перешейком между ними, если внесённой нейтроном энергии достаточно, то перешеек рвется - ядро разваливается на два осколка с соотношением масс 2 к 3 и несколько нейтронов.
В принципе, если нейтрон обладает достаточно большой энер-гией, то разделится может любое ядро. В большинстве ядерных реакторов главным делящимся изотопом является изотоп урана 235U. При делении одного ядра выделяется приблизительно 3.15 10 – 13 Дж энергии.
Процесс управления цепной реакцией сводится в конечном счете к изменению коэффициента размножения Кэф. Коэффициент размножения только на мгновенных нейтронах составляет 1.001 ; 0.993 = 0.994 - разгон реактора с учётом только мгновенных нейтронов невозможен. А поскольку время жизни запаздывающих нейтронов около 12 с, то и увеличение мощности реактора происходит достаточно медленно. В практике удобнее пользоваться не коэффициентом размножения, а производной от него величиной – реактивностью.
Определение: Реактивность – это отклонение коэффициента размножения от единицы отнесённое к коэффициенту размножения.
При увеличении коэффициента размножения Кэф говорят о внесённой положительной реактивности, при уменьшении – говорят о внесённой отрицательной реактивности.
Для обеспечения безопасной работы реактора увеличение реактивности в реакторе не должно превышать долю запаздывающих нейтронов. Возможность управления реактором характеризуется скоростью увеличения (уменьшения) мощности, она должна быть такова, чтобы системы и механизмы управления успевали реагировать на это изменение. Для определения управляемости реактора введена величина периода реактора.
Определение: Период реактора – это время, в течение которого мощность изменяется в е раз (е = 2.718)
По правилами безопасности, при нормальной работе реактора, его период не должен быть менее 15 – 20 секунд.
В современных энергетических реакторах управление цепной реакцией осуществляется путём введения в активную зону веществ поглощающих нейтроны. Помещая в активную зону стержень, содержащий поглощающий элемент, например бор, мы уменьшаем коэффициент размножения (вводим отрицательную реактивность), за счёт того, что часть нейтронов поглощаясь на ядрах бора, выбывает из цепной реакции. Если вернутся к формуле четырёх сомножителей, мы уменьшаем величину – вероятность нейтронов поглотится в 235U. Вытаскивая стержень мы увеличиваем, следовательно увеличиваем коэффициент размножения.
Последовательность действий при увеличении мощности работающего реактора.
1 Вывести поглощающий стержень (вносится положительная реактивность). Коэффициент размножения становится больше 1, количество нейтронов и реакций деления растёт, увеличивается мощность.
2 Выдержать время необходимое для увеличения мощности до требуемого значения.
3 Вернуть поглощающий стержень в исходное состояние (вносится отрицательная реактивность). Коэффициент размножения становится равным 1. Количество нейтронов во всех поколениях одинаково, мощность стабилизируется на новом уровне.
Поглощающий стержень, в данном случае, является органом регулирования реактивности. В реакторе РБМК управляющие стержни содержат втулки из карбида бора заключенные в трубку из алюминиевого сплава диаметром 50 или 70 мм. Каждый регулирующий стержень помещён в отдельный канал и охлаждается водой контура СУЗ (система управления и защиты) при средней температуре 50° С. По своему назначению стержни делятся на стержни АЗ (аварийной зашиты), в РБМК таких стержней 24 штуки. Стержни автоматического регулирования – 12 штук, Стержни локального автоматического регулирования – 12 штук, стержни ручного регулирования – 131, и 32 укороченных стержня поглотителя (УСП). Всего имеется 211 стержней. Причём, укороченные стержни вводятся в АЗ снизу остальные сверху.
Кроме регулирующего стержня на реактивность оказывают влияние другие факторы, например изменение плотности теплоносителя, изменение температуры и т. д. Знание и учёт этих явлений являются важными аспектами безопасности при проектировании и эксплуатации атомных реакторов
В процессе работы реактора количество ядер делящегося изотопа урана уменьшается следовательно, уменьшится вероятность поглощения в 235U, . Поэтому в начале работы мы должны иметь запас по количеству ядер 235U на выгорание. В физике ядерного реактора все эффекты принято подразделять на следующие типы:
Температурный эффект – разность реактивности в горячем и холодном состоянии.
В температурный эффект значительный вклад вносит плотностной эффект – изменение при нагреве плотности замедлителя или теплоносителя (в единице объёма уменьшается количество ядер замедлителя ).
При нагреве топлива наблюдается так называемый доплеровский эффект – увеличение диапазона энергий нейтрона, при которых происходит резонансный захват на ядрах 238 U.
Мощностной эффект – изменение реактивности при изменении мощности ректора. При изменении мощности происходит изменение теплового потока от топлива к теплоносителю и изменяется температура топлива. При этом так же наблюдается доплеровский эффект.
При росте мощности увеличивается количество пузырьков пара в кипящем теплоносителе. Если в реакторе вода является одновременно замедлителем и теплоносителем, то замедление нейтронов ухудшается – отрицательный паровой эффект. В реакторе РБМК при увеличении количества пара в воде снижается поглощение нейтронов на ядрах водорода и количество нейтронов увеличивается, а изменение в замедлении незначительно, поскольку основной замедлитель графит – возникает положительный паровой эффект.
В результате деления после цепочек образуется целый спектр различных ядер некоторые из них, особенно изотоп ксенона 135Xe и изотоп самария 149Sm сильно поглощают нейтроны. Уменьшение коэффициента размножения при накоплении в реакторе изотопов поглощающих нейтроны называется эффектом отравления реактора (оно сыграло в чернобыльской трагедии свою зловещую роль).
Казалось, что особенности канального направления в реакторостроении позволяют создавать энергоблоки с заранее заданными характеристиками по физике активной зоны, с рациональным оснащением системами безопасности и, в конечном итоге, с требуемыми показателями по безопасности.
Но жизнь опрокинула столь радужные представления.
В самом общем виде этот реактор-аварийщик представляет собой цилиндр составленный из графитовых блоков, помещенный в бетонную шахту. Диаметр цилиндра, около 12 метров, а высота около 8 метров. Реактор окружен боковой биологической защитой в виде кольцевого бака с водой.
В топливном канале устанавливается тепловыделяющая сборка (ТВС).
ТВС в РБМК состоят из двух частей верхней и нижней, каждая из которых содержит 18 ТВЭЛов стержневого типа из таблеток спечённой двуокиси урана (UO2), заключённых в оболочки из циркониевого сплава.
Высота столбика таблеток 3.5 м, диаметр ТВЭЛа 13,5 мм.
Теплоноситель, вода, движется в каналах снизу вверх, омывая ТВС и снимая тепловую энергию. Подвод теплоносителя осуществляется к каждому каналу, существует возможность регулировать расход воды через канал. В связи особенностями физики реактора тепловая энергия выделяется неравномерно по объёму. В каналы с большей мощностью подается большее количество воды. Проходя по каналу часть воды испаряется, в каналах с максимальной мощностью массовое паросодержание на выходе достигает 20 %, среднее паросодержание на выходе из реактора 14.5 %. Одним из преимуществ РБМК перед ВВЭР, является возможность перегрузки выгоревшего топлива без остановки реактора. Загрузка топлива в реактор осуществляется с помощью разгрузочно-загрузочной машины (РЗМ). При перегрузки канала РЗМ герметично соединяется с верхней частью канала, в ней создаётся такое же давление, как и в канале, отработанная ТВС извлекается в РЗМ свежая ТВС устанавливается в канал.
Пароводяная смесь из реактора направляется в барабан-сепаратор, который в тепловом контуре, выполняет роль потребителя тепловой энергии. В барабане-сепараторе из пароводяной смеси забирается пар и добавляется питательная вода, на выходе из барабана-сепаратора мы получаем воду в качестве «холодного» теплоносителя, причём температура практически остаётся такой же. По отдельным стадиям технологического процесса всё теплоэнергетическое оборудование одноконтурной АЭС подразделяют на реакторную, паротурбинную и конденсационную установки и конденсатно-питательный тракт.
Взаимосвязь между этими элементами образует тепловую схему станции. Реакторная установка – источник тепла, теплоноситель – вода в реакторе нагревается и частично испаряется образуя пароводяную смесь. В барабане-сепараторе (БС) происходит разделение пароводяной смеси на воду и пар, пар направляется на турбину. Турбина состоит из одного цилиндра высокого давления (ЦВД) и четырёх цилиндров низкого давления (ЦНД). В турбине происходит расширение пара и соответствующая работа.
Так как пар поступает в турбину насыщенным то, расширяясь в турбине, он быстро увлажняется. Предельно допустимая влажность пара обычно не должна превышать 8 – 12% во избежание интенсивного эрозионного износа лопаточного аппарата каплями воды. При достижении предельной влажности весь пар выводится из цилиндра высокого давления и пропускается через сепаратор-пароподогреватель (СПП), где он осушается и нагревается.
Для подогрева основного пара до температуры насыщения используется пар первого обора турбины, для перегрева используется острый пар, дренаж греющего пара сливается в деаэратор, дренаж полученный после осушки пара – в ПНД. После сепаратора-пароподогревателя пар поступает в цилиндр низкого давления. Здесь пар в процессе расширения снова увлажняется до предельно допустимой влажности и поступает в конденсатор (К).
Стремление получить от каждого килограмма пара возможно большую работу и тем самым повысить к. п. д. заставляет поддерживать в конденсаторе возможно более глубокий вакуум. В связи с этим конденсатор и большая часть цилиндра низкого давления турбины находятся под разрежением. Тепло, передаваемое в конденсаторе охлаждающей воде, безвозвратно теряется. Величину потерь можно снизить путем уменьшения пропуска пара в конденсатор, что достигается направлением части пара в систему регенеративных подогревателей воды.
Турбина имеет семь отборов пара, второй отбор используется для подогрева воды в деаэраторе, а отборы 3 – 7 используются для подогрева основного потока конденсата в, соответственно, ПНД-5 - ПНД-1 (подогреватели низкого давления). Так как цикл рабочего тела замкнут, то весь турбинный конденсат должен быть подан в барабан-сепаратор. За счёт работы насосов давление повышается от величины, характерной для конденсатора, до давления в барабане-сепараторе, с учётом необходимости преодоления сопротивления тракта от конденсатора до барабана-сепаратора.
Этот тракт делят на две части. Конденсатные насосы первой ступени (КН1) забирают конденсат из водяного объёма конденсатора и прокачивают его через блочную очистную установку (БОУ), после чего, конденсатные насосы второй ступени (КН2) прокачивают основной конденсат через охладитель дренажа (ОД) и регенеративные подогреватели, называемые подогревателями низкого давления, до деаэратора (ДА) назначение которого в схеме будет объяснено позже. В деаэраторном баке, давление в котором выше атмосферного, создаётся определенный запас воды.
Питательным насосом (ПН), обеспечивающим последующее повышение давления вплоть до рабочего в барабане-сепараторе, вода из деаэраторного бака подаётся в барабан-сепаратор. Где происходит ее смешение с водой контура многократной принудительной циркуляции. Главными циркуляционными насосами (ГЦН), вода из барабана сепаратора подается в активную зону реактора, цикл замыкается.
Весь тракт от конденсатора до барабана-сепаратора называют конденсатно-питательным, а его части до и после деаэратора – конденсатным и питательным трактами соответственно. В регенеративных подогревателях конденсат подогревается отборным паром турбин, конденсат которого возвращается в систему (в конденсатор).
Так как цилиндр низкого давления турбины работает в области вакуума, то трубопроводы отборного пара к ПНД, сами эти подогреватели по стороне греющего пара и линии конденсата греющего пара находятся под разрежением.
Из цилиндра высокого давления отбор пара производится также и для подогрева воды в сетевом подогревателе для отопления, вентиляции и горячего водоснабжения (на схеме это не показано). Таким образом, по конденсатно-питательному тракту происходит увеличение давления и энтальпии рабочего тела. В реакторе энтальпия пара увеличивается при постоянном давлении до максимальной величины для данного цикла. Далее в паровой турбине энтальпия и давление пара непрерывно уменьшаются до давления в конденсаторе, где в связи с конденсацией пара при постоянном давлении энтальпия уменьшается до минимального значения для данного цикла, цикл замыкается.
Контур многократной принудительной циркуляции (КМПЦ) предназначен для подачи воды в технологические каналы реактора в целях отвода тепла от ТВС. Он состоит из двух аналогичных автономных петель: каждая отводит тепло от половины тепловыделяющих кассет реактора.
Вода из нижней части сепаратора по 12 опускным трубам поступает во всасывающий коллектор и в четыре всасывающих трубопровода ГЦН. На всасывающих трубопроводах установлены запорные задвижки с дистанционным приводом. В период пуска, нормальной работы и начальный период расхолаживания циркуляция осуществляется насосами марки ЦВН-7, из которых три работающие и один резервный. Насос ЦВН-7 – центробежный, вертикальный, одноступенчатый с уплотнением вала, исключающим выход теплоносителя в помещение. Производительность насоса – 8000 м/ч, напор – 203 м вод. ст . (приблизительно 2 МПа), абсолютное давление на всосе – 72 кгс/см2 (приблизительно 7 МПа). Насос состоит из корпуса, выемной части и электродвигателя типа В ДА-173199-6 мощностью 5500 кВт и располагает маховым моментом 15 [Т x м2].
При обесточивании всех ГЦН в случае аварии благодаря такому маховому моменту увеличивается время выбега ГЦН, чем и улучшаются условия расхолаживания реактора в первые секунды после остановки. На уплотнение вала насоса подается запирающая вода с давлением на 2,6 кгс/см2 (приблизительно 0,25 МПа) выше давления на всосе ГЦН.
Для четырёх ГЦН, входящих в состав одной насосной, предусмотрены индивидуальные узлы регулирования уплотняющей воды Последняя из баков чистого конденсата подается насосами [типа ЦН-100-900 производительностью 100 м/ч и напором 930 м вод. ст. (приблизительно 9 МПа)] в мультигидроциклон, который служит для очистки уплотняющей воды от механических примесей.
Очищенная вода из последнего поступает в узел регулирования, который поддерживает давление на входе в уплотнение на 2,6 кгс/см2 больше давления на всосе ГЦН. Расход воды на уплотнение каждого ГЦН 22 м3/ч, из них 8 м3/ч через уплотнение попадает в контур МПЦ. Подпитка контура уплотнения ведётся конденсатными насосами. Вода в гидростатический подшипник ГЦН поступает из напорного коллектора через мультигидроциклон и дроссельную шайбу.

Площадка ЧАЭС состоит из трех основных функциональных комплексов: промплощадки АЭС с ОРУ и прудом-охладителем, строительной базы и города для проживания персонала.
Промплощадка АЭС и стройбаза располагаются в пределах санитарно-защитной зоны, ограниченной окружностью радиусом 3 км, описанной вокруг оси вентиляционной трубы. Генплан станции обеспечивает рациональное расположение всех зданий и сооружений с учётом организации внутриплощадочного технологического транспорта: автомобильного, железнодорожного, наземных и подземных коммуникаций. Размещение и компоновка производственных зданий и сооружений отвечают основному санитарно-гигиеническому принципу проектирования АЭС – делению всей территории, зданий и помещений станции на зоны: строгого (контролируемого) и свободного режимов.
Зона строгого режима включает территорию, здания и помещения станции, в которых возможно воздействие радиационных факторов на персонал. В зону строгого режима персонал допускается только через санпропускник. В зоне свободного режима при нормальных условиях работы оборудования воздействие радиационных факторов полностью исключено. В зоне строгого режима все помещения разделены на обслуживаемые, полуобслуживаемые и необслуживаемые.
В обслуживаемых помещениях влияние радиационных факторов на персонал за шестичасовой рабочий день не превышает допустимых норм. В полуобслуживаемые помещения персонал допускается периодически, при условии не превышения величины суммарной дозы облучения сверх допустимых значений. В необслуживаемые помещения при работающем оборудовании персонал не допускается. Компоновка главного корпуса станции принята левая. Торец станции обращен к пруду-охладителю. ОРУ напряжением 330, 110 и 750 кВ располагается за подводящим каналом со стороны фасада машзала. Функционально главный корпус станции разделен на пять блоков:
; Блоки А и Б, в которых размещаются реакторы № 1, № 3 и № 2, № 4 соответственно со своим технологическим оборудованием.
; Блок В, в котором размещено оборудование спецводоочистки, газового контура и др. для I-ой и II-ой очереди электростанции.
; Блок Г – машзал, в котором размещены турбоустановки № 1 – 8 со всем вспомогательным оборудованием.
; Блок Е, где размещается ремонтная мастерская «грязного» оборудования (ГЦН, насосы, теплообменники, ремонтные приспособления и др.).
Связь главного корпуса с административным и бытовым корпусами осуществляется пешеходным мостиком. В объединенном вспомогательном корпусе размещены химводоочистка, механическая мастерская, склады и др. Хранилища жидких и твердых отходов соединены с главным корпусом транспортно-технологической надземной галереей, совмещенной с коробом спецвентиляции, присоединяемым к вентиляционной трубе высотой 150 м. В основании вентиляционной трубы помещен газгольдер выдержки.
Склад свежего топлива и хранилище отработанного ядерного топлива расположены в отдельных зданиях и имеют подъездные железнодорожные пути. В дизель-генераторной станции I очереди, предназначенной для резервирования питания особо ответственных потребителей, установлено 6 агрегатов мощностью по 3,5 тыс. кВт каждый, а на II очереди 6 агрегатов по 5,5 тыс. кВт.
Техническое водоснабжение. Для Чернобыльской АЭС принята оборотная схема технического водоснабжения с наливным прудом-охладителем емкостью 98 млн м3, площадью зеркала около 22,9 км2 при нормальном проектном уровне (НПУ) – 110,9 м. Заполнение и подпитка пруда производится из реки Припять насосной станцией подпитки. Периодическая «продувка» пруда-охладителя осуществляется через водовыпуск с максимальной пропускной способностью 20 м3 / с.
Схема циркуляции. Из пруда-охладителя вода подается на АЭС открытым каналом, расположенным перед фасадом главного корпуса со стороны машзала. Из подводящего канала насосами вода поднимается в схему водоциркуляции АЭС. Каждая насосная станция состоит из двух блоков I и II очереди: циркуляционного, обеспечивающего подачу воды к конденсаторам турбин; аппаратного, снабжающего водой теплообменники технологического оборудования блока.
В циркуляционном блоке установлено 12 вертикальных насосов I очереди и 9 вертикальных насосов II очереди, обеспечивающих подачу максимального расхода воды – 105 м3/с при напоре 7,1 метра водного столба. В аппаратном блоке установлено 4 насоса I очереди и 6 насосов II очереди, обеспечивающих подачу максимального расхода – 9, 7 м3 / с при напоре 28,0 метра водяного столба.
Циркуляционные насосы подают воду в напорный бассейн ёмкостью 40,0 тыс.м3, с площадью зеркала 30,0 тыс.м2 при НПУ – 118,0 метров, откуда она самотёком, через водозаборные сооружения, поступает в конденсаторы турбин. Такая схема существенно повышает надёжность работы станции.
Станция до аварии на энергоблоке № 4 имела в своём составе четыре действующих энергоблока, и ещё два блока находились в финальной стадии строительства.
Энергоблок № 1
Тип реактора РБМК-1000
Начало строительства – март 1970
Физпуск – 02. 08. 77
Энергопуск – 26. 09. 77
Достижение номинальной мощности – 27. 05. 78
Остановлен 27 апреля 1986 г. из-за аварии на энергоблоке № 4
Энергоблок № 2
Тип реактора РБМК-1000
Начало строительства – февраль 1971
Физпуск - 17. 11. 78
Энергопуск - 21. 12. 78
Достижение номинальной мощности – 28. 05. 79
Остановлен 27 апреля 1986 г. из-за аварии на энергоблоке № 4
Энергоблок № 3
Тип реактора РБМК-1000, усовершенствованный проект
Начало строительства – март 1976
Физпуск – 02. 06. 81
Энергопуск – 03. 12. 81
Достижение номинальной мощности – 08. 06. 82
Остановлен 26 апреля 1986 г. из-за аварии на энергоблоке № 4
Энергоблок № 4
Тип реактора РБМК-1000, усовершенствованный проект
Начало строительства – декабрь 1982
Физпуск - 16. 11. 83
Энергопуск - 21. 12. 83
Достижение номинальной мощности – 27. 03. 84
Реактор был разрушен взрывом – 26. 04. 86.

С пуском и освоением мощности 4-го энергоблока Чернобыльская АЭС стала одной из крупнейших не только в СССР, но и в Европе. По мощности она уступала только двум самым крупным АЭС мира : японской «Фукусима», где работает 6 блоков с суммарной мощностью 4,7 млн.кВт и французской «Бюже», имеющей 5 блоков с суммарной мощностью 4, 35 млн. кВт.
21 августа 1984 года в 12 час. 10 мин. ЧАЭС выработала 100 млрд. кВт ч электроэнергии.
К 25 апреля 1986 года было выработано 150 млрд. кВт.
Подготовка персонала ЧАЭС по вине её руководителей – директора Брюханова В.П. и главного инженера Фомина Н.М. не соответствовала требованиям «Руководящих указаний по работе с персоналом», утверждённым 16 апреля 1982 года Минэнерго СССР. По распоряжению Брюханова люди сдавали экзамены недостаточно компетентным комиссиям, которые к тому же не возглавлялись руководителями АЭС. На станции не выполнялось требование п.7.2 Руководящих указаний о контроле работников путём систематического обхода руководящими работниками АЭС рабочих мест (не реже одного раза в месяц) и оформлением результатов каждого обхода записью в соответствующем журнале. Брюханов, Фомин, Дятлов самоустранились от этой работы.
Всё это снижало ответственность работников АЭС за соблюдение трудовой и технологической дисциплины, привело к тому, что сменный персонал имел слабые и не закреплённые практическим опытом знания, вследствие чего часто допускал нарушения технологической дисциплины, приводившие к неоднократным авариям и остановкам блоков ещё до 26 апреля 1986 года.
Брюханов, Фомин, Лаушкин в нарушение требований «Инструкции по расследованию и учёту аварий», утвержденной Минэнерго СССР 17 сентября 1975 года и 1 сентября 1983 года, не обеспечили полного учёта, тщательного и технически квалифицированного установления причин аварий и других грубых нарушений режима работы. Не всегда выявляли виновных в этом лиц; в отдельных случаях причины и даже сами факты нарушений скрывались.
Госатомэнергонадзор в актах-предписаниях неоднократно требовал от руководства станции устранения нарушений технологической дисциплины, норм и правил ядерной безопасности. В этих актах отмечались также низкая профессиональная подготовка оперативного персонала, однако, по вине подсудимых должные меры по устранению недостатков не принимались. Лаушкин, работая с 1982 года государственным инспектором Госатомнадзора СССР (с 1985 г. ГАЭН СССР) на Чернобыльской АЭС, преступно халатно относился к исполнению своих служебных обязанностей. Не осуществлял должный контроль за выполнением установленных норм и правил безопасной эксплуатации потенциально взрывоопасных ядерных энергетических установок.
Проверки проводил поверхностно, на рабочих местах бывал редко, многие допускаемые персоналом нарушения не вскрывал; терпимо относился к низкой технологической дисциплине, пренебрежительному отношению со стороны персонала и руководства станции к соблюдению норм и правил ядерной безопасности. В результате такого отношения Лаушкина к своим служебным обязанностям, на АЭС создалась атмосфера бесконтрольности и безответственности, при которой грубые нарушения норм безопасности не вскрывались и не предупреждались.
Только за период времени с 17 января по 2 февраля 1986 г. на четвертом энергоблоке ЧАЭС, без разрешения главного инженера, шесть раз выводились из работы автоматические защиты реактора, чем грубо были нарушены требования главы 3 Технологического регламента по эксплуатации блоков Чернобыльской АЭС. Лаушкин, как инспектор по ядерной безопасности, на эти нарушения не реагировал.
Безответственное отношение персонала, руководства станции и Лаушкина к обеспечению ядерной безопасности в сочетании с недостаточной профессиональной подготовкой оперативного состава, работающего на сложном энергетическом оборудовании, привели в конечном итоге к аварии 26 апреля 1986 года.
Несмотря на то, что на 4-м блоке станции не были проведены необходимые испытания турбогенераторов, 31 декабря 1983 года. Брюханов подписал акт о приемке в эксплуатацию пускового комплекса на блоке как полностью законченного. С целью доведения до рабочего состояния системы безопасности, в 1982 – 1985 годах по договору с организацией «Донтехэнерго» проводились испытания турбогенератора в режимах совместного выбега с нагрузкой собственных нужд, которые не были удачными и оставались незавершенными. Тем не менее, Фомин, Коваленко и Дятлов 30 октября 1985 г. приняли техническое решение и дали распоряжение о внедрении режима выбега на 4-ом энергоблоке в опытную эксплуатацию, не поставив в известность вышестоящие организации о предстоящих испытаниях при выводе энергоблока на очередной ремонт.
Брюханов двигал по службе Фомина. Тот прошёл семимильными шагами должности заместителя главного инженера по монтажу и эксплуатации и вскоре заменил Плохия на посту главного инженера. Тут следует отметить, что Минэнерго СССР не поддерживало кандидатуру Фомина. На эту должность предлагали В. К. Бронникова, опытного реакторщика. Но Бронникова не утвердили в Киеве, называя его обыкновенным технарём. Мол-де, Фомин – жёсткий, требовательный руководитель. Хотим его. И Москва уступила. Кандидатуру Фомина согласовали с отделом ЦК КПСС, и дело было решено.

Собеседование в ЦК КПСС было моментом неожиданности для всех, кто проходил эту процедуру перед назначением на должность. Собеседование проводилось в кабинетах В. В. Марьина или Г.А. Копчинского на Старой Площади в столице нашей Родины — г. Москве. Жoрa Кoпчинский – oн жe Гeoргий Aлeксeeвич Кoпчинский. Дo чeрнoбыльскoй кaтaстрoфы и вo врeмя нee был зaвeдующим сeктoрoм aтoмнoй энeргeтики ЦК КПСС в Oтдeлe Тяжeлoй прoмышлeннoсти и Энeргeтики и oтвeчaл зa AЭС с рeaктoрaми типa РБМК. Втoрым рaбoтникoм в тaкoм жe рaнгe был зaвeдующий сeктoрoм aтoмнoй энeргeтики ЦК КПСС В. В. Мaрьин – oтвeчaл зa AЭС с рeaктoрaми типa ВВЭР. Жoрe Кoпчинскoму приxoдилoсь зaмeщaть, чтo дeлaл oн с прeвeликим удoвoльствиeм, В.В. Мaрьинa при сoбeсeдoвaнияx пeрeд нaзнaчeниeм нa дoлжнoсти глaвныx инжeнeрoв и дирeктoрoв AЭС, нaчaльникoв oтдeлoв «Сoюзaтoмэнeргo», «курирoвaть» AЭС с рeaктoрaми типa РБМК. Об этом факте (необходимости прохождения собеседования Фоминым у Г.А. Копчинского перед утверждением в должности главного инженера Чернобыльской АЭС) было известно только одному присутствовавшему во время трагедии на БЩУ-4 - Заместителю главного инженера ЧАЭС А.С Дятлову.

В конце 1985 года Фомин попадает в автокатастрофу и ломает себе позвоночник. Длительный паралич, крушение надежд. Но могучий организм справился с недугом, Фомин выздоровел и вышел на работу 25 марта 1986 года, за месяц до Чернобыльского взрыва.
Легасов В.А.: Прежде всего, нужно отметить, что это эксперимент, который не должен был проводиться на атомной электростанции, потому, что величина выбега турбины на холостом ходу - это вещь, которая должна была бы определяться на специальном стенде, сооруженном у конструктора турбины.
Когда первые эксперименты 82 или 83 года показали, что за время выбега, турбина не сохраняет необходимые электротехнические параметры, для обеспечения собственных нужд станции, – то никому в голову не пришло пойти решать эту проблему с другой стороны, а именно: сокращение времени ввода в строй и выхода на нужные режимы резервных дизель-генераторов. А пошли со стороны увеличения времени выбега, хотя тогда уже появились дизель-генераторы с временами выхода на необходимые электротехнические параметры в два-три раза лучшими, чем у тех дизельгенераторов, которые были и устанавливались на Чернобыльской станции. Самой простой операцией – было бы – заменить дизель-генераторы Чернобыльской станции на те, которые делали бы всё нормальным и вся процедура этих испытаний и проверок стала бы просто ненужной.
Материалы суда:
Помощник прокурора Фомину:
– Вы утвердили программу 21-го апреля, а 23-го программа должна была выполняться. Хватало ли этого времени на её изучение?
Фомин:
– Черновик программы ранее был согласован во всех участвующих подразделениях.
Помощник прокурора:
– Знал ли директор о перенесении программы?
Фомин:
– Знал.
Помощник прокурора:
– Кто послал телеграмму в Харьков на вызов специалистов и зачем? Кто решал вопросы об оплате испытаний? (больше 6000 руб.)
Фомин:
– Телеграмму посылал я, нужно было провести виброиспытания ТГ- 8.
Помощник прокурора:
– Директор знал об оплате?
Фомин молчит.
Помощник прокурора:
– Видели ли Вы программу виброиспытаний?
Фомин:
– Видел на следствии.
Помощник прокурора:
– Должны были Вы ознакомится с ней до начала работ?
Фомин:
– Она традиционна.
Помощник прокурора:
– Вам было достоверно известно, что виброиспытания проводили одновременно с выбегом?
Фомин:
– Я не предполагал.
Помощник прокурора:
– Совместимы ли два этих испытания?
Фомин:
– Не совместимы. Они требуют разных режимов работы ТГ.
Помощник прокурора:
– А вам известно, что это одна из причин аварии?
Фомин:
– Из материалов следствия это сделать невозможно.
Помощник прокурора:
– Брюханову было известно, что будут виброиспытания?
Фомин:
– Не знаю.
Помощник прокурора:
– Скажите прямо, Брюханов знал о выбеге?
Фомин:
– Нет.
Помощник прокурора:
– Это ваша вина, что Вы не сказали ему?
Фомин (долго молчит):
– Моя.
Эксперт:
– Почему Вы опасались заброса в реактор холодной воды из САОР?
Фомин:
– Не следовало этого делать, но мы приняли решение кратковременно вывести САОР. Я не могу ответить, как это получилось.
(Дятлов улыбается).
Эксперт:
– Почему программу разрабатывал бригадный инженер Донтехэнерго Метленко?
(Дятлов улыбается).
Фомин:
– Конечно лучше, если бы программу делал технолог.
Дятлов к Метленко:
– Был ли 26.04 (до аварии) разговор, в котором Вы сказали, что если сегодня не будет выполнена работа, то Вы будете требовать закрытия договора?
Метленко:
– Да, был, после споров с представителем ХТЗ Кабановым.
В. Г. Смагин о Н. М. Фомине:
«Работоспособен, самолюбив, напорист, тщеславен, злопамятен, зол, иногда справедлив. Голос – приятный баритон, при волнении порою срывается на альт, но в основном переходит в красивый басок...»
Понятно, что за спиной Брюханова Фомин пробил финансирование испытаний, нужность которых весьма сомнительна. Но Фомину на лето срочно требовалось деньжат. Протолкнувший его на тёплое место неприкасаемый Жора Копчинский ждал от Фомина очередной мзды. Был найден благовидный предлог для проведения «эксперимента». Метленко мог организовать откат. Дятлову Фомин дал указание: испытания должны быть проведены несмотря ни на что. Иначе Метленко разорвёт договор, и плакали денежки. Фомин, будучи серьёзно травмирован, ради тех денежек за месяц до «эксперимента» даже вышел на работу. Программу испытаний особо не светили всякими там согласованиями... Право, лучше бы Фомин погиб в автоаварии. Всем было бы дешевле, но...
В соответствии с графиком, 25 апреля 1986 года предусматривалось остановить 4-й блок на 40 суток для проведения планового ремонта. Перед остановом было намечено провести очередные испытания ТГ-8 в режиме совместного выбега с нагрузкой собственных нужд и ряд других испытаний. Рабочая программа испытаний была составлена бригадным инженером Донтехэнерго Метленко Г.П., не имевшим необходимых знаний и опыта эксплуатации атомных реакторов. Брюхановым, Фоминым, Дятловым и Коваленко эта программа надлежащим образом проработана не была, хотя содержала существенные отступления от технологического регламента.
Несмотря на это Фомин, Дятлов и Коваленко ее подписали. В соответствии с этой программой в дальнейшем персонал проводил испытания, закончившиеся аварией 26 апреля 1986г. Характер намечавшихся испытаний требовал, в соответствии с п.19.4.1 «Инструкции по управлению реактором РБМК-1000», присутствия на них представителя отдела ядерной безопасности, однако этого не предусматривалось и обеспечено не было.
Программу испытаний надлежало согласовать с Научным руководителем, Главным конструктором, Главным проектантом, Госатомэнергонадзором и с заместителем главного инженера станции по науке, но и этого не было сделано.
Фомин, Дятлов, Коваленко не оговорили в программе испытаний остановку реактора в момент начала испытаний, что дало возможность оперативному персоналу вывести из работы аварийную защиту АЗ-5 по останову двух турбин, они не увязали между собой тепловую мощность реактора и электрическую мощность генератора; не регламентировали отвод из контура излишнего пара; не предусмотрели должных мер автоматической или ручной компенсации быстрых изменений реактивности в условиях эксперимента.
В нарушение п.1.10 Регламента, без какого-либо согласования и технического обоснования Фомин, Дятлов и Коваленко дали согласие смонтировать и подключить на блочном щите управления (БЩУ- 4) нештатный управляющий узел – так называемую «кнопку МПА», чем была изменена штатная схема, связанная с обеспечением ядерной безопасности на период проведения эксперимента и существенно снижена безопасность работы реакторной установки. Брюханов, Фомин, Лаушкин организацию работы по подготовке эксперимента не контро-лировали, на проводившихся испытаниях не присутствовали.
Помощник прокурора:
– Когда Вы узнали, 25 апреля, что ОЗР меньше 15 стержней РР?
Рогожкин:
– Примерно в 7 часов 40 минут.
Помощник прокурора:
– Ваши действия по инструкции?
Рогожкин:
– Глушить реактор.
Помощник прокурора:
– Но вы этого не сделали.
Рогожкин:
– Когда Акимов мне доложил о снижении ОЗР, я спросил: «Фомин тебе звонил?» Дело в том, что в 6ч. 30 мин. мне звонил Фомин и я ему доложил о снижения оперативного запаса ниже 15 стержней. На это он мне сказал, что уже звонил Акимову.
Ответственный за испытания Дятлов проведение эксперимента поручил малоопытному СИУРу Топтунову и начальнику смены блока Акимову. Начальник смены станции ( НСС ) Рогожкин контроля за проведением испытаний не осуществлял. Зная, что 26.04.86 на 4-м блоке будут проводиться испытания ТГ-8 в режимах выбега для обеспечения собственных нужд, Рогожкин в нарушение пунктов 5.3; 5.4; 5.8 должностной инструкции даже не ознакомившись с программой испытаний дал разрешение на её проведение, несмотря на то, что в программе не были предусмотрены реальные меры по обеспечению ядерной безопасности, не проконтролировал готовность персонала к испытаниям; не осуществлял контроля за выполнением программы и технологического регламента во время её проведения.
Материалы суда:
Председатель:
– Подсудимый Фомин, как Вы объясните отступления от правил безопасности, допущенные вашим персоналом?
Фомин:
– Не имея показаний Акимова, я думаю, что основные моменты своим авторитетом создал ЗГИС Дятлов.
Председатель:
– Вы читали показания Акимова. Кто определил основные отступления?
Фомин:
– Основные отступления были сделаны по команде Дятлова.
Председатель:
– Как Вы думаете, почему Дятлов на это пошёл?
Фомин:
– Дятлов и Акимов, наверное, больше уделяли внимания распределению поля энерговыделения по радиусу и высоте. И упустили из внимания запас реактивности в переходном режиме. Этим я могу объяснить поведение людей, принимавших участие в опыте.
Прокурор:
– Кто назначил людей, участвующих в программе?
Фомин:
– Тот, кто утвердил программу.
Помощник прокурора:
– Кто утвердил Дятлова в качестве руководителя эксперимента?
Фомин:
– Ответственным руководителем Дятлова утвердил я.
Тут коротко следует охарактеризовать заместителя главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС Анатолия Степановича Дятлова. Высокий, худощавый, с маленьким угловатым лицом, с гладко зачесанной назад серой от седины шевелюрой и уклончивыми, глубоко запавшими тусклыми глазами. Странная манера держаться: нагнутая вперед голова, ускользающий взгляд мрачноватых серых глаз, натужная прерывистая речь. Казалось, он с большим трудом выдавливал из себя слова, разделяя их значительными паузами. Слушать его было нелегко, характер в нём ощущался тяжёлый.
Дятлов:
– Наши действия надо оценивать по существовавшим на 26 апреля положениям, а не с колокольни теперешних. До такого абсурда, что нельзя бросать A3, додуматься я не мог. Ректор РБМК-86 не отвечал требованиям тридцати двух пунктов нормативных документов, из них пятнадцать, как указано в докладе комиссии Н.А. Штейнберга, имели прямое отношение к аварии 26 апреля. В нормативных документах нет избыточных требований, т. к. выполнение каждого из них может стоить больших средств.
Но зато выполнение каждого требования обязательно. Здесь же не выполнено пятнадцать. Реактор из-за положительного мощностного коэффициента был динамически неустойчив, а из-за дефектной конструкции стержней СУЗ АЗ вносила положительную реактивность. Больше для взрыва ничего и не нужно. Именно поэтому он и взорвался 26 апреля.
По приговору Верховного Суда СССР Дятлов признан одним из виновников аварии и осужден на 10 лет лишения свободы в колонии общего режима. Отбывал срок в поселке Крюково Полтавской области. После многочисленных обращений различных организаций, друзей, лично А.Д. Сахарова, а после его смерти – Е.Г Боннер, 1 октября 1990 г. А.С. Дятлов был досрочно освобожден по ст. 220 (по болезни). С 1991 г. по два раза в год Дятлов лечился в ожоговом отделении университетской клиники Мюнхена. Мы думаем понятно, за какие заслуги хлопотали о Дятлове сионисты Сахаров и Боннер и лечили его западногерманские друзья.
Давлетбаев Разим Ильгамович – заместитель начальника турбинного цеха четвёртого блока:
«Дятлов человек непростой, тяжёлый характер. В отличие от основного контингента руководства АЭС вел себя обособленно. Особо не утруждал себя. Фактически техническое руководство блоком взяли на себя начальники цехов и их заместители. Если необходимо было решать вопросы, касающиеся участия нескольких подразделений, – они решались «по горизонтальным связям». Дятлова это устраивало, нас – нет. Но другого выхода не было, так как он всячески уходил от трудных вопросов, даже вопросы пуска и освоения четвертого блока прошли без его помощи и реального руководства.
Душой за состояние дел Дятлов не болел, хотя носил маску сурового и требовательного руководителя. Операторы его не уважали. Он отвергал все предложения и возражения, которые требовали его усилий. Подготовкой операторов не занимался. Требовал, чтобы цеха сами их готовили. Он лишь вёл учет их количества. На экзаменах стал присутствовать через полтора года после пуска четвертого блока, хотя как председатель комиссии должен был это делать ещё до пуска блока. За ошибки персонала и непослушание наказывал строго, применяя метод окриков и нагнетания нервозности на БЩУ и технических совещаниях.
В существо вопросов вдавался долго, хотя инженерный потенциал у него был достаточный. Реакторную установку, похоже, знал. Технологию других цехов знал ограниченно. Под его руководством работа выполнялась без чувства удовлетворения. В обстановке, отвлечённой от работы, был общителен, располагающий к себе собеседник, не лишенный своеобразного юмора. Упрямый, нудный, не держит слова...»
Смагин Виктор Григорьевич – начальник смены четвёртого блока:
«Дятлов человек тяжёлый, замедленный. Подчиненным обычно говорил: «Я сразу не наказываю. Я обдумываю поступок подчиненного не менее суток и, когда уже не остаётся в душе осадка, принимаю решение...»
Костяк физиков-управленцев Дятлов собрал с Дальнего Востока, где сам работал начальником физлаборатории. Орлов, Ситников тоже оттуда. И многие другие – друзья-товарищи по прежней работе... Бывал Дятлов несправедлив, даже подл. Перед пуском блока, в период монтажа и пусконаладки у меня была возможность съездить подучиться. «Тебе учиться нечего, – сказал мне Дятлов. – И так всё знаешь. А они вот (двое других) пусть учатся. Они мало знают...»
В итоге – мы тянули во время монтажа и пусконаладочных работ основной воз, а когда настало время раздавать должности и оклады, то большие оклады дали тем, кто учился. Когда я напомнил Дятлову об его обещании, он сказал: «Они учились, а вы нет...»
Общая тенденция на Чернобыльской АЭС до взрыва, которую чётко проводил в жизнь Дятлов, – «дрючить» оперативный персонал смен, щадить и поощрять дневной (неоперативный) персонал цехов. Обычно больше аварий было в турбинном зале, меньше – в реакторном отделении. Отсюда размагниченное отношение к реактору. Мол, надежней, безопасней...»

Писатель Медведев в своей «Чернобыльской тетради» откровенничал: Так вот – способен ли был Дятлов к мгновенной, единственно правильной оценке ситуации в момент её перехода в аварию? Думаю, что не способен. Более того, в нём, видимо, не был в достаточной степени развит необходимый запас осторожности и чувства опасности, столь нужных руководителю атомных операторов. Зато самонадеянности, неуважения к операторам и технологическому регламенту – хоть отбавляй...
В 1 час 00 минут ночи 25 апреля 1986 года оперативный персонал приступил к снижению мощности реактора № 4, работавшего на номинальных параметрах, то есть на 3000 МВт тепловых.
Снижение мощности производилось по распоряжению заместителя главного инженера по эксплуатации второй очереди атомной станции А. С. Дятлова, готовившего четвёртый блок к выполнению утвержденной Фоминым программы.
В 13 часов 05 минут того же дня турбогенератор № 7 был отключен от сети при тепловой мощности реактора 1600 МВт тепловых. Электропитание собственных нужд блока (четыре главных циркуляционных насоса, два питательных электронасоса и др.) было переведено на шины оставшегося в работе турбогенератора № 8, с которым и предстояло проводить задуманные Фоминым испытания.
В 14 часов 00 минут в соответствии с программой эксперимента от контура многократной принудительной циркуляции, охлаждающего активную зону, была отключена система аварийного охлаждения реактора (САОР). Это была одна из грубейших и роковых ошибок Фомина, как инженера. Вместе с тем нужно подчеркнуть, что сделано это было сознательно, чтобы исключить возможный тепловой удар при поступлении холодной воды из ёмкостей САОР в горячий реактор. Ведь когда начнётся разгон на мгновенных нейтронах, сорвут подачу воды главные циркуляционные насосы, и реактор останется без охлаждающей воды, 350 кубометров аварийной воды из емкостей САОР, возможно, спасли бы положение, погасив паровой эффект реактивности, самый весомый из всех. Кто знает, какой был бы итог. Но... Что не сделает некомпетентный в ядерных вопросах человек с острой внутренней установкой на лидерство, с желанием выделиться в престижном деле и доказать, что атомный реактор это не трансформатор и без охлаждения может работать...

В.И.Борец: Я работал с утра и в связи с предстоящими испытаниями остался на работе на ночь. Примерно в 1 час ночи 25.04.86 года ко мне на блоке № 4 обратился руководитель программы "Выбег генератора с нагрузкой собственных нужд" (Донтехэнерго) С.Г. Метленко с просьбой выделить персонал ЧПНП САЭН для выполнения контроля закрытия отсечной арматуры системы САОР. В программе, согласованной моим начальником ЧПНП и утвержденной руководством ЧАЭС так и было записано. На мощности отсечь систему аварийного обеспечения расхода, во избежание заброса холодной воды САОР в контур реактора... А если в это время произойдет разрыв трубопроводов контура реактора? Во что тогда превратится реактор? Поэтому я отказался принимать участие в выполнении этого пункта программы и потребовал отказаться от отсечения САОР. Выполнение данной операции удалось задержать. (Отсекли днем 25.04.86). Утром, передавая информацию ЗН ЧПНП П.Р. Паламарчуку, сменившего меня, по данному вопросу подробно его проинформировал. В 07.45 мин. 25 апреля встретил на блочном щите 4 начальника физлаборатории Анатолия Васильевича Крята. Физика реактора - не моя сфера деятельности по должности (тем более подрядчика), все же обратил внимание А.В. Крята на малый запас реактивности и попросил убедить руководителя испытаний А. Дятлова НЕМЕДЛЕННО прекратить испытания, остановить реактор из-за малого запаса реактивности (аналогия с ЛАЭС 1975 года). В памяти всплывали воспоминания об аварии на ЛАЭС... К сожалению, руководитель испытаний с предложением А. Крята остановить реактор не согласился. Об этом я узнал от А.В. Крята по истечении более 10 лет. И у него были для этого свои основания. В процессе выполнения испытаний на ЧАЭС прибыл (из завода ХТГЗ, г. Харьков), автобус «Мерседес», в то время чуть ли не единственный в СССР, начиненный электроникой и компьютерной техникой для выполнения вибрационных испытаний турбины, выполнения балансировки и уменьшения вибрации. Остановить блок – значило сорвать балансировку и неизвестно, когда ее удастся выполнить с таким оборудованием. (Обычно балансировку всегда выполняло ЧПНП, но в данном случае его приборного парка и возможностей было недостаточно, были проблемы).

Трудно сейчас предположить, какие ещё иные тайные замыслы освещали сознание Фомина в те роковые часы, но отключить систему аварийного охлаждения реактора, которая в критические секунды, быть может, спасла бы от взрыва, резко снизив паросодержание в активной зоне, мог только человек, совершенно не понимающий нейтронно-физических процессов в атомном реакторе или, по меньшей мере, крайне самонадеянный.
Но, тем не менее, это было сделано, и сделано, как мы уже знаем, сознательно. Видимо, гипнозу самонадеянности, идущей вразрез с законами ядерной физики, поддались и заместитель главного инженера по эксплуатации А. С. Дятлов, и весь персонал службы управления четвёртого энергоблока. В противном случае хотя бы кто-нибудь один должен был в момент отключения САОР опомниться и крикнуть:
– Отставить! Что творите, братцы! Гляньте вокруг. Рядом, рукой подать, древние города: Чернобыль, Киев, Чернигов, плодороднейшие земли нашей страны, цветущие сады Украины и Белоруссии... В Припятском родильном доме регистрируются новые жизни! В чистый мир они должны прийти, в чистый! Опомнитесь!
Но никто не опомнился, никто не крикнул. САОР была спокойненько отключена, задвижки на линии подачи воды в реактор заранее обесточены и закрыты на замок, чтобы в случае надобности не открыть их даже вручную. А то ведь сдуру и открыть могут, и 350 кубометров холодной воды ударит по раскаленному реактору... Но ведь в случае максимальной проектной аварии в активную зону все равно пойдет холодная вода. Здесь из двух зол нужно выбирать меньшее. Лучше подать холодную воду в горячий реактор, нежели оставить раскаленную активную зону без воды. Ведь снявши голову, по волосам не плачут. Вода САОР поступает как раз тогда. когда ей надо поступить, и тепловой удар тут несоизмерим со взрывом...
Психологически вопрос очень сложный. Ну, конечно же, конформизм операторов, отвыкших самостоятельно думать, халатность и разгильдяйство, которые проникли, утвердились в службе управления АЭС и стали нормой. Еще – неуважение к атомному реактору, который воспринимался эксплуатационниками чуть ли не как тульский самовар, может, чуть сложнее. Забвение золотого правила работников взрывоопасных производств: «Помни! Неверные действия – взрыв!»
Был тут и электротехнический крен в мышлении, ведь главный инженер – электрик, к тому же после тяжелой спинномозговой травмы, последствия которой для психики, как и назначение на должность через Копчинского не остались бесследными. Бесспорен и недосмотр психиатрической службы медсанчасти Чернобыльской АЭС, которая должна зорко следить за психическим состоянием атомных операторов, а также руководства АЭС, и вовремя отстранять их от работы в случае необходимости...
И тут снова надо напомнить, что система аварийного охлаждения реактора (САОР) была выведена из работы сознательно, чтобы избежать теплового удара по реактору при нажатии кнопки «МПА». Стало быть, Фомин, Дятлов и операторы были уверены, что реактор не подведет. Самонадеянность? Да. Именно здесь начинаешь думать, что эксплуатационники не представляли до конца физики реактора, не предвидели крайнего развития ситуации.
25 апреля 1986 года.

; 01. 06 – Начало снижения мощности энергоблока (ОЗР равен 31 стержню)
; 03. 47 – Тепловая мощность реактора снижена и застабили-зирована на уровне 50 % (1600 МВт)
; 07. 10 – ОЗР равен 13,2 стержня (По регламенту требуется немедленная остановка блока.)
; 13. 05 – Отключён от сети ТГ-7 (первый из двух ТГ, входящих в состав энергоблока)
; 23. 10 – Начата подготовка энергоблока к проведению испытаний, САОР отключена от контура циркуляции

Отсрочка выполнения программы испытаний по требованию диспетчера Киевэнерго (САОР в работу введена не была, реактор продолжал работать на тепловой мощности 1600 МВт) Продолжено снижение мощности энергоблока Тепловая мощность реактора снижена до 720 МВт, равномерная разгрузка энергоблока продолжается.

В 00 часов 28 мин. в процессе уменьшения мощности реактора ниже установленного программой минимального уровня (700 МВт), при переходе от управления реактором системой локального регулирования мощности (ЛАР) к управлению системой АР, в результате ошибки оператора на несколько минут мощность снизилась до нуля.

Это было так. При отключении системы локального автоматического регулирования (ЛАР) старший инженер управления реактором (СИУР) Леонид Топтунов не сумел удержать реактор на мощности 1500 МВт и «упал» до 30 МВт тепловых.
Топтунов совершил грубую ошибку. При такой малой мощности начинается интенсивное отравление реактора продуктами распада (ксенон, йод). Восстановление параметров становится затрудненным или даже невозможным. Все это означало: проведение эксперимента с выбегом ротора срывается, что сразу поняли все атомные операторы, в том числе СИУР Леонид Топтунов, начальник смены блока Александр Акимов. Понял это и заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов.
В помещении блочного щита управления четвертого энергоблока создалась довольно-таки драматическая ситуация. Обычно замедленный Дятлов с несвойственной ему прытью забегал вокруг панелей пульта операторов, изрыгая матюки и проклятия. Сиплый тихий голос его обрел теперь гневное металлическое звучание.
– Японские караси! Не умеете! Бездарно провалились! Срываете эксперимент! Мать вашу перемать!
Гнев его можно было понять. Реактор отравляется продуктами распада. Надо или немедленно поднимать мощность, или ждать сутки, пока он разотравится. И надо было ждать...

СИУР Леонид Топтунов и начальник смены блока Акимов задумались, и было над чем. Дело в том, что падение мощности до столь низких значений произошло с уровня 1500 МВт, то есть с 50-процентной величины. Оперативный запас реактивности при этом составлял 28 стержней (то есть 28 стержней были погружены в активную зону). Восстановление параметров еще было возможно... Технологический регламент запрещал подъем мощности, если падение происходило с 80-процентной величины при том же запасе реактивности, ибо отравление в этом случае идет более интенсивно. Но уж больно близки были значения 80 и 50 процентов. Время шло, реактор отравлялся. Дятлов продолжал браниться.

«Все разговоры и звонки на щите управления записываются. Я (Борис Горбачёв) лично слышал эти записи. Руководитель испытаний, заместитель главного инженера Дятлов, и оперативный персонал понимали, что делать этого (поднимать мощность. — Авт.) нельзя. Десятки инструкций и регламент по эксплуатации реактора категорически запрещают подобные действия! Но Дятлову позвонил Копчинский, работник всесильного ЦК КПСС, и приказал выводить четвертый реактор на мощность...» (Цитата из статьи «Путь эвакуации из Припяти прошел по западному радиационному следу от разрушенного реактора...» Игорь ОСИПЧУК, «ФАКТЫ» 29.04.2011) Б.Горбачев ссылается на бывшего сотрудника Смоленской АЭС В.Комарова, утверждающего, что, будучи председателем экспертной комиссии при Прокуратуре СССР, он имел возможность ознакомиться с ведомостью телефонных переговоров оперативного персонала. В этой ведомости присутствовал звонок Копчинского заместителю главного инженера А.Дятлову следующего содержания: «Проводи проверку. Или ты уйдешь на пенсию, или будешь главным инженером новой ЧАЭС-2».

Топтунов бездействовал. Ему было ясно, что подняться до прежнего уровня мощности, то есть до 50 процентов, ему вряд ли удастся, а если и удастся, то с резким уменьшением числа погруженных в зону стержней, что требовало немедленной остановки реактора. Стало быть... Топтунов принял единственно правильное решение.
– Я подниматься не буду! – твердо сказал Топтунов. Акимов поддержал его. Оба изложили свои опасения Дятлову.
– Что ты брешешь, японский карась! – накинулся Дятлов на Топтунова, – После падения с 80 процентов по регламенту разрешается подъем через сутки, а ты упал с 50 процентов! Регламент не запрещает. А не будете подниматься, Трегуб поднимется... – Это была уже психическая атака (Юрий Трегуб – начальник смены блока, сдавший смену Акимову и оставшийся посмотреть, как идут испытания, был рядом). Неизвестно, правда, согласился бы он поднимать мощность. Но Дятлов рассчитал правильно, Леонид Топтунов испугался окрика начальства, изменил своему профессиональному чутью. Молод, конечно, всего 26 лет от роду, неопытен. Эх, Топтунов, Топтунов... Но он уже прикидывал:
«Оперативный запас реактивности 28 стержней... Чтобы компенсировать отравление, придется подвыдернуть еще пять-семь стержней из группы запаса... Может, проскочу... Ослушаюсь – уволят...» (Топтунов рассказал об этом в Припятской медсанчасти незадолго до отправки в Москву.)
Леонид Топтунов начал подъем мощности, тем самым подписав смертный приговор себе и многим своим товарищам. Под этим символическим приговором четко видны также подписи Дятлова, Фомина. Разборчиво видна подпись Брюханова и многих других, более высокопоставленных товарищей, таких, как Копчинский.

В 1 час 00 минут 26 апреля 1986 года мощность атомного реактора 4-го энергоблока из-за грубого нажима заместителя главного инженера А. С. Дятлова была стабилизирована на уровне 200 МВт тепловых. Продолжалось отравление реактора продуктами распада, дальнейший подъем мощности был невозможен, оперативный запас реактивности был значительно ниже регламентного (по словам СИУРа Леонида Топтунова составлял 18 стержней).

Реактор находился в неуправляемом состоянии и был взрывоопасен. Это означало, что нажатие кнопки «АЗ» в любое из оставшихся мгновений до известной исторической точки момента взрыва привело бы к неуправляемому фатальному разгону. Воздействовать на реактивность было нечем.
До взрыва оставалось еще 17 минут 40 секунд. Это очень большое время. Почти вечность. Историческая вечность. Ведь мысль летит со скоростью света. Сколько можно передумать за эти 17 минут 40 секунд, всю жизнь вспомнить, всю историю человечества. Но, к сожалению, это было всего лишь время движения к взрыву...
В 1 час 03 минуты и в 1 час 07 минут дополнительно к шести работавшим главным циркуляционным насосам (ГЦН) было включено еще по одному насосу с каждой стороны. При этом имелось в виду, что после окончания эксперимента в контуре циркуляции осталось бы четыре насоса для надежного охлаждения активной зоны.
Тут надо разъяснить читателю, что гидравлическое сопротивление активной зоны и контура принудительной циркуляции имеет прямую зависимость от мощности реактора. А поскольку мощность реактора была мала (всего 200 МВт тепловых), гидравлическое сопротивление активной зоны тоже было низкое. В работе же находились все восемь главных циркуляционных насосов, суммарный расход воды через реактор возрос до 60 тысяч кубических метров в час, при норме 45 тысяч метров кубических в час, что является грубым нарушением регламента эксплуатации. При таком режиме работы насосы могут сорвать подачу, возможно возникновение вибрации трубопроводов контура вследствие кавитации (вскипание воды с сильными гидроударами).
Резкое увеличение расхода воды через реактор привело к уменьшению парообразования, падению давления пара в барабанах-сепараторах, куда поступает пароводяная смесь из реактора, к нежелательному изменению других параметров.
Старший инженер управления реактором Леонид Топтунов, начальник смены блока Александр Акимов и старший инженер управления блоком Борис Столярчук пытались вручную поддерживать параметры реактора: давление пара и уровень воды в барабанах-сепараторах, однако в полной мере сделать это не смогли. В это время в барабанах-сепараторах наблюдались провалы по давлению пара на 5–6 атмосфер и провалы по уровню воды ниже аварийной уставки. А. Акимов с согласия А. С. Дятлова приказал заблокировать сигналы аварийной защиты по этим параметрам.

1 час 23 минуты 58 секунд... Мгновения перед взрывом... Присутствующие в помещении блочного щита управления энергоблока находились на следующих местах: старший инженер управления реактором Леонид Топтунов и начальник смены блока Александр Акимов – возле левой реакторной части пульта операторов. Рядом с ними начальник смены блока из предыдущей смены Юрий Трегуб и два молодых стажера, недавно только сдавших экзамены на СИУРа. Они вышли в ночь, чтобы посмотреть, как будет работать их дружок Леня Топтунов, и подучиться. Это были Александр Кудрявцев и Виктор Проскуряков.
Двадцать секунд назад была нажата кнопка аварийной защиты. Оба: и СИУР, и начальник смены блока с недоумением смотрели на панели щита операторов, где смонтированы сельсины – указатели положения поглощающих стержней (похожи на шкалы часов-будильников). После нажатия кнопки «АЗ» загорелись лампы подсветки шкал сельсинов, и создалось впечатление, что они раскалились докрасна.
Стержни остановились, так как по алгоритму работы АЗ они шли вниз только при нажатой кнопке АЗ-5. Кнопку отжали – стержни остановились. Такой алгоритм работы АЗ давал возможность выдать кратковременный импульс поглощения, не заглушая реактор совсем.
Акимов бросился к ключу обесточивания сервоприводов (электроприводы передвижения стержней-поглотителей), нажал его, но стержни вниз не пошли и уже навечно застряли в промежуточном положении, но уже из-за деформации каналов СУЗ.
– Ничего не понимаю! – смятенно выкрикнул Акимов.
Топтунов, тоже мятущийся и растерянный, с недоуменным выражением на бледнеющем лице, поочередно нажимал кнопки вызова расхода воды через технологические каналы и запаса до кризиса. Загорелось мнемоническое табло каналов (упрощенная схема) – расходы на нуле, что означало: реактор без воды, стало быть, запас до кризиса теплоотдачи...
Грохот со стороны центрального зала говорил о том, что произошел кризис теплоотдачи и каналы взрываются.
– Ничего не понимаю! Что за чертовщина ?! Мы всё правильно делали... – снова вскрикивает Акимов.
01 ч. 24 мин.
Из записи в оперативном журнале старшего инженера управления реактором:
«Сильные удары, стержни СУЗ остановились, не дойдя до НК (нижних концевиков). Выведен ключ питания муфт».
По свидетельствам очевидцев, в это время произошло два мощных взрыва с разрушением части реакторного блока и машинного зала, на энергоблоке № 4 ЧАЭС возник пожар.
К левой, реакторной части пульта операторов подошел высокий, бледный, с гладко зачесанной назад седой шевелюрой заместитель главного инженера Анатолий Дятлов. Непривычно растерян. На лице стереотипное выражение: «Все правильно делали... Не может быть... Мы всё...»
Дятлов:
– Надо было набрать шесть стержней РР и опустить в зону. И так шестерками продолжить до глушения, а потом сбросить A3. Можно было и четверками стержней. Можно было и с регуляторов начинать. Но это теперь ясно, когда стала известна противоестественная способность A3. Операции с САОР и электропитанием не нужны. Тогда я до этого, прошу извинить за вульгарность, не допЁр, не дошурупил, не дорубил, как там еще надо...
У пульта «П» – в центральной части блочного щита управления (БЩУ), откуда производилось управление питательно-деаэраторной установкой, находился старший инженер управления блоком Борис Столярчук. Он производил переключения на деаэраторно-питательных линиях станции, регулировал подачу питательной воды в барабаны-сепараторы. Он тоже был растерян, хотя и убежден в полной правильности своих действий. Неприятно саднили душу резкие удары, доносившиеся из утробы здания блока. Было желание что-то делать, чтобы прекратить этот угрожающий грохот. Но он не знал, что делать, ибо природу происходящего не понимал.
Налицо трагедия русских людей, отдавших ключевые посты в создании реактора (Александров) и в подготовке специалистов (Велихов, МИФИ). Зная заложенные ими недостатки в системе управления реактором друзья-специалисты спланировали «эксперимент», практическая значимость которого была ничтожна, но он дал повод для вывода реактора на почти неуправляемый режим, а сменные инженеры-управленцы были так подготовлены в велиховском МИФИ, что не понимали последствий своих действий. Дьявольский план ядерного удара по СССР силами самих же русских успешно претворялся в жизнь.
Далее из тетрадки Медведева:
У пульта «Т» управления турбоагрегатами (правая часть пульта операторов) находились: старший инженер управления турбинами (СИУТ) Игорь Кершенбаум, сдавший ему смену и оставшийся посмотреть, как все будет, Сергей Газин. Именно Игорь Кершенбаум производил все операции по отключению турбоагрегата № 8 и выводу турбогенератора № 7 в режим выбега ротора генератора. Работу осуществлял в соответствии с утверждённой программой и по указанию начальника смены блока Акимова. Действия свои считал безусловно правильными. Однако, увидев смятение Акимова, Топтунова и Дятлова, ощутил тревогу. Но у него было дело, волноваться особенно некогда.
Он следил по тахометру вместе с Метленко за оборотами выбегающего ротора. Всё как будто шло нормально. Тут же, у пульта управления турбинами, за старшего находился заместитель начальника турбинного цеха 4-го энергоблока Разим Ильгамович Давлетбаев... А слева, у пульта управления реактором... На мнемотабло каналов видно: нет воды! Стало быть, превышен запас до кризиса теплоотдачи...
«Что за чёрт?! – с возмущением и одновременно смятением думал Акимов. – Ведь восемь главных циркуляционных насосов в работе!»
И тут он глянул на амперметры нагрузки. Стрелки болтались у нулей.
«Сорвали!.. – рухнуло у него всё внутри, но только на мгновение. Снова ощутил собранность: – Надо подавать воду...»
В это время страшные удары – справа, слева, снизу, и сразу следом – сокрушительной силы взрыв всеохватный, казалось, везде, всюду, всё рушится, ударная волна с белой, как молоко, пылью, с горячей влагой радиоактивного пара удушающим напором ворвалась в помещение блочного щита управления, теперь уже бывшего энергоблока. Как в землетрясение, волнами заходили стены и пол. С потолка посыпалось. Звон стекол в коридоре деаэраторной этажерки, погас свет, остались гореть только три аварийных светильника на аккумуляторной батарее, треск и молниевые вспышки коротких замыканий – взрывом рвало все электрические связи, силовые и контрольные кабели...
СВЕРШИЛОСЬ!
Дятлов, перекрывая грохот и шум, истошным голосом отдал команду: «Расхолаживаться с аварийной скоростью!» Но это была скорее не команда, а вопль ужаса... Шипение пара, клекот льющейся откуда-то горячей воды. Рот, нос, глаза, уши забило мучнистой пылью, сухость во рту и полная атрофия сознания и чувств. Молниеносный неожиданный удар лишил всего сразу: чувства боли, страха, ощущения тяжкой вины и невосполнимого горя.
Но всё придет, хотя и не сразу. И первыми вернутся к этим людям бесстрашие и мужество отчаяния. Но долго ещё, почти до самой смерти у некоторых из них верховодить будет спасительная, убаюкивающая ложь, мифы и легенды, рождённые задним, уже полубезумным умом...
«Ё-моё!.. – панически мелькнуло у Дятлова. – Рванула гремучка... Где?.. Похоже, в аварийном баке СУЗ (системы управления защитой)».
Эта версия, родившаяся в потрясенном мозгу Анатолия Дятлова, ещё долго потом гуляла в умах, тешила кровоточащее сознание, парализованную, порой конвульсивно вздрагивающую волю, дошла до Москвы, и вплоть до 29 апреля в неё верили, она была основой многих, порою гибельных для жизни действий. Но почему же? А потому, что это был наиболее лёгкий подход. В нём было и оправдание, и спасение для виновных снизу доверху. Особенно для тех, кто чудом уцелел в радиоактивном чреве взрыва.
Ведь им нужны были силы, а их давала хотя бы отчасти успокоенная совесть. Ведь впереди была ночь, непереносимая, и всё же побеждённая ими ночь смерти...
– Что происходит ?! Что это ?! – вскричал Александр Акимов, когда пылевой туман чуть рассеялся, грохот смолк, и только шипение радиоактивного пара и льющейся воды остались главными негромкими звуками издыхающего ядерного гиганта.
Рослый, могучий 35-летний Александр Акимов, с широким розовощеким лицом, в очках, с тёмной волнистой шеве-люрой, теперь по-крытой пудрой радиоактивной пыли, внутренне метался, не зная, что предпринять.
«Диверсия?!.. Не может быть!.. Всё правильно делали...»
Старший инженер управления реактором Леонид Топтунов – молоденький, пухленький, румяный, усы щёточкой, ему 26 лет, всего три года после института – растерян, бледен, впечатление, будто ожидает удара, но не знает, с какой стороны он последует.
В помещение БЩУ вбежал задыхающийся Перевозченко.
– Александр Фёдорович! – сбивчиво дыша, бледный, весь в пыли и ссадинах, крикнул он Акимову. – Там , – он вскинул руку вверх, в сторону центрального зала, – там что-то страшное... Разваливается пятачок реактора... Плиты сборки одиннадцать прыгают как живые... И эти... Взрывы... Вы слышали? Что это?.. Упал мостовой кран в ЦЗ. Пятисоттонная РЗМ поднялась не менее, чем на 15 метров и при падении проломила железобетонное верхнее перекрытие пультовой РЗМ.

(Впоследствии скрупулезные исследования шахты реактора, подреакторных помещений, центрального зала позволили установить, что шахта реактора как раз цела и для предположений о происшедших в ней каких-то серьезных взрывах нет наблюдательных данных – в ней были сделаны фото- и видеосъёмки и через исследовательские скважины, и плечевой камерой – люди многократно бывали в бывшем реакторном пространстве после аварии).
Дятлов:
– Произошло обезвоживание реактора, а вода – это поглотитель нейтронов, в итоге произошло выделение массы свободных нейтронов, быстрый разгон реактора, который за 3 секунды от почти нуля мощности набрал более трёх номинальных мощностей. Наш ДРЕГ («чёрный ящик») зарегистрировал 12 миллионов киловатт и дальше он уже регистрировать не мог, потому что разрушились датчики. Весь этот разгон произошёл за 8 секунд! Какая тут может быть у персонала реакция?
На реакторе было включено по 4 главных циркуляционных насоса на сторону, так как программой было предусмотрено использовать инерцию турбины, пока она выбегает, а выбегает несколько минут, чтобы в первые секунды, когда ещё частота вращения ротора соответствует допустимой частоте электрического тока, которым питаются электродвигатели главного циркуляционного насоса «ГЦН», чтобы ГЦНы могли за счёт этого выбега ротора турбины расхолаживать реактор, обеспечить его питание водой.
Но турбины были уже на этот момент отключены, расход пара был минимальный, поэтому у нас произошёл быстрый разогрев воды в контуре реактора во всём объёме, и опускных трубопроводах. В опускных трубопроводах температура воды обычно равна 178 – 180°С, а уже в активной зоне 280 – 285°С, т. е. температура кипения в реакторе под давлением 70 атмосфер соответствует 280 – 285°С. За счёт того, что с контура циркуляции съёма пара почти не было, ГЦНы быстро перемешали всю воду в контуре реактора и выровняли её температуру, и вода на входе в главные циркуляционные насосы (ГЦН) была всего на 7°С ниже температуры кипения, а она должна была иметь более чем 100°С в запасе.
Таким образом, ГЦНы попадали в кавитационный режим и на лопатках насосов – а это огромные насосы с размахом лопастей около 2, 5 метров – уже происходило закипание воды, и была повышенная вибрация. И когда испытания закончились, то в соответствии со штатной ситуацией и с программой испытаний оператор нажал кнопку заглушения реактора – АЗ-5 и стержни-поглотители пошли в активную зону реактора (а у нас на 3-м и 4-м блоках постоянно возникал положительный кратковременный концевой эффект, т. е. перед полным заглушением реактора на реакторе происходит кратковременное увеличение мощности, на долю секунды, а после этого реактор надёжно глохнет и останавливается).
По этому поводу руководством станции и отделом ядерной безопасности информация неоднократно направлялась Главному конструктору и Научному руководителю реактора. Но в ответ были отписки о том, что да, такой концевой эффект есть, но он не приводит к серьёзной опасности. Но ведь это можно сравнить с тормозами в любом автомобиле: что это такое, когда водитель нажимает на тормоз, а машина сначала кратковременно разгоняется, а потом тормозит?! Когда начали разрываться каналы, пароводяная смесь стала уходить в графитовую кладку, в толще которой эти каналы смонтированы.
При массовом разрыве каналов давление внутри активной зоны резко выросло, уже после аварии на ЧАЭС посчитали, что для того, чтобы поднять крышку реактора необходимо давление внутри активной зоны всего 5 кг/см, а там давление было значительно выше. Для того, чтобы достичь давления в 5 атмосфер, достаточно разрыва 3 – 4 каналов технологических, а там разорвались сотни каналов практически одновременно, за доли секунды. И дальше уже давлением пара разорвало реактор и произошёл выброс в окружающую среду. Сам взрыв не мог быть ядерным, и об этом можно судить по многим показателям, потому что любой, даже миниатюрный ядерный взрыв сопровождается светящимся облаком, которого не было.
После того, как произошёл этот тепловой взрыв и давлением пара выбросило крышку реактора и часть его активной зоны в окружающую среду, геометрия критической массы топлива была нарушена. Тепловыделяющие сборки были разрушены, они перемешались с огромной массой поглотителя, а это и конструктивные материалы, и расплавленные стержни защит, которые тоже упали в активную зону, и реактор стал очень глубоко подкритичен, т. е. в нём уже была невозможна с самого начала самопроизвольная цепная реакция.
Из обвинительного заключения:
Конкретные преступные действия подсудимых заключались в следующем: Неоднократные отсрочки намечаемых испытаний привели к спешке в работе персонала и проведению испытаний в ночное время. В 23 ч. 10 мин. 25 апреля 1986 года персонал станции приступил к проведению испытаний и снижению тепловой мощности блока. 26 апреля в 00 часов 28 мин. в процессе уменьшения мощности реактора ниже установленного программой минимального уровня (700 МВт), при переходе от управления реактором системой локального регулирования мощности (ЛАР) к управлению системой АР, в результате ошибки оператора на несколько минут мощность снизилась до нуля. К 1часу 06 мин. её удалось поднять лишь до уровня 200 МВт, вместо 700 МВт по программе.
При этом активная зона реактора не была обеспечена минимально необходимым запасом реактивности, в связи с чем значительно усложнилось управление реактором, была ослаблена его защита. В этом случае реактор надлежало заглушить, но персонал этого не сделал. Не был остановлен реактор, как это следовало сделать, и перед началом испытаний, а аварийная автоматическая защита была из-за ошибочных действий персонала заблокирована. В 1час 23 мин. 04 сек. были закрыты стопорные клапаны турбины и начаты испытания выбега турбогенератора с нагрузкой собственных нужд.
В связи с увеличением паросодержания в каналах, ростом реактивности, неустойчивым состоянием реактора, вибрацией трубопроводов и оборудования, оперативный персонал в 1час 23 мин.40 сек. вручную ввёл в действие аварийную защиту. В это время в реакторе увеличилась положительная реактивность, что привело к резкому разгону – повышению мощности реактора, разогреву топлива и тепловому взрыву. Взрыв разрушил активную зону реактора и его конструкции, возник пожар, ликвидация которого продолжалась свыше 2-х часов. При аварии и тушении пожара погибли старший оператор Ходемчук В.И. и наладчик Шашенок В.Д.
Помимо указанных выше нарушений регламента и других правил работы на ядерных энергетических установках, допущенных Брюхановым, Фоминым, Дятловым, Коваленко, Рогожкиным и Лаушкиным, Дятлов, будучи руководителем проводившихся на станции испытаний, совершил ряд других нарушений, которые также как и вышеизложенные прямо повлияли на развитие аварийной обстановки и возникновение аварии. Как непосредственный руководитель испытаний, он обязан был ознакомить персонал, занятый на испытаниях, с рабочей программой испытаний и графиком работ, но должным образом этого не сделал и не определил конкретный порядок действий персонала.
Испытания под его руководством проводились наспех, в присутствии ненужных работников предыдущих смен.
Дятлов технически не обосновал и не согласовал с заместителем главного инженера станции по науке отвод излишнего пара от реактора, подключение к реактору всех ГЦН. По его указанию в 14 часов 25 апреля 1986 года была выведена из работы и позднее не восстановлена быстродействующая система аварийного охлаждения реактора, чем были грубо нарушены требования параграфа 30.5 ПТЭ, пункта 2.10.5 и главы 3 Регламента. Зная, что в первом часу ночи 26 апреля 1986 года реакторная установка работала с недопустимо малым запасом реактивности (менее 26 стержней), в нарушение требований главы 9 Регламента Дятлов не принял мер к устранению этого нарушения.
В 00 час. 30 мин. того же дня, в присутствии Дятлова СИУР Топтунов по неопытности снизил мощность реакторной установки до нуля, в связи с чем произошло «отравление» реактора ксеноном, после чего по указанию Дятлова, действовавшего вопреки требованиям Регламента о немедленном в таком случае глушении реактора, начал подъём его мощности не имея минимального запаса реактивности. Примерно через 10 минут, по указанию Дятлова было допущено еще одно грубое нарушение гл.3 Регламента – сменный персонал вывел из работы защиту АЗ- 5 по ряду параметров.
Вопреки п.2.1 программы испытаний Дятлов распорядился проводить их при работе реактора на мощности 200 МВт, вместо необходимых для безопасной работы 700 – 1000 МВт.
По заключению судебно-технической экспертизы, указанные нарушения в их совокупности привели к интенсивному парообразованию в активной зоне реактора, созданию положительной реактивности и неконтролируемому разгону реактора на мгновенных нейтронах, а затем и к сильному тепловому взрыву на 4-ом энергоблоке станции.

В. И. Борец:

Летом 1986 года меня пригласили в Киев в качестве эксперта для дачи показаний следователям комиссии по расследованию аварии на ЧАЭС (тогда говорили, что следствие вела комиссия КГБ).

Следователи сказали, что им известно, что общее руководство примерно в 60% испытаний на блоках за все время работы ЧАЭС выполнял я. Подтвердил это. Попросили уточнить, что значит руководить испытаниями блока. Объяснил, что осуществлял общее руководство: организовывал подразделения на выполнение программ испытаний согласно утвержденного графика, контролировал, чтобы параметры блока соответствовали требованиям соответствующих программ испытаний, решал возникающие вопросы. В то же время не имел права вмешиваться в работу оперативного персонала, не имел права требовать от оперативного персонала нарушать существующие правила и инструкции.

Следующий вопрос: взрыв блока произошел в процессе выполнения программы испытаний останова блока с замером выбега генератора с нагрузкой собственных нужд. Руководил испытаниями блока зам. главного инженера Дятлов А.С. (программу подготовил Донтехэнерго, С.Г. Метленко). Следователи сказали, что им известно, что эта программа уже выполнялась ранее на блоке ЧАЭС, руководил испытаниями блока В.Борец, ответьте, почему тогда блок не взорвался, а 26 апреля взорвался? Ответил, что проблема взрыва заключается не в программе, а во взрывоопасной физике при определенных состояниях реактора. Эта программа на ЧАЭС выполнялась трижды в 1982 году, в1984 и в 1985 годах. Но могу ответить, почему взорвался 26 апреля, а не в ноябре 1975 года на ЛАЭС и рассказал информацию о недостатках физики реактора РБМК и вероятной причине взрыве. Сообщил, что после аварии на ЛАЭС при выполнении испытаний блоков ЧАЭС всегда избегал режима работы реактора в процессе испытаний на низкой мощности с малым запасом реактивности. Следователей моя информация не заинтересовала. Видимо, перед ними были поставлены другие задачи.

В 1974 году на ЧАЭС работал молодой специалист, затем секретарь комсомола управления строительства ЧАЭС А. Суховилин. Затем А. Суховилин закончил учебное заведение КГБ и стал работать на ЧАЭС представителем КГБ (не знаю, как называлась эта должность, она обычно в тени). Как - кто (после совещания по безопасности в Москве) на оперативке Саша сидел рядом со мной. Я сказал ему, что есть проблемы с ядерной безопасностью на ЧАЭС. После оперативки подробно рассказал А. Суховилину о совещании по безопасности (и протоколе) в Москве, о недостатках физики реактора РБМК и попросил его по своим каналам попытаться посодействовать решению проблемы. Недостатки физики реактора РБМК должны быть устранены! Результата не было.

Сразу после аварии А. Суховилин начал участвовать в расследовании причин аварии, но его срочно перевели на постоянную работу в г. Москву с солидным повышением в должности.

Летом 1987 года в г. Чернобыле проходил суд над виновниками аварии. Я работал на ЧАЭС в должности заместителя начальника реакторного цеха по эксплуатации. Несколько человек – работников РЦ в этот день добровольно присутствовали на суде (это разрешали). В конце рабочего дня наши коллеги приехали с суда на ЧАЭС и сообщили мне, что на суде вызывался свидетель Борец В.И. и судебный чиновник объявил, что свидетель Борец В.И. находится в отпуске, уехал в неизвестном направлении и его местонахождение неизвестно. Предложил начальнику РЦ поехать на суд на следующий день, получил ответ, что все знают, где Борец, надо будет – вызовут.

Понятно, что показания и А. Суховилина и мои не совпадали с поставленными перед судом задачами.

Легасов: На сегодняшний день, совершенно достоверно установлено, что было два взрыва, последовательных, причем второй имел большую мощность чем первый. Нельзя говорить о водородном взрыве, как нельзя упоминать о том, что в дополнение к паровому взрыву энергия химическая, связанная с взаимодействиями во всей этой раскаленной массе, была добавлена. Надо сказать, что все количественные оценки показывают, что мощность взрыва составляла где-то три-четыре тонны, в тротиловом эквиваленте.
По характеру взрыва, по свечению, по разлету, – ясно, что система имела объёмно-детонирующий взрыв. Была объёмная детонация. Взрыв носил объёмный характер. Значит, быстрое паровое расширение, термически всё время разогреваемое, привело к такому поражению, которое было. Нет полного соответствия падения радиоактивности в самом 4-м блоке и на некоторых других участках, падение шло быстрее, чем это вытекало из законов радиоактивного распада.
На момент аварии в активной зоне (АЗ) реактора находилось 1659 тепловыделяющих сборок (ТВС). Масса урана в одной ТВС ~ 114, 7 кг. Таким образом, на момент аварии в активной зоне (АЗ) реактора находилось примерно: 114, 7 ; 1659 = 190287, 3 кг. урана
Ядерное топливо в твэлах состоит из таблеток диоксида урана (UO2). Масса UO2 в одном твэле ~ 3, 6145 кг. Топливная кассета состоит из двух сборок, по 18 твэлов в каждой. Таким образом ядерного топлива в виде UO2 в АЗ реактора на момент аварии находилось примерно: 3, 6145 ; 18 ; 2 ; 1659 = 215872, 14 кг. UO2
Точное количество ЯТ в активной зоне может быть восстановлено суммированием массы UO2 каждой ТВС по данным сертификатов, хранящихся в ОЯБ.
С конструкциями реактора после взрыва произошли следующие изменения:
1. корпус реактора (схема «КЖ») разорвался по нижней гофре компенсатора;
2. дно реактора (схема «ОР»), срезав мембранные кольца, соединявшие его с водяным баком биологической защиты (схема «Л»), и смяв крестообразную опору, опустилось в подаппаратное помещение 305/2 на 3, 85 метра;
3. юго-восточный сектор схемы «ОР», порядка в 105°, отсутствует;
4. часть ядерного топлива АЗ, конструкционного материала схемы «ОР» и строительных конструкций превратились в лавообразную топливосодержащую массу (ЛТСМ) которая растеклась по помещениям 4-го блока;
5. верхняя крышка реактора (схема «Е») была сорвана со своего штатного места, подброшена взрывом и в перевернутом виде стоит под углом около 15° к вертикали, опираясь одной стороной на схему «Д», а другой на бетонные плиты зажатые между ними;
6. практически вся активная зона, содержащая на момент аварии 1659 ТВС, вместе с графитовой кладкой и большей частью корпуса реактора (схема «КЖ») вылетела из шахты реактора, внутрь шахты реактора, на место активной зоны, упали три железобетонные плиты, судя по толщине, части стен боксов барабан-сепараторов, вместе с металлической облицовкой, металлическая колонна из центрального зала, незначительная часть графитовых блоков и частей ТВС, в северной части схемы «ОР» сохранились в вертикальном положении 13 периферийных каналов охлаждения отражателя без графитовых блоков;
7. сверху шахта реактора закрыта схемой «Е» с отходящими от нее спутанными трубами пароводяных коммуникаций (ПВК), вперемежку с бетонными блоками и деформированными металлоконструкциями ;
8. при обследовании подаппаратного помещения 305/2 были обнаружены следующие последствия воздействия взрывной волны:
9. металлическая облицовка на стенах помещения вдавлена, выпирают металлические «стульчики» к которым она была приварена, смят находившейся под ней 300-мм. слой теплоизоляции; откатная защитная дверь южного проёма сорвана со своих направляюющих и отброшена к противоположной стене, защитная дверь северного проема развёрнута;
10. стена между пом. 305/2 и пом. 304/3 толщиной 800 мм сломана у пола и вдавлена в пом. 304/3 на 10 – 15 см;
11. имеются вмятины и трещина в нижней юго-восточной части на внутренней обечайке схемы «Л»;
12 перекрытия пом. 617 и 707, находящихся над боксами нижних водяных коммуникаций (НВК), рухнули вниз;
13. в помещении 210/6 аварийные клапаны 3 и 4 и металлическая облицовка потолка в зоне их расположения провисли примерно на 20 см, простукивание облицовки в районе провисания показало, что там пустота,
14. при очистке крыши 3-го блока в 1986 году на ней была обнаружена нижняя часть технологического канала Ж-887 с находившейся в нём ТВС. Этот канал стоял в ячейке 25-17, то есть, в зоне ныне не существующего основания реактора. ТВЭЛы периферийного ряда в этой ТВС сохранились, а твэлы внутреннего ряда отсутствовали, их место в ТВС было занято крошкой топлива и материала оболочек. Исследования показали, что температура твэлов при аварии находилась в интервале 1200 – 1850° С.
Следов высокой температуры в шахте реактора, в том месте, где находилась активная зона, не было обнаружено. Свидетельством этому может служить состояние бетонных плит, упавших в шахту реактора. Исследование образцов бетона из этих плит, полученных при бурении скважин показало, что бетон не подвергался воздействию высоких температур. Внутри шахты реактора на стенках схемы «Л» нет копоти и сажи, краска не имеет следов высокой температуры.
Последствия температурного воздействия обнаружены в юго-восточной части подаппаратного помещения 305/2 ниже кромки схемы «Л»;
1. отсутствует юго-восточный сектор (примерно 105°) схемы «ОР»;
2. отсутствует металлическая облицовка на бетонной опоре схемы «Л» в юго-восточной части помещения;
3. на отметке 11, 5 – 13 метров на бетонной опоре схемы «Л» отсутствует не только металлическая облицовка, но и в самой стене имеется прожег в виде «грота» ;
4. южная металлическая колонна (марка «С-4») имеет проплавление недалеко от основания, примерно на отметке 12 метров со стороны реактора; в юго-восточной части пом. 305/2 на полу лежат сильно обгоревшие графитовые блоки, в других местах графита со следами горения не обнаружено;
5. трубы НВК на отметке 11, 5 метра имеют прожоги, а щебёнка, которая высыпалась из разрушенного при аварии межкомпенсаторного зазора, оплавилась, образовав стекловидную корку.

Для выяснения состояния топлива, находившегося в южном бассейне выдержки, в него были пробурены скважины. Перископические обследования бассейна через эти скважины дали следующие результаты: бассейн обезвожен, кассеты с ТВС, которые находились в зоне видимости, находятся на своих штатных местах. Измерение МЭД в скважине выходящей в район расположения ТВС показало результат до 5000 Р/час.
Теперь всем доступен визуальный анализ послеаварийного реакторного пространства, степени сохранности металлоконструкций РУ, не несущих на себе взрывных разрушений. Ретроспективный анализ направления и величины смещения колонн железобетонного каркаса деаэраторной этажерки даёт максимум деформаций – между осями 45 – 46, источник воздействия на них – извне и сверху шахты реактора.
Сопоставление угла наклона и проекции линии вершин опорных ферм легкой кровли ЦЗ в осях 41 и 42, проходящей через точки максимума деформации ферм, рассмотрение координат стрелы прогиба и разрушения монолитных железобетонных конструкций шатра ЦЗ, а также распределения выброса («белой тени») фрагментов активной зоны на кровли блоков А и В позволяют оценить расположение в пространстве центра очага взрыва: на высоте примерно 55 – 65 метров над уровнем земли (~20-30 метров над полом ЦЗ) внутри шатра ЦЗ примерно в 6 м севернее и в 6 метрах восточнее оси реактора.
В результате взрыва ~ 10 % активной зоны оказались выброшенными на кровли блоков А и В, некоторые графитовые блоки долетели до 2-го и даже 1-го энергоблоков, один фрагмент ТВЭЛа был обнаружен на острове за столовой – по топографической карте это место находится на расстоянии ~ 1600 метров от шахты реактора 4-го блока, падение фрагментов активной зоны в пруд-охладитель на расстоянии ~ 1200 метров от реактора было зафиксировано в момент аварии очевидцами.

Медведев повествует:
На блоке после взрыва стояла глухая, ватная тишина, нарушаемая только непривычным, поражающим до глубины души незнакомым шипением пара и звуком льющейся воды. В ушах звенело от этой тишины, которая наступила после вулканических, оглушающих ударов стихии. Остро стал ощущаться воздух. Будто запах озона, только очень резкий. Запершило в горле...
Старший инженер управления блоком Борис Столярчук, бледный, с каким-то ищущим, беспомощным выражением лица, вопросительно и напряженно смотрел на Акимова и Дятлова.
– Спокойно! – сказал Акимов. – Мы всё делали правильно... Произошло непонятное... – И к Перевозченко: – Сбегай, Валера, наверх, посмотри, что там...
В этот миг распахнулась дверь, ведущая в помещение блочного щита управления из машинного зала. Вбежал закопченный, сильно встревоженный старший машинист турбины Вячеслав Бражник.
– Пожар в машзале! – пронзительно выкрикнул он, добавил ещё чтото непонятное и пулей выскочил назад, в огонь и бешеную радиацию.
Вслед за ним в машзал бросились заместитель начальника турбинного цеха Разим Давлетбаев и руководитель группы Чернобыльского пусконаладочного управления Пётр Паламарчук, вышедший в ночь для снятия вибрационных характеристик генератора № 8 совместно с сотрудниками Харьковского турбинного завода. К открытой двери подскочили Акимов и Дятлов. Там был ужас. Что-то невообразимое. Горело в нескольких местах на двенадцатой и нулевой отметках. Над седьмой турбиной завал, рухнула кровля. Перебило маслопроводы, на пластикат хлестало горячее масло. От завала вверх поднимался дым. На жёлтом пластикате валялись раскаленные графитовые блоки и куски топлива. Вокруг них пластикат разгорался красным коптящим пламенем.
Дым, чад, чёрный пепел, хлопьями спадающий вниз, хлещущее из разбитой трубы горячее масло, проломленная кровля, вот-вот готовая рухнуть, покачивающаяся над пропастью машзала панель перекрытия. И шум, клекот бушующего где-то вверху огня. Мощная струя радиоактивного кипятка, бьющая из разбитого фланца питательного насоса в стену конденсатного бокса. Яркое фиолетовое свечение на нулевой отметке – горит вольтова дуга на перебитом высоковольтном кабеле. Пробит маслопровод на нуле, горит масло. От пролома кровли машзала вниз, к седьмой турбине, опускается густой столб чёрной радиоактивной графитовой пыли. Столб этот расширялся у двенадцатой отметки, расползался по горизонтали и спускался вниз, накрывая людей и оборудование.
Акимов бросается к телефону:
– «02»! Быстро!.. Да-да! Пожар в машзале!.. Кровля тоже!.. Да-да!.. Уже выехали?! Молодцы!.. Быстро!..
Караул лейтенанта Правика уже разворачивал свои машины у стен машзала, уже началось...
Дятлов выскочил из БЩУ и, гремя бутсами, проскальзывая с раздирающим душу скрежетом на битом стекле, вбежал в помещение резервного пульта управления, что напротив, вплотную к лестнично-лифтовому блоку. Нажал кнопку «АЗ» пятого рода и ключ обесточивания электроприводов. Поздно. Зачем? Реактор разрушен...
Но Анатолий Степанович Дятлов считал иначе: реактор цел, взорвался бак СУЗ (системы управления защитой) в центральном зале. Реактор цел... Реактор цел...

Дятлов:
– Послушал, скорее даже посмотрел, разговор Акимова с Топтуновым и повернулся к приборам. Я знал частоту, при которой выключается генератор, и перевёл в обороты по цифровому указателю, поскольку за ними было удобнее следить. Больше ничего не успел – раздался удар. Сверху посыпались обломки прессованных плиток фальшпотолка. Взглянул вверх – в это время второй удар сотряс всё здание. Погас свет и вскоре зажёгся. Замигали лампы большого количества сигналов.
Первая мысль – что-то произошло с деаэраторами. Это большие емкости, частично заполненные горячей водой и паром, в помещении над щитом. И хотя там металлический настил, при таком ударе могли появиться трещины, и кипяток хлынет в помещение БЩУ. Скомандовал – всем в резервный пульт управления. Однако всё стихло, и в дальнейшем на БЩУ не было протечек воды или пара, не было возгораний. Команду отменил. Пошёл вдоль щитов с приборами к пульту реактора.
Уже первый осмотр приборов, да ничего до пульта реактора, можно сказать, и не смотрел, кроме давления в первом контуре и циркуляции теплоносителя. И то, и другое – ноль. Уже по этим приборам понял, что это не авария в ее обычном понимании. Нет расхода теплоносителя из-за остановки ГЦН – ещё не беда при наличии давления, при такой-то начальной мощности естественная циркуляция без вопросов снимает тепловыделения. А нет давления – ТВЭЛы гибнут уже в первую минуту.
Но выработанный многими годами стереотип эксплуатационника – обеспечь охлаждение активной зоны – работает. Саше Акимову приказал включить насосы САОР от запустившихся автоматически аварийных дизель-генераторов, а Валерию Перевозченко – открывать задвижки на контур. Я и тогда понимал, что топливные кассеты этим не спасти, однако, не зная вовсе характера разрушений, полагал так: твэлы начнут расплавляться от перегрева, топливо пойдет в водяные коммуникации и, постепенно проплавив трубы, попадёт в помещения. Реактор я считал заглушенным. У пульта реактора глаза мои полезли на лоб.
Стержни СУЗ где-то в промежуточных положениях, вниз не идут при обесточенных муфтах сервоприводов, реактиметр показывает положительную реактивность. Операторы стоят растерянные, полагаю, и у меня был такой же вид. Немедленно послал А. Кудрявцева и В. Проскурякова в центральный зал вместе с операторами опускать стержни вручную.
Ребята побежали. Я сразу же понял абсурдность своего распоряжения – раз стержни не идут в зону при обесточенных муфтах, то не пойдут и при вращении вручную. И что показания реактиметра – вовсе не показания. Выскочил в коридор, но ребята уже скрылись.
После аварии многократно, практически ежедневно и до сих пор, анализировал свои распоряжения и ПОСТУПКИ 26 апреля 1986 года, и лишь это распоряжение было неправильным. Хотелось бы посмотреть на того человека, который бы сохранил ясный ум в «обстановке». Достаточно и того, что это была моя первая и последняя глупость. Наступило спокойствие, не заторможенность, а именно спокойствие, и явственная мысль – что можно сделать.
В коридоре пыль, дым. Я вернулся на БЩУ и приказал включить вентиляторы дымоудаления. А сам через другой выход пошёл в машинный зал. Там картина, достойная пера великого Данте! Часть кровли зала обрушилась. Сколько? Не знаю, метров триста-четыреста квадратных. Плиты обсушились и повредили масляные и питательные трубопроводы. Завалы. С двенадцатой отметки взглянул вниз в проём, там на пятой отметке находились питательные насосы. Из поврежденных труб в разные стороны бьют струи горячей воды, попадают на электрооборудование. Кругом пар. И раздаются резкие, как выстрел, щелчки коротких замыканий в электрических цепях. В районе седьмого ТГ загорелось масло, вытекшее из повреждённых труб, туда бежали операторы с огнетушителями и разматывали пожарные шланги.
Стёкла в помещении РПУ (резервного пульта управления) выбиты, с визгом проскальзывают под ногами, сильно пахнет озоном. Дятлов выглянул в окно, высунув голову наружу. Ночь. Гул и клекот бушующего наверху пожара. В красноватом отсвете огня виден страшный завал из строительных конструкций, балок, крошёного кирпича и бетона. На асфальте вокруг блока что-то валяется. Очень густо. Черным-черно... Но в сознание не шло, что это графит из реактора. Как и в машзале. Там тоже глаза видели раскаленные куски графита и топлива. Но сознание не принимало страшный смысл увиденного...
Дятлов вернулся в помещение блочного щита управления. В душе то вздымалась до звона упругая воля к действию, то обрушивалось всё в пропасть безнадежности и апатии.
Войдя в помещение БЩУ, Дятлов прислушался. Пётр Паламарчук тщетно пытался связаться с шестьсот четвертым помещением, где находился с приборами его подчиненный Володя Шашенок. Связи не было. К этому времени Паламарчук успел уже обежать турбогенератор номер восемь, спустился на нулевую отметку, нашёл харьковчан в лаборатории на колесах, смонтированной на машине «Мерседес-Бенц». Настоял, чтобы они покинули машзал. Правда, двое из них успели уже сходить к завалу и получили летальную дозу...
Акимов тем временем обзвонил уже всех начальников служб и цехов, просил помощи. Срочно электриков. Пожар в машзале. Нужно вытеснять водород из генераторов, восстанавливать энергоснабжение ответственных потребителей.
– Стоят ГЦНы! – кричал он заместителю начальника электро-цеха Александру Лелеченко. – Ни один насос запустить не могу! Реактор без воды! Быстро на помощь!
Вспоминает Р. Давлетбаев: Выполнение запланирован-ного испытания было задержано, так как произошло снижение мощности реактора (мне это было видно по мегаватметру ТГ-8). Старший инженер управления турбинами Игорь Киршенбаум был вынужден снизить мощность турбины до значения, близкого к значению холостого хода (около 3 – 5 МВт). Поскольку это происходило в моём присутствии, я ему посоветовал внимательно контролировать два параметра:
1) в случае снижения давления в барабанах-сепараторах раз-гружать ТГ-8, но моторного режима генератора не допускать;
2) если же тем не менее будет дальнейшее снижение давления в барабанах-сепараторах, и моторный режим продлится более 2 мин, отключить ТГ-8.
Сам я (Давлетбаев) подошел к заместителю главного инженера Анатолию Степановичу Дятлову и сообщил ему, что если снизится паропроизводительность до моторного режима турбины, то мы отключим ТГ-8. Дятлов кивнул мне на скопление людей у пульта старшего инженера управления реактором (СИУР) Леонида Топтунова (умер от лучевой болезни в мае 1986 г.) и сказал, что сейчас мощность реактора поднимут. Я вернулся к пульту управления турбинами. Действительно, давление в барабанах-сепараторах провалено не было, а мощность повысилась через некоторое время до 50 – 60 МВт на ТГ-8.
Начальник смены IV блока Александр Федорович Акимов (умер от лучевой болезни в мае 1986 г.) подошёл к каждому оператору, в том числе кратко проинструктировал старшего инженера управления турбинами Игоря Киршенбаума о том, что по команде о начале испытания ему следует закрыть пар на турбине № 8. Затем Акимов запросил операторов о готовности, после чего представитель испытаний от предприятия «Донтехэнерго» Метленко скомандовал: «Внимание, осциллограф пуск».
По этой команде Киршенбаум закрыл стопорные клапаны турбины, я стоял рядом с ним и наблюдал по тахометру за оборотами ТГ-8. Как и следовало ожидать, обороты быстро падали за счёт электродинамического торможения генератора. (Я описываю только события, касающиеся турбинного цеха, на котором было сосредоточено моё внимание, хотя оперативные действия выполнялись в основном по блочному оборудованию).
Когда обороты турбогенератора снизились до значения, предус-мотренного программой испытаний, генератор развозбудился, т. е. блок выбега отработал правильно, прозвучала команда начальника смены блока Акимова заглушить реактор, что и было выполнено оператором блочного щита управления.
Однако, как впоследствии выяснилось, несмотря на начавшееся движение вниз поглощающих стержней, произошёл неконтролируемый разгон реактора. Через некоторое время (сколько секунд прошло – не запомнил) послышался гул. Работая на АЭС на разных должностях, я не раз оказывался в различных нештатных ситуациях, в том числе и сопровождающихся сильными шумами. Но этот гул был совершенно незнакомого характера, очень низкого тона, похожий на стон человека.
О подобных эффектах рассказывают обычно очевидцы землетрясений и вулканических извержений. Сильно шатнуло пол и стены, с потолка посыпалась пыль и мелкая крошка, потухло люминесцентное освещение, установилась полутьма, горело только аварийное освещение, затем сразу же раздался глухой удар, сопровождавшийся громоподобными раскатами. Освещение появилось вновь, все находившиеся на БЩУ-4 были на месте, операторы окриками, пересиливая шум, обращались друг к другу, пытаясь выяснить, что же произошло, что случилось.
Дятлов, находившийся в это время между столом начальника смены блока и панелями систем безопасности, громко скомандовал: «Расхолаживаться с аварийной скоростью!» Первое, что пришло мне в голову, это мысль, что взорвался деаэратор, находящийся над БЩУ-4, однако, осмотрев самописцы уровней и давления в деаэраторах, я понял, что дело не в них. Это меня несколько успокоило, потому что к этому моменту основное оборудование турбинного цеха было уже отключено и опасений, как будто, не вызвало.
И напрасно, В этот момент на БЩУ-4 вбежал машинист паровой турбины (МПТ) Вячеслав Бражник (умер от лучевой болезни в 6-й клинической больнице в мае 1986 г.) и громко крикнул: «В машзале пожар, вызывайте пожарную машину», и тут же без дальнейших объяснений убежал обратно в машзал. За ним побежал я и сразу же у входа в машзал увидел свисающие куски железобетона и обрывки металлоконструкций. Держась ближе к стене, я вышел на площадку отметки +12, 0 ТГ-8. Вот что я увидел. Кровля над турбиной № 7, а также по ряду «Б» над питательной системой, над шкафами электрических сборок арматуры ТГ-7, над помещением старшего машиниста была местами проломлена и обрушена. Часть ферм свисала, одна из них на моих глазах упала на цилиндр низкого давления ТГ-7. Откуда-то сверху доносился шум истечения пара, хотя в проломы кровли не было видно ни пара, ни дыма, ни огня, а видны были ясные светящиеся звёзды в ночном небе.
Внутри машинного зала на различных отметках возникли завалы, состоящие из разрушенных металлоконструкций, обрывков кровельного покрытия и железобетона. Из-под завалов шёл дым. Наиболее крупный завал образовался на цилиндрах и по бортам седьмой турбины. В окнах машзала по ряду «А» выбило много окон, стекла высыпались на проходы отм. +12; 0.0. Потолочное освещение в ячейке ТГ-7 не горело. Из раскрытого от повреждения фланца на всасывающем трубопроводе питательного насоса 4ПН-2 била мощная струя горячей воды и пара, доходящая до стены конденсатоочистки.
Сквозь клубы пара были видны сильные всполохи огня на площадке питательных насосов отм. +5.0, причём красные цвета перемежались с фиолетовыми. Что там горело, я рассмотреть не смог, приблизиться близко к струе было невозможно – обдавало горячим паром. От всех завалов, в том числе от маслосистемы смазки и регулирования, от цилиндра высокого давления, от частично заваленного главного маслоблока вверх шёл дым. Других открытых крупных очагов пожара на отм, +12 не было, однако, судя по задымлению, что-то горело на пластикате по ряду «Б» отм., + 12 ТГ-7 и по-прежнему сильно беспокоило горение на отм. + 5.0 питательной системы.
В машзале на отм. +12 в этот момент никого не было, возможно, все были на нижних отметках. Несмотря на крайнюю тяжесть создавшейся ситуации, она вписывалась в рамки тех аварий, которые потенциально могли возникнуть в машинных залах АЭС, Действия персонала по принятию самых необходимых мер были расписаны в противоаварийных инструкциях турбинного цеха, отрабатывались регулярно в противоаварийных тренировках и поэтому авария в машинном зале не застала нас врасплох. Забежав обратно на БЩУ-4, я дал распоряжение Киршенбауму переносным ключом, висящим на панели, открыть задвижки аварийного слива масла из главного маслобака ТГ-7 в специальную подземную емкость.
Убедившись в выполнении этой операции на моих глазах (операция эта неординарная, ответственная, но в данный момент необходимая), выбежал обратно в машинный зал. Время событий не указываю, так как чувство времени было потеряно – ночь пролетела как пять минут. Последовательность событий в основном соблюдена, но какие-то незначительные перестановки их по порядку следования возможны, так как практически все четыре часа после взрыва был на бегу, и всё делалось в спешке.
Итак, после выхода из БЩУ-4 я застал на отм, +12 начальника смены турбинного цеха (НСТЦ) Германа Викторовича Бусыгина (умер от последствий острой лучевой болезни в 1993 г.). Буквально загибая пальцы на руках, мы перебрали, кто находился на смене и кого он видел после обрушений. Вместе с подошедшим старшим машинистом (СМЦ) Константином Григорьевичем Перчуком (умер от острой лучевой болезни в 1986 г.) и машинистом паровых турбин ТГ-8 Юрием Владимировичем Корнеевым удалось выяснить, что под завалами никто не остался, травм и увечий нет. Остальных работников турбинного цеха смены я в эту ночь не видел и встретил их уже в медико-санитарной части в Припяти.
На рабочих местах машинисты и обходчики выполняли работы в соответствии со сложившимися обстоятельствами, не дожидаясь команд из БЩУ. Машинисты-обходчики Юрий Вершинин, Александр Новик и Андрей Тормозин проникли через затопленные горячей водой помещения маслосистем питательных насосов и отключили их для исключения развития пожара на площадке питательных насосов.
Тормозин перенёс тяжелую форму острой лучевой болезни, однако, благодаря квалифицированному лечению, оказанному в специализированном отделении при клинической больнице № 6, возглавляемом доктором медицинских наук профессором А. К. Гуськовой, тяжесть последствий болезни была снижена до уровня, доступного современной медицине. Встречаю его часто, так как живём с ним соседями в одном доме. По-прежнему словоохотлив, улыбчив и доброжелателен. Вдвоём с женой Ниной воспитывают двоих прелестных девочек. Вершинина и Новика, несмотря на усилия врачей, спасти не удалось, так как они получили обширные ожоги и абсолютно летальную дозу облучения.
Вернёмся в ночь аварии. На отм, +12 между ТГ-7 и ТГ-8 мною были выданы следующие распоряжения: Герману Бусыгину – предупредить персонал о недопустимости нахождения в зоне залов и в местах возможных падений свисающих металлоконструкций, включить в действие спринкерную систему пожаротушения маслосистемы ТГ-7; Юрию Корнееву – произвести аварийное вытеснение водорода из генератора № 8; Константину Перчуку – проверить слив масла ТГ-7 в аварийную емкость. В сущности, команду на пожаротушение главного маслобака ТГ-7 мог бы и не давать, так как Бражник и без моей команды к этому времени открывал задвижку пожаротушения.
Огонь на отм, + 5.0 прекратился – это результат действий обходчиков А. Новика и Ю. Вершинина, Детально побеседовать с ними в больницах Припяти и Москвы я уже не успел. Через некоторое время на отм. + 12 появился пожарник в спецобмундировании. Позже в беседах с пожарниками удалось выяснить, что это был лейтенант Владимир Правик, Бусыгин доложил ему о мерах, принятых по тушению возгораний, после чего пожарник покинул машинный зал. Для осмотра состояния других участков машинного зала я прошёл вдоль ряда «А» отм. + 12 в районе «передка» ТГ-7 в доступных для прохода местах.
В районе стойки манометров системы регулирования фонтаном вверх било масло из повреждённой трубки. Чтобы остановить маслонасос аварийной кнопкой, я побежал вниз. К сожалению, аварийные комплекты с портативными радиостанциями и комплекты изолирующих противогазов, предназначенные специально для подобных случаев, оказались недоступными для использования из-за завала входа в помещение старшего машиниста. Сбегая по лестнице вниз, увидел, как из разрушившегося фланца дренажного маслопровода диаметром 200 мм из отм. +5.0 выливалась широкая струя масла и растекалась по отм, 0.0, поток бежал вдоль конденсатного насоса I подъёма и сливался в подвал.
На площадке маслосистемы ТГ-7 тоже были небольшие завалы, но к аварийной кнопке подойти не удалось, так как было скользко из-за разлитого масла, и мешали обломки, было много пыли и дыма, освещения не хватало, Я раскатал пожарный рукав, бросил ствол на пол и, связавшись с БЩУ-4 из телефонной будки, дал распоряжение Киршенбауму дистанционно отключить маслонасос смазки. Затем я предупредил начальника смены блока Акимова, что по моему указанию машинист Юрий Корнеев вытесняет водород из генератора ТГ-8. Акимов ответил, что информацию понял и сообщит об этом электрикам.
Выполнив на бегу осмотр нижних отметок ТГ-7 и 8 и никого на пути не встретив, я забежал в автолабораторию Харьковского турбинного завода. Дверь была заперта, открыл её один из работников завода и спросил, что случилось на станции. Ответив, что не знаю, я потребовал их ухода на I очередь ЧАЭС. Не помню точно его ответа, но смысл заключался в том, что условия в лаборатории лучше, чем где-либо (свет, кондиционер, шумоизоляция), возможно, они не хотели покидать вверенное им оборудование (это было уникальное зарубежное оборудование на базе автомобиля «Мерседес-Бенц»), не знаю.
Позже, из разговора с наладчиками я узнал, что они к этому времени уже предприняли выход из машинного зала за стену деаэраторной этажерки, осмотрели развал реактора (на уровне земли у ворот) и вернулись в машинный зал. Видимо поэтому, несмотря на то, что харьковчане покинули машинный зал гораздо раньше Бусыгина и Корнеева, двое из них получили летальную дозу и умерли. Вернувшись на БЩУ, я увидел всех операторов на месте, тут же находился дозиметрист. Хочу сообщить, что начальника смены дозиметрической службы я видел и в машинном зале, где он потребовал от меня отгородить завалы и удалиться из зоны ТГ-7.
Заграждения и плакаты мы не выставили, так как на это требовалось время и люди, в первую очередь необходимо было принять меры против пожара. На БЩУ-4 я спросил у дозиметриста, какая мощность дозы излучения (к этому времени было ясно, что произошла какая-то авария в реакторном отделении, одновременно с этим появилось постоянное чувство тревоги за радиационную обстановку). Дозиметрист приблизился ко мне и сообщил, что от меня зашкаливает прибор, и мне необходимо переодеться. На мои дальнейшие расспросы он ответил: «На БЩУ оперативном, где мы стоим, мощность дозы 500 мкР/с, на неоперативном 1000 мкР/с, в машинном зале тоже 1000 мкР/с.
По профессиональной привычке мгновенно оценил часовую дозу 3,6 бэр, стало быть 10 бэр (разрешенная аварийная доза) может быть выбрана за 3 часа. Дозу в 10 бэр, оправданную в случаях, требующих выполнения работ, предотвращающих аварию на АЭС, по Правилам радиационной безопасности необходимо было согласовать с директором или главным инженером АЭС. У меня на это согласование не было времени, ни возможности, покинуть машинный зал в этой ситуации я не мог. Когда я находился уже в больнице, мне сообщили, что 1000 мкР/с – это предел измерения прибора, фактические дозы были в сотни раз выше.
Позже я анализировал, почему летальную дозу получили машинисты и обходчики, которые по времени провели на IV блоке (и в машзале в частности) времени меньше, чем те, которые были там дольше и остались живы, хотя и перенесли лучевую болезнь различной степени тяжести. Более поздняя информация дозиметрической разведки установила большую неравномерность мощностей доз гаммы-излучения по машзалу. Очевидно, основную дозу облучения погибшие машинисты Бражник и Перчук получили во время выполнения работ по ручному открытию двух задвижек аварийного слива масла из главного маслоблока турбины. (По команде из БЩУ эти задвижки не открылись, так как произошло повреждение питающего электропривод кабеля).
Как мне сообщил позже назначенный главным инженером ЧАЭС Николай Александрович Штейнберг, при дозиметрической разведке, проведенной в бронетехнике с применением коллиматора, им удалось обнаружить мощный источник гамма-излучения на токопроводах, примыкающих к машинному залу на световом дворе. Им оказалась тепловыделяющая сборка с ядерным топливом, выброшенная из активной зоны реактора. Это буквально в нескольких метрах от тех задвижек, которые открывали машинисты, а мощность дозы от горячей сборки составляет десятки тысяч рентген в час. Дозиметрист настоятельно требовал от меня сменить одежду. Я её сменил, когда спустился из теплофикационной установки.
Из I очереди позвонил начальник смены турбинного цеха Павел Егоров и спросил, не требуется ли помощь. Хотя я ответил отрицательно, тем не менее прибыла небольшая группа турбинистов во главе с машинистом турбины Сергеем Владимировичем Акулининым. Предложенная ими помощь не потребовалась, и они вернулись на рабочие места. Я коротко переговорил с машинистом береговой насосной станции. Она сообщила, что здание береговой сотряслось, окна выбиты, оборудование всё в работе, спросила: «Что мне теперь делать?» Хотя в её голосе и чувствовалась сильная тревога, но признаков паники не было. Я сказал ей, чтобы она пока находилась в комнате машиниста и не выходила из здания.
Меня всё не покидала тревожная мысль: если обломки, выпавшие через провал кровли, дымятся, значит где-то есть очаг крупного пожара? В машинном зале дышать было трудно, в воздухе было много пыли, воздух влажный, язык и горло пересохли, пахло озоном. Сказывалась и физическая усталость, ведь это были уже третьи сутки работы без сна и полноценного отдыха, В связи с появлением запаха озона я сделал для себя вывод, который казался тогда очевидным: источником озона являются короткие замыкания, возникающие при горении кабелей. Позже, при осмотре ТГ-7 со стороны ТГ-6 я ощутил усиление запаха озона, но допустить мысль о том, что это результат радиационной ионизации атмосферы не мог, так как не знал о реальной мощности дозы гамма-излучения.
В машинном зале на отм. + 12.0 увидел только троих: Бусыгина, Перчука и Корнеева, который доложил, что из генератора ТГ-8 идёт вытеснение водорода, С Перчуком я поделился своими опасениями о связи очагов горения в машинном зале с обломками, выпавшими на кровлю, так как необходимо было решить, включать систему пожаротушения кровли или нет. С одной стороны, её хотелось включить для орошения кровли, несмотря на отсутствие внешних признаков горения, с другой стороны, при частично разрушенной кровле над шкафами электрических сборок по ряду «Б» потоки волы попали бы на эти сборки и могли вызвать их замыкание и возгорание со всеми вытекающими из этого последствиями.
Перчук сомнения мои развеял. Он доложил, что на кровле машинного зала уже побывал, и никаких возгораний там нет. Позже при разговоре с очевидцами мне сообщили, что горела крыша реактивного отделения, а не машинного зала. Тем не менее, до ухода с IV блока при периодических осмотрах машинного зала в доступных местах я производил осмотр на отсутствие новых очагов возгорания, их больше не было.
Третий, кого я увидел последний раз в машинном зале из работников смены, был Бусыгин. Он сообщил мне, что получил распоряжение из БЩУ-4: отсечь левую группу деаэраторов от правой, чтобы предотвратить дальнейшую утечку питательной воды через поврежденный всасывающий трубопровод насоса 4ПН-2 и тем самым обеспечить подачу волы на охлаждение реактора. Он отправился на деаэраторную этажерку выполнять команду, а я вернулся на БЩУ-4. Люди там были сильно возбуждены, делились информацией по результатам обходов, некоторые собрались вокруг стола и пили для профилактики от поражения щитовидной железы спиртовой раствор иодовой настойки, разбавляя его водой из чайника.
Дятлов с трудом приготовил раствор, так как руки его не слушались, и выпил. Я от предложения отказался, так как у нас в машинном зале 111 блока в оборудованном месте имелся для персонала турбинного цеха специальный запас средств индивидуальной защиты, и побежал туда через БЩУ III энергоблока. На БЩУ-3 застал сидящего на полу Бражника и взял его с собой. Запросил начальника смены III блока Юрия Эдуардовича Багдасарова данные о радиационной обстановке. Он сообщил, что на БЩУ-3 около 100 мкР/с, в воздухе радиоактивные аэрозоли, необходимо надеть для защиты дыхания респираторы «Лепесток».
Шкаф в помещении дежурного слесаря, где хранились средства индивидуальной зашиты был закрыт на замок, ключи от которого, как положено, хранились в помещении старшего машиниста. Однако вход в него остался под завалом, Я попросил Бражника сломать замок, что было сделано двумя мощными ударами монтировкой. Он забрал с собой около 15 комплектов респираторов и флакончиков с порошком йодистого калия и по моей просьбе пошел раздавать их турбинистам. Я спустился на отм. 0,0 машинного зала в ячейке ТГ-6 и промыл горло восходящим фонтанчиком питьевой волы, так как в горле першило и пересохло, выпил йодный раствор.
Через некоторое время почувствовал тошноту, однако, воспринял ее как реакцию на прием йодистого калия. Хотя и были определенные познания, что при лучевом поражении тошнота и рвота бывают первичной реакцией организма на переоблучение, в это верить не хотелось. Обратно побежал на IV блок через БЩУ-3. Усилилось ощущение усталости, тошнота не проходила, повторялись рвотные спазмы, но рвоты не было, так как желудок давно уже был пуст. Нарастающую усталость и слабость в ногах я воспринял как состояние, адекватное той нагрузке, которую перенес за предшествующие сутки, так как с 24 апреля был на ногах, если не считать 4 часа отдыха 25 апреля.
В коридоре на пути к БЩУ я получил распоряжение от Дятлова: отыскать в машинном зале переносные погружные насосы «ГНОМ», чтобы с персоналом химического цеха установить их для откачки воды, поступающей в помещение насосов подпитки III и IV блоков (НППР). В машинном зале в установленном месте я нашел в сохранности два насоса «ГНОМ» и доложил об этом Дятлову. Эти насосы в помещение насосной чистого конденсата транспортированы не были, так как Дятлов и начальник смены III блока Багдасаров (обсуждение происходило в моем присутствии), опасаясь отказа насосной группы НППР в результате затопления (что могло привести к тяжелой аварии III блока), приняли решение заглушить III блок.
В этот момент я находился возле старшего инженера управления турбинами III блока Леонида Корчевого и помогал ему за пультом в операциях при форсированной разгрузке III блока. На БЩУ-3 начальник смены блока Багдасаров сообщил мне, что на деаэраторной этажерке и теплофикационной установке сработала сигнализация о повышении радиоактивности, и он дал распоряжение машинистам-обходчикам Бахрушиной и Гора удалиться в сторону I очереди. Я подумал, что речь идет о срабатывании автоматической сигнализации, о повышении активности сетевой воды, подаваемой на отопление домов Припяти из теплофикационной установки.
Эта мысль буквально подстегнула меня: «Неужели гоним активную воду в город?» Я бегом поднялся на деаэраторную этажерку, оттуда на теплофикационную установку. Только добежав до помещения машиниста теплофикационной установки, я вспомнил, что накануне останова IV блока давал задание на переключение тепловых отборов от I V блока на III-й.
Поскольку эти переключения были выполнены, попадания активности в горячую воду, подаваемую в город, быть не должно. Багдасаров рассеял мои сомнения: оказывается речь шла о срабатывании световой сигнализации от гамма-датчиков в помещениях, а не в сетевой воде. Поняв ситуацию и поэтому, несколько успокоившись, я позволил себе сесть за стол машиниста теплофикационной установки и расслабиться; пожалуй, это было единственное место, где было безлюдно, чисто и тихо.
Однако усидеть более минуты было невозможно. Спустившись из теплофикационной установки в машинный зал, я увидел группу людей, направлявшихся на улицу через ворота в сторону административно-бытового корпуса. Там с наружной стороны ворот собралось человек двадцать, были среди них и работники турбинного цеха, в частности, помню Вершинина. Машинист-обходчик теплофикационной установки Ольга Гора объяснила мне, что было распоряжение начальника смены станции Бориса Рогожкина собраться тут. В это время на улице еще было темно, и было видно, как над центральным залом клубами поднимается пар.
Выразив сожаление о том, что, наверное, это не самое лучшее место для сбора, я направился обратно. На пути к БЩУ-4 встретил двух работников Харьковского турбинного завода в респираторах, по отм. +9 они направлялись на I очередь. Увидел еще раз в коридоре Дятлова. Задержавшись и спросив меня в надежде узнать что-то новое, он отправился в сторону III блока. Между БЩУ-3 и БЩУ-4 я встретил начальника смены реакторного цеха Валерия Перевозченко. В ответ на мои вопросы он кратко сообщил, что имеются большие повреждения помещений и разрушение части оборудования по реакторному цеху.
Мокрый и усталый, он извинился и поспешил дальше. В следующий и последний раз Валерия Перевозченко я видел в палате Московской клинической больницы № 6 в мае. С начальником смены реакторного цеха Владимиром Шкурке мы решили зайти к нему и поздравить с днем рождения. Он к этому времени уже не вставал, был слаб, нос и уши для уменьшения кровотечения были заложены ватой, но разговаривал он охотно. Мы разорвали пакет фруктового сока, выпили за его выздоровление и всячески стремились убедить его в том, что он обязательно выздоровеет.
На это он ответил, что вряд ли уже поднимется: «Я знаю, что это такое». Видимо, он реально оценивал тяжесть своего положения. Через неделю, когда мое состояние резко ухудшилось, ко мне вошел лечащий врач Сергей Филиппович Северин и сообщил о своем решении перевести меня в другую палату, где созданы стерильные условия, назвав номер палаты, где лежал Валерий. Я все понял, но тем не менее спросил: «А что с Перевозченко?* Северин уклонился от ответа, но при этом произнес слова, которые для меня, лежавшего без сил в одиночной палате, с выпавшими волосами и уже знавшего, как умирают наши товарищи, были самыми нужными.
Он сказал: «Да, ты заболел, тебе еще, возможно, некоторое время будет похуже: полностью выпадут волосы, будут кровотечения из носа, слабость будет нарастать, но это такая болезнь, ею надо переболеть. Но дальше будет легче, особенно после переливания крови. Я тебя вытащу, это я делаю не первый раз». Эти слова были для меня самым действенным лекарством и стимулом к выздоровлению. После этого меня перевели в палату, где умер Валерий Перевозченко. Северин свое слово сдержал — читатель тому свидетель. На БЩУ-4 находились Акимов, старшие инженеры управления блоком и реактором Столярчук, Топтунов.
Начальник смены станции Рогожкин, тоже находившийся здесь, спросил меня, нужно ли что-либо делать в машинном зале. Я ответил, что в части оборудования турбинной установки в машинном зале больше дел нет, необходимости держать персонал цеха на IV блоке тоже нет. Бусыгин, спустившись с деаэраторной этажерки, доложил, что выполнить распоряжение по отсечению групп деаэраторов они не смогли из-за разрушений дистанционных приводов, он также сообщил, что отправил Бражника и Перчука в медпункт АБК-1 из-за их болезненного состояния (рвота, судороги).
Остальной персонал находился на улице перед АБК-2 и на III блоке. Мне нужно было обо всем случившемся позвонить в город, однако, связь из БЩУ-4 в город не работала, и я направился на БЩУ-3. На выходе из БЩУ-4 увидел начальника пожарной части Леонида Петровича Телятникова, стоявшего с двумя пожарниками у дверей резервного пульта управления IV блока. Телятников направился в сторону I очереди; я зашел в санузел напротив БЩУ-3, так как периодически подступала тошнота и рвота, надо было умыться, но воды уже не было.
Здесь увидел заместителя начальника электроцеха Александра Григорьевича Лелеченко (умер от острой лучевой болезни). На вопрос, почему он тут находится в такой плохой в радиационном отношении обстановке и не уходит, он ответил, что есть еще производственные дела, которые необходимо сделать. Из БЩУ-3 набрал домашний номер начальника турбинного цеха Леонида Андреевича Хоронжука, кратко доложил обстановку, на что последовал ответ: «Понял, выезжаю». Следующий звонок — заместителю начальника турбинного цеха по ремонту Александру Адамовичу Кавунцу, я его попросил выехать на станцию с аварийной бригадой ремонтников, далее позвонил старшему инженеру по эксплуатации турбинного цеха Алексею Владимировичу Рысину.
Здесь же, на БЩУ-3, я получил сообщение, что на дизель-электростанции после взрыва на блоке произошла разгерметизация топливопровода одного из дизелей, и дизельное топливо вылилось в машинный зал. Для предупреждения пожара дизелист II очереди с подошедшим на помощь дизелистом I очереди организовали сбор и откачку около одного кубического метра топлива, возгорания не было. Я еще раз выбегал в машинный зал. Возгораний новых не было, течь питательной воды сильно уменьшилась, струей вода не била. Из пролома кровли в машинный зал полупрозрачным столбом опускалась темно-черная пыль, я не мог тогда понять, что это был реакторный графит.
То, что это был графит разрушенного реактора, стало известно утром. На БЩУ-4 встретил прибывшую на станцию группу работников: начальника реакторного цеха № 1 Владимира Александровича Чугунова, заместителя главного инженера Анатолия Андреевича Ситникова, заместителя начальника реакторного цеха Владимира Орлова. Они активно обсуждали ситуацию, строили план действий. Около 5 ч утра приехали на БЩУ-3 А.А. Кавунец и А.В. Рысин. Кавунец спросил: «Что нужно делать? Я ему сказал, что произошла авария на блоке с разрушением кровли машинного зала и пока ничего сделать невозможно, тем более, что радиационная обстановка не позволяет вести ремонтные работы.
Решили аварийную ремонтную бригаду на IV блок не пускать и разместить в мастерской III блока. Тем не менее, Кавунец настоял, чтобы мы с Бусыгиным показали ему и мастеру Александру Тимченко привод задвижки на всасывающем трубопроводе 4ПН-2 для оценки возможности его ремонта. Привод был поврежден падающим куском железобетона и быстрому ремонту не подлежал, и мы ушли. На обратном пути через БЩУ-4 я задержался возле начальника смены IV блока Акимова. Смену Саша принял 25 апреля в 16 ч в тяжелой обстановке, что бывает нередко при неустоявшихся, переходных или пусковых режимах: народу на БЩУ много, режим неустойчивый, операторы перегружены, при этом необходимо успеть изучить оперативный журнал, полностью овладеть ситуацией, прочитать сменные задания и программы.
Сразу после приёма смены Дятлов начал требовать продолжения выполнения программы. Когда Акимов присел на стул, чтобы эту программу изучить, начал упрекать его в медлительности и в том, что он не обращает внимания на сложность ситуации, создавшейся на блоке.
Дятлов окриком поднял Акимова с места и начал его торопить. Акимов, держа в руках ворох листов (видимо, это была программа), начал обходить операторов БЩУ и выяснять соответствие состояния оборудования выполняемой программе. Поскольку на малой мощности реактора старшему инженеру управления блоком работать за пультом тяжело, при выполнении некоторых операций Акимов помогал работать оператору по блоку Столярчуку (некоторые операции выполнялись на неоперативных панелях БЩУ). Акимов с первых минут аварии пытался овладеть ситуацией, управлять течением событий.
Перед моим последним уходом из БЩУ-4 он сказал мне сокрушенно, что воды в барабанах-сепараторах нет, реактор не управляется, что хуже некуда. Я посетил его в палате клинической больницы в день его рождения. Находясь в тяжелом состоянии в результате большой дозы облучения (100% ожогов кожи), он тем не менее интересовался последними сведениями о причинах аварии и заверил меня, что если вылечится, будет заниматься охотой, станет егерем. Он умер, так и не узнав причин случившейся аварии. Как только я вернулся на БЩУ-3, мне сообщили, чтобы я позвонил в бомбоубежище! очереди Хоронжуку, что я и сделал.
К этому времени сил на то, чтобы что-то еще делать, уже не было, я проинформировал о ситуации в машинном зале Рысина и отправился в свой кабинет на АБК-2. Начались изнурительная рвота, слюнотечение и мучительные спазмы. Из кабинета позвонил еще раз Хоронжуку, сообщил о своем состоянии. Он сказал мне, чтобы я отправился в медпункт АБК-1. Покидая АБК-2, по пути осмотрел вход в бомбоубежище № 2, входная дверь его была заперта на замок. Проходя внутренним двором, возле АБК-1 увидел большое скопление пожарных машин, прибывших из других населенных пунктов, кабины были пусты.
В медпункте меня встретил цеховой терапевт Галина Ивановна Навойчик. «И вы тоже здесь?» – спросила она меня сочувственно и тут же начала осматривать. После первичного осмотра из медпункта меня, Юрия Трегуба, Игоря Киршенбаума на машине «скорой помощи» в 6 ч утра доставили в стационар медико-санитарной части МСЧ-126. На следующий день, т, е. 27 апреля, нас самолетом отправили в Москву в клиническую больницу № 6 Министерства здравоохранения СССР. Персонал станции остался работать на эксплуатации трех энергоблоков и ликвидации последствий аварии на IV энергоблоке.
Многие мои сотрудники и товарищи по работе, которые остались работать на ЧАЭС после аварии, продолжают работать там на эксплуатации оставшихся энергоблоков и обслуживании инженерных систем 4 энергоблока по сегодняшний день. Мы все благодарны тем, чьи действия в эту ночь позволили уменьшить масштабы аварии. Ведь именно в те первые часы было слито более 100 т машинного масла в подземные емкости и исключено его возгорание, отключено представлявшее опасность оборудование, снято напряжение с поврежденных электроустановок, исключена возможность взрыва водорода в результате его истечения из генераторов, потушены возгорания внутри машинного зала.
Проводились поиски людей, и оказывалась помощь пострадавшим, велись радиационная разведка и оценка состояния оборудования, зданий, реактора, предпринимались самоотверженные попытки осуществить теплоотвод от активной зоны цеха и наладчиков Харьковского турбинного завода, работавших в ночь на 26 апреля 1986 г., умерли от острой лучевой болезни 8 человек.
Для тех, кто работал в эту ночь, это была последняя смена. Из 12 человек персонала турбинного завода, работавших в ночь на 26 апреля 1986 года, умерли от острой лучевой болезни 8 человек.
Материалы суда.
Карпан Н.:
– От руководства мы не узнали ровным счетом ничего, никаких технических подробностей о случившемся, никакой дозиметрической информации. Как мы ни пытались узнать, кроме всем очевидного факта разрушения взрывом центрального зала, ничего из докладов людей, уже побывавших на 4-м блоке, нам не рассказали. Из нашего отдела (ОЯБ) на станции еще был начальник лаборатории спектрометрии и КГО Виталий Георгиевич Перминов, который приехал с утренней сменой, чтобы взять анализы воды и мазки выпадений в районе блока 4 и обработать их на спектрометре. Только от него, после 12 часов дня, удалось кое-что узнать.
Спектрометрия мазков показала, что в выпадениях есть про-дукты деления топлива, а 17% активности дает нептуний, что однозначно свидетельствовало о разрушении активной зоны и выносе топлива в атмосферу. Во всех пробах были частицы ядерного топлива. Активность воды, попадавшей на БЩУ-4 и растекавшейся от 4-го блока по нижним отметкам станции, составляла 10 –3 кюри на литр.
Результаты спектрометрии были сразу доложены Лютову, потом Брюханову и Парашину. Эта вода принесла много беды тому, кто в ней вымок. Персонал, который не имел дозиметрической информации в первые часы после аварии и которому не дали возможности вовремя обмыться и переодеться, был обречен на лучевые ожоги и острую лучевую болезнь.
Председатель:
– Какие задачи ставились руководством и чем конкретно Вы занимались 26. 04. 86 ?
Карпан Н.:
– Я не буду перечислять всех заданий, которые в то утро мне давали. Если бы я начал их слепо выполнять, то сегодня бы здесь не стоял.
Из всех задач я выделил две:
; определить, достаточно ли будет воздушного охлаждения (раз активная зона реактора вскрыта и нет уверенности в том, что в нее попадает охлаждающая вода) для расхолаживания аппарата без дополнительного разрушения ТВЭЛов за счет остаточного тепловыделения в топливе;
; определить подкритичность реактора (степень его заглу-шения).
Вместе с Анатолием Крятом (начальник ядерно-физической лаборатории отдела ядерной безопасности) мы пошли в зону строгого режима, чтобы взять на АБК-2, со своих рабочих мест, необходимые для производства расчетов документы и НИКИЭТовскую методику расчетов по воздушному расхолаживанию РБМК. По пути мы заходили на блочные щиты, чтобы узнать у смены хоть какие-то подробности об аварии. В это время оперативный персонал уже знал, что стержни СУЗ на четвёртом блоке не дошли до нижних концевиков.
Вернувшись, мы занялись расчетами. Получилось, что лить воду в активную зону нет смысла. Если она вскрыта, то воздушного охлаждения (спустя 6 часов после взрыва) достаточно для предотвращения дальнейшего разрушения топлива остаточным тепловыделением.
Расчеты по отравлению реактора показали, что к 19 часам ядерное топливо разотравится от йода и ксенона настолько, что следует ожидать возникновения в нём цепной реакции и возобновления пожара на блоке. Поскольку стержни СУЗ до концевиков не дошли, а загрузка реактора составляла 50 критических масс, вероятность повторной СЦР была 100%.
Мой доклад главному инженеру Фомину и его заму по науке Лютову был кратким:
; подачу воды в реактор нужно прекратить, т. к. через 6 часов после заглушения, при вскрытой активной зоне топливу достаточно воздушного охлаждения;
; примерно в 19 часов реактор разотравится, поэтому нужно принять срочные меры к его «дозаглушению». Это можно сделать бором, нужно только найти и растворить в воде хотя бы тонну борной кислоты. Потом с помощью пожарных подать ее в область реактора (гидромонитором пожарной машины, с земли, навесом);
; заказать вертолёт, вызвать станционного фотографа и сделать снимки блока и реактора, чтобы иметь представление о масштабах его разрушения;
; предоставить в моё распоряжение бронетранспортёр, для организации подвижного дозиметрического пункта, с которого можно регистрировать мощности доз гамма, бета и нейтронного излучения в нескольких «реперных» точках на промплощадке и возле 4-го блока. Это дало бы возможность увидеть динамику развития аварийного процесса на блоке в момент разотравления топлива, регистрировать скорость и направление распространения радиоактивности во времени и получить объективные данные для принятия решения об эвакуации Припяти.
После этого я взял у С. Воробьева (ГО) прибор ДП-5 и занялся осмотром 4-го блока. Обошел его по территории станции. С северной стороны блока были видны вскрытые помещения барабан – сепараторов, оборванные трубы с льющейся из них водой, которая, похоже, так и не доходила до реактора. Мощность дозы гамма излучения в том месте, на расстоянии 35 – 40 м от блока, утром 26 апреля не превышала 50 рентген в час.
В машзале я прошёл до восьмой турбины, максимальная МЭД между 7 и 8 ТГ была 50 –70 р/ч, а в районе ТГ- 8 до 200 р/ч. Тепловыделяющих сборок и фрагментов ТВЭЛов нигде не видел, графит тоже. Хлам, сажа, обломки плит перекрытия, копоть – это все, что отметил в то время.
Был на БЩУ-4, чтобы подтвердить для себя неполное погружение стержней управления по сельсин-датчикам, но записывать их показания не стал, все делал бегом. Чуть позднее, в тот же день, старший мастер СУЗ (ЦТАИ) Эдуард Петренко записал все показания сельсинов. По этим данным мы с А. Крятом еще раз показали начальству перспективу катастрофического развития событий на блоке, если не будут приняты меры к его дозаглушению. Критический слой на РБМК составляет меньше 1 метра по высоте, поэтому нижняя часть реактора, куда не дошли стержни СУЗ и где, вероятно, находилось не менее семи критических масс, стала бомбой замедленного действия.
Воспоминания Алексея Бреуса:
Проходя по территории АЭС, изучал развал четвертого блока, расположенный практически передо мной. Из развала поднимался лёгкий, едва заметный то ли пар, то ли дым. Хорошо были видны обнажившиеся блестящие стояки пароводяных коммуникаций (стояки ПВК – это трубы, по которым вода выходит из реактора), они были расположены, как и положено, вертикально (очень хорошо это помню), а если и были наклонены, то на меня или от меня – так, что для меня этот наклон не был заметен. Были видны жёлтые двигатели главных циркуляционных насосов (ГЦН качают воду через реактор), так как стен, за которыми они стоят, уже не было. Один из двигателей, как мне показалось, немного наклонился.
Барабаны-сепараторы (ёмкости для охлаждающей воды реактора) также оказались видны. Они были ниже стояков ПВК, т. е. ниже верхней части реактора – так называемой схемы «Е», или «крышки» реактора (устоявшееся название этой конструкции – «Елена»). Поэтому я решил, что барабаны-сепараторы, из которых вода должна поступать в реактор, провалились ниже реактора, а значит, реактор хоть на время – до включения аварийной подачи воды в него – мог оставаться без охлаждения и поэтому мог быть повреждён (как узнал через год или два, расположение схемы «Е» и барабанов-сепараторов было совсем другим: это наоборот, барабаны-сепараторы остались на своём месте, а «Елена» вместе с установленными на ней стояками ПВК оказалась выше барабанов-сепараторов – она поднялась во время взрыва).
Было очевидным, что коммуникации сильно повреждены, реактор тоже наверняка повреждён, но, видимо, не разрушен, и в него подаётся вода.
Понял, что именно для этого я здесь: требование «обеспечить подачу воды в реактор в любом режиме» было записано не только в эксплуатационных инструкциях по моему оборудованию, но даже в моей должностной инструкции, несмотря на то, что это был не технический, а административный документ, определяющий требования к моей подготовке, объём необходимых знаний, периодичность экзаменов, медицинских проверок, закреплённое оборудование, взаимоотношения с начальством и подчиненными и т. п.
«Задним числом» можно, конечно, рассуждать о необходимости или нецелесообразности подачи воды в реактор в той ситуации. Сейчас, спустя годы после катастрофы, считаю, что это все же нужно было делать. Персонал ЧАЭС обвинили в ряде нарушений, которые якобы и привели к взрыву. Если бы мы 26 апреля 1986 года не пытались подавать воду к реактору, то персонал обвинили бы ещё в одном нарушении. Наверняка!
Справа, сверху развала, падал большой поток воды, разбиваясь о битые бетонные плиты, что подтверждало моё предположение о том, что вода на блок подаётся, а значит, есть надежда, что реактор не разрушен. Поэтому решил, что чёрные куски на земле размером с кулак – это, видимо, закопчённый бетон, но никак не думал, что это могут быть обломки графита из реактора, как потом утверждали другие. Был ли это графит – не знаю до сих пор, но валявшиеся на моем пути куски, действительно, были похожи на обломки графитовых блоков.
Надо признаться, надо мной довлел тот факт, что мы, приехавшие утром на разрушенный блок, зачем-то здесь нужны: раз уж нас сюда привезли, значит, что-то еще можно сделать, не всё потеряно, и ещё есть надежда. Возможно, из-за этого обстоятельства, вопреки некоторым фактам и догадкам, никак не хотелось соглашаться с тем, что реактор полностью разрушен. Вместо этого искались аргументы в подтверждение того, что на реактор ещё можно воздействовать и подавить исходившую от него опасность.
7:30.
Переоделся в санпропускнике на втором этаже АБК-2. В санпропускнике видел В. Бражника (ОЛБ-4, умер от переоблучения), кожа у него была красного цвета, и было видно, что он очень плохо себя чувствует.
После переодевания в санпропускнике в белую униформу вошел в зону строго режима, взял свою фотокассету индивидуального дозиметрического контроля, одел ее, как и положено, на пуговицу на груди. По коридору на отметке +9 метров (так называемый «золотой» коридор, проходящий через все четыре блока ЧАЭС примерно на уровне третьего этажа, т.е. на высоте 9 метров) пошел в сторону четвертого блока. Из санпропускника к четвертому блоку шел вместе с А.Г. Бакаевым (ОЛБ-1).
Перед четвертым блоком зашел на щит систем радиационного контроля – ЩСРК (самостоятельное решение). На ЩСРК мне ответили, что БЩУ-4 не разрушен и туда можно пройти. Мне дали респиратор «Лепесток – 200», и я надел его. В коридоре по пути к БЩУ-4 был небольшой завал – только в одном месте, что меня удивило: внутри сильно разрушенного блока, каким я его видел снаружи, оставались почти неповрежденные проходы и совсем целые помещения!
7:30 – 8:00
Находился на БЩУ-4. На 2 – 3 минуты выходил на правый неоперативный БЩУ (смежное помещение, не требующее постоянного присутствия оператора) посмотреть приборы - интересовал, прежде всего, уровень воды в барабанах-сепараторах, которые, по сути, являются основными емкостями с запасом воды для охлаждения реактора. От старшего инженера управления блоком (СИУБа) М.У. Гашимова (ОЛБ-2) узнал, что ведутся работы по обеспечению охлаждения реактора. По распоряжению начальника смены очереди (НСО) В.А. Бабичева (ОЛБ-2) включился в эти работы. Насколько эффективна подача воды в реактор, доходит ли она до него - определить по приборам на БЩУ-4 было невозможно.
Старший инженер управления турбинами (СИУТ) А.И Черанев (ОЛБ-1), которого привезли на блок еще ночью, сообщил мне, что на БЩУ-4 мощность дозы составляет 800 микро-Рентген в секунду (мкР/сек), а максимальный уровень был возле лужи позади рабочего места старшего инженера управления реактором (СИУР), где немного обвалилась облицовка с потолка. Я сразу оценил, что 800 мкР/сек – это ровно в 1000 (тысячу!) раз больше предельно-допустимой величины, установленной тогдашними нормами для персонала АЭС (теперешние украинские нормы – более жесткие). Оценил также, что мощность дозы в 800 мкР/сек приведет за час к облучению дозой около трех Рентген, но более детально рассчитывать свою дозу не пытался, и не было на это времени. В дальнейшем делал лишь качественную оценку уровня радиации и только предположительно: «терпимо», «много», «очень много». Дозиметриста не было.
На БЩУ-4 были (не одновременно) М.У. Гашимов, В.А. Бабичев, В.А. Орлов, А.Г. Усков, В.Г. Смагин (все - ОЛБ-2), А.Ф. Акимов и Л.Ф. Топтунов (ОЛБ-4, оба умерли от переоблучения), А.И. Черанев (ОЛБ-1) и другие (из-за респираторов на лицах не всех мог узнать).
8:00.
Вчетвером, вместе с начальником смены блока № 4 (НСБ-4) В.Г. Смагиным, у которого я был в непосредственном оперативном подчинении, и прибывшими еще ночью из реакторного цеха первой очереди ЧАЭС В.А. Орловым и А.Г. Усковым (все трое – ОЛБ-2) вышли из БЩУ-4 в коридор на отметке + 9 метров, затем пошли к лестнице 059 (в сторону резервного пульта управления – РПУ), поднялись по лестнице на отметку + 27 метров.
8:03
Вошли в помещение 714/2 на отметке + 27 метра (рядом с питательным узлом четвертого блока; питательным узлом называют систему трубопроводов и регуляторов для возврата в реактор воды, которая в виде пара направляется в турбину). Помещение было отчасти заполнено паром, на полу – лужи. В помещении 714/2 примерно по 3-4 минуты находился возле ближней (к входу) и дальней задвижки.
В помещении 714/2 мы открывали вручную задвижки подачи охлаждающей (питательной) воды в реактор снизу через систему аварийного охлаждения реактора (САОР). Из-за тугого хода задвижки поддавались плохо. Но расход через них был, о чем можно было судить по периодическим (через 5-10 сек) хлопкам обратного клапана.
8:10
Все вышли из помещения 714/2 – надо было найти рычаг (на сленге персонала АЭС – «мартышку») для открытия тугих задвижек, который был оставлен где-то поблизости еще ночью, когда на питательный узел ходили другие – кажется, А.Ф Акимов, Л.Ф. Топтунов, В.А. Орлов и А.Г. Усков. На 2-3 минуты вошел в помещение 702/2, т.е. на питательный узел (см. схему 2). Заодно проверил положение задвижек на пусковой нитке питательного узла - похоже, были приоткрыты. Нашли рычаг в помещении 702/2.

8:13
Вернулись в помещение 714/2. Продолжили открытие задвижек. Открыли их на 40 – 60 %. Находился в основном у ближней к входу, в помещение задвижки.
8:30 – 8:35
Все четверо вышли из помещения 714/2, спустились по лестнице 059 на отметку + 9 метров и прошли по коридору к БЩУ-4. Оценить эффективность наших действий было сложно.
С 8:35 до 11:45 находился на БЩУ-4, в основном около своего пульта (пульта СИУБа) и около стола НСБ (см. схему 3).
Около 8:40 вы-сказал В.Г. Смагину – моему непосредственному начальнику на блоке – сомнения в целесообразности подачи воды в реактор, так как видел, что барабаны-сепараторы – ниже «пятака» (верхней части реактора). Выяснилось, что он этого не видел, так как на станцию проходил с другой стороны – через АБК-1. После этого В.Г. Смагин ходил на резервный пульт управления (РПУ), откуда просматривалась часть развала. Он видел падающий поток воды от поврежденного пожарного трубопровода – дал команду на береговую насосную станцию (БНС) отключить пожарные насосы, после этого течь воды прекратилась.
Находясь на БЩУ-4, заполнял свой оперативный журнал. Когда записывал время действий и посмотрел на часы, то очень удивился, что на часах всего около девяти утра. По моему внутреннему восприятию времени мне казалось, что уже около двух-трех часов дня! В целом было ощущение, чем-то похожее на эйфорию, готовность сделать все, что потребуется, хотя и не было уверенности в эффективности выполняемых действий.
В это время и позже осуществлялась подача воды к реактору из деаэратора (основная емкость с водой в турбинном отделении) с помощью аварийного питательного насоса (АПН), который был включен еще ночью, до моего прихода на блок. Ход выполнения этой операции периодически контролировал начальник смены станции (НСС) Н.В. Бекешко (справлялся по телефону).
Находясь на БЩУ-4, я также отключал ненужное оборудование, остававшееся в работе с ночной смены (в частности, насосы охлаждения системы управления и защиты реактора – НС, НСОС и др.), также отключил насосы аварийного охлаждения аварийной и неаварийной половин реактора (НОАП и НОНП), так как в результате осмотра полуразрушенных помещений реакторного цеха выяснилось, что электрические кабеля и трубопроводы этих насосов оборваны. В эти помещения ходили, как мне помнится, начальник смены реакторного цеха С.В. Камышный (ОЛБ-2) и оператор реакторного цеха А.Н. Зеленцов (ОЛБ-1), которые затем заходили на БЩУ-4 и сообщили об этом.
В это время совместными усилиями операторов предпринимались также попытки отсечь группу деаэраторов для уменьшения потерь воды через поврежденный трубопровод на питательном насосе, так как поврежденный участок можно было отключить только вместе с половиной деаэраторных баков. Трубопровод был поврежден ночью из-за падения на него бетонной плиты с кровли турбинного зала Около 10 часов у НСБ В.Г. Смагина и НСТЦ В.Г. Усенко (оба - ОЛБ-2) заметно ухудшилось самочувствие, началась рвота, из-за чего они выбегали за дверь в помещение левого неоперативного БЩУ.
Через некоторое время НСРЦ С.В. Камышный (ОЛБ-2) принёс воинскую аптечку (оранжевая коробочка), из которой дал В.Г. Смагину и мне противорвотные таблетки, и мы их приняли. У меня к тому времени была легкая тошнота, но рвоты не было. После приема таблеток тошнота прошла. Военные пилюли, призванные сохранить, во что бы то ни стало, боеспособность личного состава в условиях радиационного поражения, таки действуют!
Как мне помнится, в 10:04 из-за затопления водой и, как следствие, аварийного отключения электрических секций, от которых осуществляется электроснабжение основного оборудования четвертого блока, автоматически включились два из трех дизель-генератора, третий я запустил ключом с панелей безопасности на БЩУ-4. На одном из трех дизель-генераторов при запуске порвался трубопровод горючего диаметром 80 мм, из-за чего возникла течь и опасность пожара. Локализацией течи занимался машинист дизель-генераторной станции (расположена в стороне от блока, в отдельном здании).
После отключения электрических секций остановились также насосы, подававшие воду из баков чистого конденсата в деаэраторы, так как эти насосы не запитаны от дизель-генераторов. Поэтому подача воды в деаэраторы прекратилась, уровень воды в них быстро снизился, и мне пришлось отключить аварийный питательный насос (АПН), который берет воду из деаэраторов. Т.е. подача воды к реактору была прекращена (пишу «к реактору» а не «в реактор», так как уверенности в том, что вода доходит до реактора, у меня не было). Сразу же после отключения аварийного питательного насоса на БЩУ-4 позвонил главный инженер ЧАЭС Н.М. Фомин и спросил, что произошло, так как, по его словам, резко увеличилось дымление из реактора (с Н.М. Фоминым по телефону говорил М. Гашимов).
Это может служить косвенным подтверждением того, что часть воды до реактора все-таки доходила. С БЩУ наблюдать за развалом было невозможно, так как помещение БЩУ, так же как и соседние с ним помещения, не имеет окон. Примерно в 11 часов НСБ В.Г. Смагин отдал команду «Всем покинуть четвёртый блок».

Вот фрагмент записи из журнала, сделанный одним из пожарников в 6-й клинике Москвы: «Во время взрыва находился возле диспетчерской, на посту дневального. Вдруг послышался сильный выброс пара. Мы этому не придали значения, потому что выбросы пара происходили неоднократно за мое время работы (имеется в виду срабатывание предохранительных клапанов в процессе нормальной работы АЭС.). Я собирался уходить отдыхать, и в это время – взрыв. Я бросился к окну, за взрывом последовали мгновенно следующие взрывы...» Этот последний взрыв, выбросивший огромное количество радиоактивных веществ и раскаленных кусков ядерного топлива, частью упавшего на крышу машинного зала и деаэраторной этажерки, и вызвал пожар кровли. Вот продолжение записи пожарника из журнала 6-й клиники Москвы: «Я увидел черный огненный шар, который взвился над крышей машинного отделения четвёртого энергоблока...»
Взрывы привели к полному разрушению реактора и его активной зоны, систем охлаждения, а также здания реакторного зала. На крышу машинного зала, на территорию вокруг АЭС были выброшены железобетонные и металлоконструкции, графитовые блоки и куски топлива. Из жерла реактора поднимался, в несколько сотен метров высотой, столб продуктов горения, мощный поток газовой радиоактивности. Из 190 тонн ядерного топлива 4% попало в атмосферу земли. По данным ученых выброс радионуклидов равен, по разным оценкам четырём и более взрывам в Хиросиме.
В 1 час 30 минут на место катастрофы прибыли подразделения пожарных частей по охране АЭС, самой станции и г. Припяти, под командованием лейтенантов Виктора Кибенка и Владимира Правика. Пожарные приняли на себя всю мощь радиоактивного излучения при тушении пожара на кровле машинного зала. Позднее прибыли пожарные части из г. Чернобыля, Киева и других районов, командование которыми возглавил майор Телятников. К 5-ти часам утра пожар был локализован. Оба и их подчиненные получили высокие дозы облучения, спасти их не удалось. Обоим присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. Все они похоронены на Митинском кладбище в Москве.

Свидетель Н. Карпан, заместитель главного инженера ЧАЭС:
– Как развивались события дальше 26 апреля? Утром было видно, как через оторванные трубы лилась по северной стене блока подаваемая для расхолаживания реактора вода. Насыщаясь продуктами деления и частицами топлива, она потом по нижним отметкам двигалась к блокам 3, 2, 1 и загрязняла помещения станции. Дневная смена занималась ее откачкой. В течение 26 апреля на реактор подали 10 тыс. кубометров воды. О том, что вода не попадает в реактор, руководству станции говорили многие из тех, кто занимался оценкой разрушений, в том числе заместитель начальника ЦЦР Ю. Юдин, НСБ В. Бабичев и В. Смагин, А. Крят и другие. Реакторное топливо разотравилось в расчетное время, и примерно в 20 часов мы уже фиксировали на блоке пожар.
Вначале верхняя часть блока изнутри освещалась рубиновым светом, а потом сполохи света и пламени (цвет до ослепительно белого)стали бить с неравными промежутками на высоту от основания венттрубы почти до её верха, как бы подпитываясь чем-то (как вода в гейзере). Мы отметили неравномерность высоты пламени в разных частях ЦЗ, значит было несколько очагов с разной интенсивностью горения; звук горения был тоже неравномерным по силе и тону, от громкого гула до взрывов, как на вулкане. Пожар был настолько мощным, что потушить его человеческими силами было нельзя. К нему невозможно было подступиться, да его никто и не пытался тушить.
Сразу увеличился вынос радиоактивности из блока и в измеряемых точках стали расти мощности доз. Последний наш выезд был в 24 часа 26-го апреля, к этому времени (за четыре часа пожара) МЭД по гамма увеличилась более чем в 10 раз и Ю. Абрамов впервые зарегистрировал нейтроны в крайней точке нашего маршрута, напротив северной стороны 4-го блока.
Тысячи людей со всех концов бывшего СССР были призваны и командированы для ликвидации последствий катастрофы. Работы по ликвидации аварии велись в основном вручную. Лопатами снимали верхний слой грунта на территории АЭС, сбрасывали руками куски арматуры, графита с крыши машинного зала, смывали радиоактивную грязь тряпками внутри станции. Некоторые радиоуправляемые механизмы, выполняющие работы по устранению завалов, не выдерживали высокого уровня радиации и выходили из под контроля операторов. При этом Правительство СССР умалчивало о реальной обстановке.
Судите сами: 9 мая в Киеве, находящемся в 140 км. от ЧАЭС, был проведен международный этап велогонки. Спортсмены не были предупреждены и интенсивно вдыхали радионуклиды. Не все знают, что ликвидаторы предотвратили более мощную катастрофу на ЧАЭС. В связи с тем, что была поставлена задача, заглушить реактор и предотвратить выбросы радионуклидов из жерла разрушенного реактора, началась «бомбардировка» с воздуха. В парашюты складывались мешки с песком, бурой и другими материалами. Затем при помощи вертолетов всё сбрасывалось в развал реактора.

Правительственную комиссию СССР возглавил зампред союзного Совмина, председатель Бюро по топливно-энергетическому комплексу Союза Борис Евдокимович Щербина (он умер в 90-х годах). По распределению обязанностей членов комиссии Легасову поручили возглавить группу специалистов, которые должны были разработать мероприятия по локализации аварии. Мы с ним общались только в рабочей обстановке.
Легасов был бесстрашный боец науки, волевой, решительный и принципиальный. Резко отстаивал свои взгляды. Ради познания истинного положения он лез туда, куда было «нельзя». Причём, неоднократно. Хоть и хорошо понимал, что рискует жизнью. В Чеpнобыле отказала не техника, а «человеческий фактоp», сложилась такая система действий пеpсонала, котоpая в pасчётах была оценена как невеpоятная (точнее, как событие с ничтожной степенью вероятности). Потому-то на анализ Чеpнобыля наложено табу, и никто не слушал В.А. Легасова.
Академик Легасов: Уже когда мы подъезжали к городу Припяти, поразило небо, километров за восемь- десять от Припяти. Багровое такое, точнее малиновое, зарево стояло над станцией, что делало ее совсем не похожей на атомную станцию. Директор ЧАЭС был в шоке, от начала до конца. Я увидел его в первый день как приехал туда. БРЮХАНОВ – его фамилия, директора станции. И последний раз я его видел на заседании Политбюро 14 июля, когда рассматривались причина аварии Чернобыльской. Прямо там его и спрашивали. И он был всё время в шоке.
Он никаких азумных действий и слов произнести не мог. Поэтому, это вот, – он был в шоке. Что он из себя как личность представляет и почему он там был в шоке, но он был там недееспособный человек. В то же время, скажем, растерянный был ШАШАРИН – первый заместитель Министра энергетики, которому тогда станция подчинялась, он был растерян и потому, что для него ситуация была, как Вам сказать, ну вот, не запланированная, – не известно как в ней себя вести, и он всё время к нам обращался за помощью, – как себя вести. Но действовал – исключительно энергично и самоотверженно. Когда пожар кончился, когда мы установили, что температура поверхностная (такая наблюдаемая), не превышает 300 градусов Цельсия, ну, все мероприятия, направленные на ликвидацию самого очага, вот на его распространение, кончились.
Это не значит, что кончилось распространение радиоактивности. Выделения радиоактивные ещё шли, но, конечно, всё в меньшем и в меньшем объёме, примерно до 20 мая. Потому, что всё таки горячая там зона была. Какое-то количество аэрозольных частиц выделялось, конечно, с восходящими потоками воздуха, и, вот, цезиевые пятна, например, которые Белоруссии доставляют так много неприятностей, они формировались аж до 22-го, может быть, 23-го, даже, мая ещё. Ну всё в меньшем и меньшем. Ну, в основном: цезий, стронций. Да. Потому, что, скажем, более такие неприятные вещи как: плутоний, как мы установили радиус распространения - 12 километров. Дальше, чем 12 километров, – ничего не попало от станции. А вот: цезий, стронций (вот эти вот пятна) – они, значит вот, проникли на большие территории вынос цезия, потому, что ведь горячее же всё.
Почему цезий ? Потому, что он, из всех этих элементов таких металлов которые там находятся, из всех, он самый легкоплавкий он при температуре 700, с небольшим, градусов Цельсия уже, так сказать, испаряется. Плавится и испарение насыщенных паров высокое. Поэтому он, собственно, и летит.
Легасов: Верхняя плита – это, так называемая, «Елена», герметизирующая реакторный отсек, находилась почти в строго вертикальном по-ложении, но под некоторым углом, т.е. видно было, что она вскрыта, а для этого нужно было довольно приличное усилие. Значит верхняя часть реакторного зала была разрушена полностью. На крышах машинного зала, на площадке территории валялись куски графитовых блоков, либо целиковые, либо разрушенные. Виднелись довольно крупные элементы тепловыделяющих сборок.
И сразу же по состоянию, по характеру разрушения мне, например, было видно, что произошел объемный взрыв и мощность этого взрыва порядка, так по опыту из других работ, как я мог оценить, – от трех до четырех тонн тринитротолуола – так в тротиловом эквиваленте это можно было оценивать. Из жерла реактора постоянно истекал такой белый, на несколько сот метров столб продуктов горения, видимо, графита. Внутри реакторного пространства было видно отдельными крупными пятнами мощное малиновое свечение. При этом однозначно было трудно сказать, что является причиной этого свечения – раскаленные графитовые блоки, оставшиеся на месте – потому, что графит горит равномерно, выделяя белесые продукты обычной химической реакции.
А видимый все-таки свет, который потом отражался в небе, это было свечение раскаленного графита. Такая мощная раскаленность графитовых блоков. Наша цель-то была, главная: не допустить температуры 2500°. Какая заслуга тех людей, которые там много отдали времени в первые дни. Нам нужно было не выйти на температуру 2500 градусов, - вот основная цель. Потому, что 2500 градусов – это температура плавления таблеточек из двуокиси урана, а активность основная сидит внутри этих таблеточек. Поэтому, если бы температура достигла 2500 градусов, то тогда, – было бы не 3 (три) процента активности которая вышла наружу, – а все 100 процентов. То есть, в 30 раз вся загрязнённость: площадь территорий, степень загрязненности, её интенсивность, – возросла бы в 30 раз, относительно того, что произошло.
В 33 раза, почти. А на самом деле даже больше, потому что поганые бы изотопы пошли, ещё гораздо более тяжёлые, чем цезий, тот же самый. Понимаете? И потому весь смысл наших всех мероприятий сводился к тому – лишь бы только не 2500 градусов. Почему РЫЖКОВ всё время телеграммы слал: какая температура? какая температура? на сколько поднялась там? И вот мы максимальную температуру которую там зафиксировали – около 2000 градусов, потом этими мероприятиями, завальными всякими, мы начали её снижать и снизили, в конце-концов, до 300 градусов.
Создалась угроза, что несущие конструкции не выдержат этой многотонной нагрузки, и всё рухнет в находящийся в под реакторной зоне бассейн (барботтер). Бассейн, предназначенный для охлаждения активной зоны реактора и технических нужд, содержал многотонную массу воды. Если все это рухнет вниз, произойдёт водородный взрыв, который разнесет на куски всю станцию. Усилиями ликвидаторов был проложен туннель под активную зону реактора. Пробив стену бассейна, вода была выкачена, катастрофа была предотвращена.
Потенциальная возможность концентрации части расплавленного топлива и создание условий для образования критической массы и возникновения самопроизвольной цепной реакции потребовала принять меры против этой опасности. Кроме того, разрушенный реактор представлял собой мощный источник выбросов радиоактивности в окружающую среду. Поэтому необходимо было либо локализовать очаг аварии путем забрасывания шахты реактора теплоотводящими и фильтрующими материалами, либо дать возможность прекратиться процессам горения в шахте реактора естественным образом. Выбрали первый вариант.
Начиная с 27 апреля с военных вертолётов сбрасывали на аварийный реактор песок, глину, доломит, свинец, соединения бора. До 10 мая было сброшено всего около 5000 т материалов, в результате чего шахта реактора покрылась слоем сыпучей массы, интенсивно абсорбирующей аэрозольные частицы. Благодаря этому к 6 мая выброс радиоактивности, снизившийся до нескольких сотен, а к концу мая – до десятков кюри в сутки, перестал играть сувременно для понижения температуры оставшегося топлива и уменьшения концентрации кислорода в пространство под шахту реактора подавали азот под давлением. К 6 мая рост температуры в шахте реактора прекратился началось ее снижение в связи с образованием стабильного конвективного потока воздуха через A3.
К концу мая обстановка вокруг аварийного реактора в значительной мере стабилизировалась.
В конце августа 1986 года Фёдор Фёдорович Жердев, Борис Аронович Гурович и Алексей Сергеевич Шашков обнаружили на крыше 3-го блока нижнюю часть технологического канала внутри которого находилась тепловыделяющая сборка. На торцевом изломе сборки четко просматривался пучок из 18 ТВЭЛ с таблетками из диоксида урана. Эта находка содержала очень нужную для конкретизации и понимания процесса аварии информацию, так как в нижней части технологических каналов и ТВС выбиты их номера по которым определяется место нахождения этой ТВС и канала в активной зоне реактора на момент аварии. Фёдор Фёдорович Жердев вышел на крышу и ломом отделил канал от битумного покрытия кровли.
Он договорился с руководителями военных, которые начали очистку крыш 3-го и 4-го блоков, чтобы этот канал сохранили для исследований в Курчатовском институте. После отъезда наших сотрудников военные сбросили этот канал с крыши и при помощи инженерной машины разграждения (ИМР) перевезли его на промплощадку, установив предупредительное ограждение. Нам поручили срочно привезти этот фрагмент тепловыделяющей сборки из Чернобыля в Курчатовский институт. Перевозка отработанного топлива, по действующим инструкциям, разрешалась после годичной выдержки, для того, чтобы успели распасться короткоживущие изотопы и мощность излучения снизилась в несколько раз.
Мощность гамма-излучения от канала, лежащего на крыше 3-го блока, по измерениям проведенным Ф.Ф. Жердевым, была 200 Р/ч (предел возможности измерения прибором ДП-5В) на расстоянии трех метров, измерить мощность доза ближе к каналу не позволяли возможности прибора. Для перевозки канала в Москву использовали контейнер для отработанных фильтров. Нужный нам фрагмент технологического канала нашли сразу. Он лежал на промплощадке, огороженный предупредительными знаками. С торца хорошо было видно, что все 18 ТВЭЛ на срезе были заполнены таблетками топлива.
Измерения показали, что мощность излучения, действительно, 200 Р/ч (предел измерения прибора ДП-5В) на расстоянии в3 метрах от него. Вскоре машина с контейнером, в сопровождении 1 – 2 машин ГАИ спереди и нашей машиной сопровождения сзади, выехали в Москву. К нашей колонне близко никого не подпускали. По прибытии машины в Институт, контейнер сняли и опустили в горячую камеру реактора МР. В нее вошел оператор, разрезал плёнку и открыл нижний шибер и крышку контейнера.
Затем контейнер приподняли краном и поставили на стальной штырь. Канал легко вышел из контейнера. Исследования этого фрагмента тепловыделяющей сборки показали, что температура неразрушенного ядерного топлива в нем не превышала 1700ОС, оболочки ТВЭЛ были целыми, но в одном месте сплавились друг с другом. По номерам выбитых в нижней части технологического канала и на тепловыделяющей сборке установили место в активной зоне реактора, где этот канал стоял на момент аварии. Им оказался тот сектор над опорой реактора, который в процессе аварии расплавилася и через это место, как установили в последствии, протекала лавообразная топливосодержащая масса. У многих специалистов создавалось впечатление, что почти все топливо, находившееся в активной зоне, перешло в процессе аварии в расплав.
Для выяснения данного вопроса на 4-ом блоке с апреля 1988 года начались работы по бурению исследовательских скважин. Первые скважины с отметок 9,1 – 10,7 метра были пробурены в подаппаратное помещение 305/2. Исследовательские скважины позволили получить доступ в помещения, где находились топливосодержащие массы и начать проведение систематических измерений температуры, нейтронных потоков и гамма-полей. В скважинах было удобно устанавливать контрольные датчики. Получили возможность через скважины, используя перископ или видеокамеру, заглянуть в бывшее реакторное пространство и собственными глазами убедиться, что реактор пуст. Перископические исследования через скважины были начаты группой Вениамина Александровича Прянишникова, в которой работали Георгий Джавадович Ибраимов, Александр Львович Берестов и Игорь Васильевич Осокин.
Видеосъемки проводила группа авторского надзора из НИКИЭТ под руководством Николая Жукова. Когда при бурении скважина достигала топливного скопления, то нужно было бы отобрать пробы. Но, при бурении вода подавалась в скважину из операторского помещения и возвращалась обратно в помещение, где работали люди. Едва только вращающийся бур касался топливного скопления, крошки топлива вместе с водой попадали в помещение, и сразу резко повышался гамма-фон, бурение прекращалось, и людей выводили, а в помещении проводили дезактивацию. В последствии оказалось, что топливные образцы, полученные методом бурения, не совсем представительны. Бурение проводилось с интенсивным охлаждением водой, в которую добавляли разные химикаты. Часть компонентов из топливных образцов вымывались, но и в образец вносились химические элементы, которых не было в исходном материале.
Следовательно, нужно было менять методику проботбора. Стали делать так. Один из операторов быстро подходил к месту отбора пробы и ударял топором, ломом или киркой ( в отчетах их называли дистанционными пробоотборниками), и быстро возвращался. Затем так же быстро второй оператор подходил к месту отбора и захватом, а то и просто рукой в перчатке, моментально поднимал несколько образцов и укладывал их в пластиковый пакет, затем быстро возвращался в безопасное место. Проба помещалась в лабораторный контейнер и бригада возвращалась в помещение временного хранилища. Несмотря на очевидную самобытность, такая технология была рациональна. Прямой отбор топливной пробы от скопления «слоновая нога» по дозовым затратам не превышал 0,3 бэра на одного человека, хотя на поверхности лавообразной массы мощность гамма-излучения составляла порядка 1100 Р/ч.
Нужно было определять границы растекания топливосодер-жащих расплавов, измерять толщины слоев и объемы этих скоплений, отбирать из разных скоплений топливосодержащие пробы для определения концентрации топлива в лавообразной массе. Концентрация ядерного топлива определялась радиохимическим методом в лабораториях Комплексной экспедиции (г. Чернобыль), в Радиевом институте (г. Санкт-Петербург), в Курчатовском институте (г. Москва). В 1991 году в Курчатовский институт было отправлено более ста топливных проб. В лаборатории нейтронных исследований Василия Ивановича Морозова была определена концентрация диоксида урана в образцах лавообразных масс. Концентрация диоксида урана в лавообразных массах составляла от 3% до 10%.
Результаты экспериментальных исследований 4-го блока показали, что лавообразные массы в процессе аварии растекались из подаппаратного помещения тремя потоками, высокоактивные топливосодержащие образцы каждого из которых были отобраны в лаборатории Константина Павловича Чечерова.
В начале 1990 года по отдельным измерениям температуры и тепловых потоков на основании тепловых расчетов, при которых считалось, что единственным источником тепла является топливо, были сделаны первые оценки количества топлива в паро-распределительном кори-доре – 23 + 7 тонн урана и в подаппаратном помещении 305/2 – 75 + 25 тонн урана. Суммарные результаты тепловых расчетов давали основа-ние считать, что почти все ядерное топливо, которое находилось в активной зоне реактора в момент аварии перешло в переплавленную массу – поэтому основные работы в 1989 – 1991 годах были сконцентрированы на изучении лавообразных топливных скоплений. Прямыми измерениями и исследованием проб были установлены объемы расплавов трех потоков. Эти потоки имеют характерные различия:
; по концентрации UO2 в ЛТСМ (1-ый поток 8 – 10%, 2-ой поток 5 – 7%, 3-ий поток 3 – 5%);
; по цвету ЛТСМ (коричневые, чёрные);
; по содержанию магния и железа;
; по содержанию урана в циркон-урано-кислородной фазе;
; по скорости генерации нейтронов.
Первый поток вместе с расплавленным металлом из юго-восточной части подреакторного помещения 305/2 на отметке 10, 0 метров перетек в ее юго-западный квадрат и через паросбросной клапан – в помещение парораспределительного коридора 210/7 на отметку 6, 00 метров. В этом помещении произошло частичное разделение металла и лавы, металл слоем толщиной порядка 50 мм оказался на полу, лава, как шлак, сверху (в составе лавообразной массы есть металлические образования, в основном в виде мелких шариков). Так как слой лавы достигал 0,5 метра, а паросбросные трубы бассейна-барботера выступают над полом на 350 мм, поток по паросбросным трубам пролился в помещения бассейна-барботера 012/15 на отметку 2, 20 метра и в 012/7 на отметку – 0,65 метра. Концентрация диоксида урана в этом потоке максимальная 8-10%. Цвет лавы – коричневый.
Второй поток из юго-восточной части помещения 305/2 на отметке 10, 0 метров через два паросбросных клапана протёк до отметки 6, 00 метров в помещение 210/6 парораспределительного коридора. Вероятно, в начальной стадии через эти клапаны протекал только расплавленный металл без лавы, так как количество металла в этой зоне значительно больше, чем было в первом потоке. Поток металла разлился до центральной оси реактора, через стенные люки перетёк в соседнее помещение 210/5 и застыл там на площади в 12 кв. м, в зоне оси Л (проходит по центру реактора), возможно, расплавив выступающие части паросбросных труб, пролился внутрь четырёх труб, где и застыл.
В соседнем помещении 210/5 на той же оси Л металл частично расплавил трубный стояк (в расплавленной трубе застывшего металла не обнаружено) и протёк до первого этажа бассейна-барботера. Можно предположить, что поток расплавленного металла совместно с теми высокотемпературными термическими процессами, которые протекали в юго-восточной части помещения 305/2, расплавили металлическую облицовку пола этого помещения вместе с узлами крепления паросбросных клапанов и они под собственной тяжестью и под давлением сверху, в том числе массы заполнившего их металла и лавы, опустились вниз насколько позволила им приваренная облицовка потолка помещения парораспределительного коридора. Слой скопления лавы в помещении 210/6 в основном не превышает 200 мм и, следовательно, не мог попасть в нижние помещения бассейна-барботера. Концентрация диоксида урана этом потоке 5 – 7%. Цвет лавы – чёрный.
Третий поток из юго- восточной части помещения 305/2 на отметке 10,0 м протекал через пролом в стене подаппаратного помещения в помещение 304/3 до отметки 9, 30 метра. Поток, вероятно, был бурным, так как сорвал со своего места металлоконструкции ограждения электрошкафов, деформировал их и вынес к дверному проему. Далее поток по коридору обслуживания (помещение 301/5) частично залил помещение 303/3 (все эти помещения находятся на отметке 9, 30 метра), но в основном устремился в помещение 301/6 в его южный тупик на отметке 9,00 м, где через трубные проходки и люк в полу начал стекать в помещение 217/2 на отметку 6, 00 метров и, застывая, образовал «слоновьи ноги», «сталактиты», «натёки» и «каплю». Концентрация в этом потоке диоксида урана минимальная 3 – 5%. Цвет лавы - чрный.
В настоящее время есть две версии определения количества ядерного топлива в лаве. По первой версии, используя результаты теплометрических измерений, количество урана в лавообразной массе было определено в 135 + 30 тонн (1990 год), по второй, по результатам прямых измерений топливной массы, значительно меньше – 23,45 + 4,4 тонн диоксида урана (1992 год). Фактически ядерного топлива должно быть ещё меньше, так как в объёме лавообразной массы не учтены газовые пустоты, (объем обнаруженных в 1995 году пустот имеет десятки литров) и, не известно, какие не содержащие ядерное топливо материалы оказались внутри этих скоплений. Следует учесть и тот факт, что при определении концентрации топлива в сотне представительных образцов нейтронным методом в РНЦ «Курчатовский институт» результат оказался на 1% ниже, чем при радиохимических методах.
ЛТСМ в помещениях бассейна-барботера были обнаружены в 1986 году. Первые исследователи приняли их за кучи глины по внешнему виду, а уровень мощности дозы, в то время, был везде высокий. В первые дни аварии считалось, что наибольшую опасность представляет наличие воды в бассейне-барботере. Предполагалось, что проплавление перекрытий и попадание расплавленных топливных масс в воду может вызвать паровой взрыв с выбросом высокоактивных аэрозолей. Предпринимались срочные усилия по откачке воды из бассейна-барботера и 6 мая 1986 года заслонки открыли и вода была слита.
Результаты дальнейших обследований помещений бассейна-барботера и мест скоплений ЛТСМ дают основание предполагать, что расплавы ЛТСМ попадали в воду. Это подтверждается наличием только в этих помещениях пемзообразных ЛТСМ, плотность которых 0,14 – 0,18 г/см.куб. Скопления ЛТСМ, «кучи», покрыты сверху коркой «пемзы», толщина которой достигает более 100 мм. Куски «пемзы» находятся в разных местах помещений бассейна-барботера – пемзообразные ЛТСМ, 2 – бетон 1986 года, 3 – паросбросные трубы, 4 – пароотводные трубы. Некоторые куски лежат на горизонтальных поверхностях металлоконструкций и труб на высоте более одного метра. «Пемза» отнесена от места скопления ЛТСМ на 60 метров.
Это можно объяснить наличием воды, которая и разнесла плавующую «пемзу» по разным углам, до сливных люков, которые расположены по оси Т. Расположение скопления ЛТСМ на 1 этаже бассейна-барботера (Отм. -0,65) находится в пом. 012/7 в районе оси И. Скопления ЛТСМ очень не прочное, расползается под воздействием пробоотборника. Границы скопления ЛТСМ и её профиль уточнены в 1993 году. Максимальная толщина ЛТСМ 0.7 метра верхний слой ~ 10 см – пемзообразный. Нижний – плотная тёмно-коричневая керамика. В одной паросбросной трубе предполагается наличие ЛТСМ. Диаметр ПТ на этой отметке – 280 мм. Помещение залито «свежим» бетоном 1986 года, в районе скопления ЛТСМ, слоем ~ 0.2 метра.
По объёму это скопление ЛТСМ превосходит скопление на первом этаже в 5 раз. Из-за большого гамма-фона до 2000 Р/ч и характера расположения, это скопление вначале было обследовано недостаточно точно и оценки объема оказались завышенными. «Куча» ЛТСМ покрыта сверху коркой «пемзы» толщиной более 100 мм. Но в отличии от 1-го этажа разброс кусков «пемзы» незначительный. В 1993 году были уточнены границы скопления ЛТСМ и её толщина.
По полученным результатам измерений количество топлива уменьшилось по сравнению с ранее опубликованными результатами, с 6.1 +/- 0.8 т. до 2.2 +/- 0.3 тонн. Следует отметить, что в ряде паросбросных труб виброаккустическим методом обнаружено заполнение, предположительно ЛТСМ, но поверхность труб не покрылась окисной пленкой, как этого следовало бы ожидать, учитывая что температура плавления ЛТСМ составляет 1200 С, а трубы имеют естественный металлический блеск. Максимальная толщина слоя ЛТСМ – 0, 9 метра. ЛТСМ имеют несколько гребней с провалами. ЛТСМ попадали в ПРК из пом. 305/2 двумя потоками, через паросбросные клапана.
Вместе с ЛТСМ в ПРК поступал расплавленный металл.
В помещение 210/7 ЛТСМ попали вместе с расплавленным металлом через паросбросной клапан. ЛТСМ заполнила южную часть помеще-ния. Максимальная толщина слоя ЛТСМ 0,5 м. В застывших струях ЛТСМ, которые вытекали из патрубков кла-пана, имеются и застывшие струи металла. В тоже время в застывших струях ЛТСМ есть металлические цепи, на которых нет следов оплавления.
Керн из наклонной скважины З-9-У, взятый из пола пом. 210/7 по оси К+500 содержал бетон и высокоактивный металл толщиной 50 мм., без ЛТСМ. Дополнительное обследование скоплений ЛТСМ в этом помещении дало следующие результаты: – вместо наплыва металла толщиной в 0,5 метра, оказалось что это ЛТСМ, верхний слой которого содержал большое количество металлических глобулей, которые, вероятно, из за большой влажности сильно кородировали. Но самое главное то, что под поверхностями максимальной высоты оказались пустоты, обьёмом до 0. 5 м. куб.
Толщина корки ЛТСМ закрывающей эти пустоты составила около одного сантиметра. Из-под ЛТСМ виден застывший металл на полу помещения толщиной ~ 5 см. Уровень ЛТСМ у торцов конденсаторных батарей (КБ) в районе оси И достигает 0, 5 метра, а у противоположных торцов батареи с южной стороны не более 0,05 метра. С севера ЛТСМ прилиты «свежим» бетоном 1986 года поступавшим из паросбросных клапанов 1 – 3 и застывший волнами. Предполагаем, что ЛТСМ распространялись от клапана, в стороны, северной границей распространения ЛТСМ примем К+500 (скважина З.9.У).
В помещении ПРК 210/6 ЛТСМ попали вместе с большим количеством металла, через два паросбросных клапана. Вероятно, вязкость этого потока ЛТСМ была ниже чем в пом. 210/7 и этим обстоятельством можно объяснить то, что толщина слоя не превышает 250 мм. Паросбросные трубы, идущие в бассейн-барботер выступают над полом на 350 мм. Можно предположить, что сначала лился только металл. Подтверждением этому может служить то, что его обнаружено большое количество:
; керн взятый с пола на оси Л+1000 представляет собой металл значительной толщины, без ЛТСМ, МЭД - 200 Р/ч;
; в зоне оси Л, в бассейне-барботере 4 паросбросных трубы диаметром 425 мм. заполнены высокоактивным металлом;
; через два люка в стене на оси Л металл залил пол соседнего помещения ПРК 210/5;
; на стене напротив патрубка клапана выжжено пятно.
Выжженное на стене пятно показывает, что паросбросные клапаны опустились от своего штатного положения почти на 0,3 метра. до того как из них потёк раскаленный металл. Вместе с клапанами опустилась и металлическая облицовка потолка. Виброакустический метод обследования потолка показал, что за металлическим листом пустота. Это позволяет утвер-ждать, что плита перекрытия пом. 305/2 не проломлена, как предполагалось ранее.. Скопления ЛТСМ имеют толщину около 250 мм., но, как правило под тонкой коркой в 5 – 10 мм. находятся газовые пустоты. В помещении ПРК 210/5 ЛТСМ нет. Через два люка в стене на уровне пола в районе оси Л из пом. 210/6 протекал расплавленный металл.
Вероятно на полу была вода, это можно предположить, потому что поверхность стены, конденсаторной батареи и даже потолок покрыты коркой мелких брызг застывшего металла. На юг металл проник почти до оси К, на север граница его распространения не известна, так как эта часть помещения залита бетоном в 1986 году. Из пом. 301/5 (отм. 9,30) ЛТСМ потекла в другой коридор обслуживания, пом. 301/6 (отм. 9,00), который в 1986 году был полностью залит бетоном. В полу этого коридора имелись трубные проходки, протекшие через эти проходки ЛТСМ, образовали в пом. 217/2 (отм. 6,00) «слоновью ногу», «сталактиты», «натёк», «каплю». Если подошва «слоновьей ноги» находится на полу пом. 217/2, и доступна для наблюдений, то основания «сталактитов» залиты «свежим» бетоном 1986 года, а «натёк» на стене видимо не достигает пола.
Из помещения 304/3 ЛТСМ протекла в коридор обслуживания 301/5 (отм.9,30). Здесь только небольшой участок скоплений ЛТСМ не залит бетоном в 1986 году , который поступал в этот коридор с двух сторон. Границы растекания ЛТСМ под бетоном установлены с помощью бурения. В том месте, где ЛТСМ не залита бетоном неоднократно проверялась твёрдость и прочность пола, методом прямого вертикального сверления, деструктирования бетона пола не обнаружено. В коридоре много сажи и копоти. Изоляция электрокабелей, проложенных вдоль стен, сильно обгорела. Ударная волна взрыва проникла и сюда. Свидетельством этому, может служить сорванная с петель тяжёлая защитная дверь пом. 303/3. В это помещение из коридора попала ЛТСМ, которое в дальнейшем было залито бетоном. Толщина ЛТСМ в среднем составляет 0,2 метра, лишь в пристеночной области образует как бы валики высотой не более 0,25 метра.
Из помещения 301/5 ЛТСМ растеклись по помещению 301/6, в основном в южную сторону. В связи с тем, что это помещение полностью залито «свежим» бетоном, границы распространения ЛТСМ приходится устанавливать по косвенным признакам. Протечки ЛТСМ на отм. 6,0 метров (в пом. 217/2) позволяют утверждать, что южная часть пом. 301/6 покрыта слоем ЛТСМ. Это подтверждается и результатами термографических исследований потолка пом. 217/2, температура которого свидетельствует о наличии топлива над ним.
Третий поток ЛТСМ начался из юго-восточной части подаппаратного помещения 305/2 (отметка бетонного пола 9,70) через пролом стены шахты реактора в пом. 304/3 (отм. 9,30). Стена при взрыве реактора была срезана в месте соединения с полом пом. 305/2, треснула и отошла в сторону пом. 304/3 под углом.
Весь пол покрыт ЛТСМ.
Скважина З-9-Ф пробуренная в направлении этой стены на отм. 9,3 метра. в своих кернах с глубины 16,05 имела ЛТСМ. Электрошкаф, стоящий у этой стены был сорван с места установки и опрокинут. Поток ЛТСМ был видимо очень бурным, так как металлическое ограждение находившееся в пом. 304/3, было также сорвано с места, деформировано и вынесено к проёму двери. ЛТСМ залившее помещение по своей структуре высокопористое и включает много газовых пустот. Были проведены обмеры толщины слоёв ЛТСМ и проверка целостности пола под слоем ЛТСМ методом прямого вертикального сверления. Средняя толщина слоя ЛТСМ 0,5 метра. Бетон пола под ЛТСМ не деструктирован и сохранил свою твёрдость и прочность. В пом. 304/3 бетон 1986 года попал только возле двери. На стенах и потолке много сажи и копоти.
Следует отметить, что при регулярных осмотрах этого помещения, проводимых не реже нескольких раз в год, ни разу не было зафиксировано в нём наличия воды. Помещение очень сухое и запылённое.
Пол подаппаратного помещения 305/2 разделён крестообразным фундаментом под опору реактора высотой в один метр.
Этот фундамент служит преградой для свободного перетекания расплавов из одной части помещения в другую. Возможно поэтому, в северной части пом. 305/2, по результатам гамма-измерений в скважинах, топливных скоплений не обнаружено. В юго-западной части помещения в зоне между осями Л и К топливных скоплений нет. Подтверждением этому может служить тот факт, что в этой зоне расположен паросбросной клапан, через который в нижерасположенное помещение протёк в 1986 году только чистый бетон. В другой клапан, который расположен между осями К и И, проливалась самая обогащенная топливом ЛТСМ вместе с расплавленным металлом.
Учитывая что через этот клапан протекло примерно треть из обнаруженных объёмов ЛТСМ, можно предположить, что это был достаточно «стабильный» канал, который с одной стороны был ограничен железобетонным крестом, а с другой стороны насыпью из щебня межкомпенсаторной засыпки. Границы распространения ТСМ установлены по результатам бурения исследовательских скважин на отметках 9,00 и 10,00 м. Анализ результатов бурения скважин показал, что бетон пола пом.305/2 в упомянутом квадранте, не деструктирован и прожогов не имеет. Анализ результатов бурения скважин З.9.П, З.9.Л, З.9.68, З.9.Ж, З.9.К, З.9.Е, Ю.9.Б, показал что бетон пола пом.305/2 в упомянутом квадранте частично деструктирован.
Провисание паросбросных клапанов в ПРК (около 20 см) под этим квадрантом, создало впечатление, что плита перекрытия была проломлена ударной волной, но простукивание провисшей облицовки, показало что там пустота. В то же время ссылки в некоторых работах о возможности проплавления перекрытия шахты реактора на 1,5 метра, не подтверждаются составом кернов из скважины Ю-9-Б, которая на отметке 8,8 метра прошла через весь юго-восточный сектор. Керны до глубины 17,24 метра состояли из целого бетона, и только с глубины 17,24 до 19,7 м. – из деструктированного бетона. Максимальный МЭД от керна с деструктированным бетоном не превышал 75 Р/ч, что свидетельствует об отсутствии в нем ЛТСМ. ЛТСМ в юго-восточной части пом. 305/2 залиты бетоном в 1986 году.
Высота заливки бетоном не превышает отм. 11-11,5 метра, т. е. толщина слоя ЛТСМ + бетон – не более 1,8 метра. Вынос ЛТСМ из пом. 305/2 через южные откатные ворота и пом. 308/2 и 318/2, предполагаемый в одном из вариантов в 1986 году., не подтвердился. Во-первых, пом. 305/2 имеет порог высотой в 0,5 метра, во-вторых, наклонная скважина Ю-12-81 пробуренная в полу пом. 308/2 перед входом в помещение в своих кернах имела только бетон. Из юго-восточной части пом. 305/2 выходят кроме потока через два паросбросных клапана в юго-восточном квадрате ещё два устойчивых потока ЛТСМ, через клапан в юго-западной части и пролом в стене в пом 304/3. Причины такого распространения ЛТСМ на данный момент не установлены.
Наивысшая высотная отметка 15,5 метра., где обнаружено скопление ЛТСМ, находится в северо-восточной части подаппаратного помещения 305/2.
Обобщение результатов работ по разведке скоплений ЛТСМ показывает, что распределение ЛТСМ по потокам достаточно неравномерное, причины такого явления требуют дальнейших исследований.
Из всех приведённых оценок, самая неопределённая по пом. 305/2. Все эти оценки можно будет уточнить после бурения исследовательских скважин, для уточнения границ распространения и толщины слоя ЛТСМ.
Оценки даны по обнаруженным местам расположения ЛТСМ, но нельзя исключить возможность обнаружения новых скоплений. На это указывает натек ЛТСМ на схеме «ОР», источник его появления так и не выяснен. Возможно он находится на более высоких отметках, например под завалом в ЦЗ, где в 1986 году был зарегистрирован процесс горения – т. е. факт высокотемпературных процессов.
Также требуют уточнения границы распространения ТСМ под «свежим» бетоном в помещениях ПРК, бассейна-барботера и пом. 306/1. Абсолютно не исследовано пом. 307/2, но тепловые и гамма-измерения указывают, что в нём (по крайней мере, в южной половине) находится источник тепла и гамма-излучения, а, следовательно могут быть и ЛТСМ. Приведённые в настоящей работе оценки объёмов лавообразных ТСМ могут оказаться завышенными, т. к. в лавах может находиться до 20 – 30 м куб. переплавленного металла «ОР» и других металлоконструкций, не учитывались также объёмы оборудования, залитого ЛТСМ.
Тем не менее, полученные результаты позволяют (даже при сделанных оговорках) уже сейчас по-новому взглянуть на процесс развития аварии.
Всего было отобрано со всех известных топливных скоплениях более 200 представительных проб. Как правило, отдавая топливные пробы в разные лаборатории на исследование, мы обязательно оставляли образцы-свидетели. К большому сожалению, в наше отсутствие в период отпусков в Чернобыле, часть образцов-свидетелей пропала. Виновники не были найдены. Границы растекания лавообразных масс, залитых бетоном при строительстве «саркофага», определялись методом бурения. Границы открытых скоплений фотографировались и обмерялись непосредственно на месте.
Толщина слоя лавообразных скоплений измерялась прямым измерением двумя раздвижными линейками. Человек из «безопасного» места выходил на скопление лавообразных масс, одну линейку вертикально приставлял к потолку, а другую к поверхности лавообразной массы, сжимал в руках две линейки, разворачивал их в горизонтальное положение и возвращался назад. В безопасном месте можно было спокойно зафиксировать расстояние от потолка до поверхности лавообразной массы. Предварительно высота этого помещения измерялась в безопасном месте. Как показали уже первые измерения, сделанные ранее прикидки толщины слоёв лавообразных масс «на глаз», оказались сильно завышенными.
Но, измерив толщину слоя лавообразного скопления и зная её границы, нельзя быть уверенным в правильности рассчитанного объёма, так как не было известно состояние полов под этим скоплением. Мы уже знали, что температура плавления лавообраз-ной массы более 1200° С, а темпе-ратура образова-ния минерала «чернобылит» (но-вообразование в виде техногенного высокоуранового циркона, характеризующего минералогию топливных масс, который встречается в виде дипирамидальных кристаллов, размером от 5 до 500 мкм), входящего в состав этой массы, – 1600° С, время действия этой температуры не менее трех часов. Бетон полов при таких температурах и за такое время должен был разрушиться.
Для подтверждения обоснованности предположения, в конце 1991 года Чечеров К.П, Киселёв Ан. Н., Ненаглядов А.Ю, Бондарь В.Т. и Киселёв Ал. Н. вошли в коридор обслуживания (помещение 301/5) с электродрелью, оснащённой длинным сверлом и, фиксируя глубину, вертикально просверлили скопление лавообразной массы. Сверло в течение 2 – 3 секунд пронзило лавообразную массу и уперлось в целый бетонный пол. Просверлили лавообразную массу ещё в нескольких местах – результат один и тот же. На следующий день вошли в помещение 304/3, которое было по всей площади заполнено лавообразной массой слоем от 0,2 до 0,6 метра. Полы под слоем лавообразной массы и в этом помещении оставались целыми.
Стало ясно, что при поверхностном и контактном охлаждении лавообразной массы образуется теплоизолирующий слой. А то, что струи лавообразных масс застыли в вертикальном положении, не успевая растечься, свидетельствовало, что процесс охлаждения и отвердения был интенсивным и кратковременным.
По результатам экспериментальных теплометрических измерений в 1991 году, под руководством А.А. Борового, определили количество ядерного топлива, находящегося в лавообразных массах которое составило 135 + 30 тонн (это были удивительно круглые цифры), хотя если просуммировать результаты по отдельным скоплениям пунктуально, то получается 134,5 + 44,5 тонн, то есть 47 – 94% от всего ядерного топлива, находившегося в реакторе на момент аварии. Если найдено 47% ядерного топлива в лавообразной массе, то где остальное? А если 94%, то возникают вопросы, почему не расплавилось топливо в тепловыделяющей сборке, которая стояла в эпицентре аварии, и оказалась на крыше 3-го блока, почему сохранилась краска на металлоконструкциях внутри самого реактора и нет следов гигантского котла, в котором варилась лава из топлива, и т. д.
Появилась неудовлетворённость в понимании процессов и результатов аварии. В соответствии с решением Правительственной комиссии № 106 от 19.08.86 года Министерству обороны СССР совместно с администрацией ЧАЭС поручалось организовать и выполнить работы по удалению высоко радиоактивных отходов из зон «Н», «М» и трубных площадок. в развал аварийного реактора 4-го блока. Руководителями работ назначены генерал-майор Тараканов Н.Д. и Самойленко Ю.Н. Зона «Н» – кровля 6001 машинного зала вентцентра, размером 24 x 24 метра.
Высота отметки + 61,0 метр. Битумное покрытие толщиной 5 – 10 мм. По данным специальной радиационной инженерной разведки общий объём составлял более 20 тонн продуктов выброса.
Зона «М» – кровля на отметке +71 метр, где стоит венттруба 3 и 4-го блоков. На ней около 100 тонн продуктов выброса.
На трубных площадках около 15 – 20 тонн.
На кровле лежали целые тепловыделяющие сборки. Ориентировочный вес каждой 300 – 350 кг.
Норма на одного человека была рассчитана на удаление 50 кг графита или 10 – 15 кг кусков ТВЭЛ.
Общий вес продуктов выброса составил 156,86 тонн по результатам прямых измерений объёмов лавообразных топливосодержащих масс и по обобщённым результатам концентрации в них топлива получается, что общее количество топлива в лавообразных скоплениях находится в пределах 20% от всего ядерного топлива, которое было в реакторе на момент аварии.
На момент аварии в активной зоне реактора находилось 1659 кассет с 190257,3 кг урана или 215006,4 кг его диоксида (UO2). Масса урана в одной кассете составляет 114,7 кг, а диоксида урана с одном ТВЭЛе – 3,6 кг. Кроме ядерного топлива, которое находилось в активной зоне реактора, в южном бассейне выдержки хранились отработанные кассеты. Разные источники называют различное количество кассет от 109 до 172 (135 – данные сотрудников авторского надзора НИКИЭТ, проверявших журналы по ядерной безопасности, а 116 – назвал Госатом Украины в 1995 году) – от 12502,3 до 19728,4 кг урана, или от 14126,4 до 22291,2 кг диоксида урана.
В центральном зале на узле развески свежего топлива на восточной стене находились 11 кассет с 1261,7 кг урана или 1425,6 кг его диоксида.
Главными вопросами, стоящими перед специалистами с 1986 года били – где, сколько и в каком состоянии находится ядерное топливо?
Послеаварийными исследовательскими работами ядерное топливо было обнаружено в следующих видах:
; диоксид урана в отдельных тепловыделяющих сборках, ТВЭЛах и их фрагментах;
; диспергированное топливо в виде горячих частиц, в аэрозолях и в пыли;
; топливо, попавшее в состав лавообразных топливосодержащих масс, растекшихся по нижним помещениям блока;
; топливо в водных растворах и кристаллических легкорастворимых оксикарбонатных соединениях.
Из перечисленных выше видов ядерного топлива на фрагменты тепловыделяющих сборок и ТВЭЛов мало обращали внимания. Это было связано с тем, что до начала 1990 года работы велись главным образом в подреакторных помещениях, где не было обнаружено ни одного крупного скопления фрагментов активной зоны. Удавалось найти отдельные повреждённые и целые ТВЭЛы даже тепловыделяющие сборки, но не более 20 штук. Тем не менее, была собрана некоторая информация о расположении фрагментов активной зоны при обследовании помещений 4-го энергоблока, однако до настоящего момента нет достоверных данных о количестве ядерного топлива находящегося во фрагментах активной зоны.
Количество диспергированного топлива оценивали экспертным методом. В различных отчётах, статьях и докладах приведены оценки от 100 кг до 35 тонн.
После чернобыльской катастрофы была проведена большая работа по оценке загрязнения территорий, подвергшихся воздействию радиации. Группой специалистов во главе с бывшим председателем Госкомгидромета СССР Ю. Израэлем, подготовлен Атлас радиационного загрязнения Европы в результате взрыва реактора на ЧАЭС. Было проведено в странах Европы точечных измерений около 500 тысяч. Для их компьютерной обработки использовалось специальное программное устройство. Кроме того, проводилась аэрогаммасъемка.
Загрязнение, пришедшее из Чернобыля, от 1 кюри на квадратный километр составляет 1,7% территории Европы. На сводной карте выделено основное чернобыльское пятно, далее Гомельско-Могилевское, затем Плавско-Тульское в России. Наиболее пострадавшими оказались Брянская, Калужская, Орловская и Тульская области, где плотность загрязнения почвы йодом 131 колеблется от 0,1 до 100 Кu/кв. км и более. Зарегистрировано пятно и в Ленинградской области Исходя из «чернобыльского» следа, можно предположить, что найдённое пятно с повышенным радио фоном в районе г. Медвежьегорска в Карелии, того же происхождения. Загрязнение распространялось на запад – юго-запад, северо-запад, в скандинавские страны, потом на восток – очень большой, мощный след с обильными осадками. Потом тучи пошли на юг и юго-запад: Румыния, Болгария, запад: южная Германия, Италия, Австрия, альпийская часть Швейцарии.
В атласе указывается, сколько цезия выпало в каждой стране и в целом по Европе. В Белоруссии – 33,5% от всего выброса, в России – 23,9%, на Украине – 20%, в Швеции – 4,4%, в Финляндии – 4,3%.
В результате чернобыльской катастрофы в России загрязнено 5,7 миллиона гектаров территории. Причём, леса занимают здесь от трети до половины земель. В справке о состоянии здоровья граждан РФ, подвергшихся воздействию радиации вследствие чернобыльской катастрофы, представленной Российским государственным медико-дозиметрическим регистром, отмечается: превышение показателей болезни эндокринной системы и нарушения обмена веществ, болезни крови и кроветворных органов, врожденные аномалии более чем в 4 раза; психические расстройства и болезни системы кровообращения более чем в 2 раза.
Появление радиационно-индуцированных солидных раков предстоит в ближайшем будущем с максимумом интенсивности примерно через 25 лет после аварии на ЧАЭС для ликвидаторов и 50 лет – для населения загрязненных территорий. Закон социальной защиты граждан подвергшихся воздействию радиации охватывает примерно 2,1 миллионов человек. Если допустить, что высокий уровень заболеваний, приводящих к длительной или постоянной потере трудоспособности и смерти, сохранится в последующие годы, то к 2000 году все 100% лиц, работавших на ЧАЭС в 1986 году, и 5% работавших в 1987 году должны стать инвалидами.
В Республике Карелия, по состоянию на 1 января 1999 года, зарегистрировано 965 человек повергшихся воздействию радиации. Из них: умерло – 122 человек; инвалидов – 101 человек; имеющих связь заболеваний с катастрофой на ЧАЭС – 148 человек (потенциальных инвалидов). В г. Петрозаводске, по состоянию на 1 января 1999 года, зарегистрировано 612 участников ликвидации аварии на ЧАЭС. Из них: 436 призванных военкоматом. Умерло – 65 человек (т. е. каждый шестой).
Академик Легасов: И шло к нам много телеграмм из-за рубежа (между прочим, как и что). И из этих телеграмм сразу я понял к такого рода аварии никто не готов. Потому что, ну, одна телеграмма была просто провокационная, явно провокационная – взрыв дополнительный устроить, ну, ввести туда нитратные смеси предлагалось нам. Ну и это если бы мы ввели, просто взрыв произошёл ещё один.
Но это одна была такая телеграмма.
Адамович А.: – А что это за нитратная смесь?
Легасов: – Ну, взрывчатку. По существу предлагалось ввести взрывчатку. Видимо, люди считали, что мы в панике находимся и они предложили такой раствор, такого-то и такого-то состава, нитрат-содержащий туда вводить. Ну и вода бы немедленно выкипела, а оставался бы чистый нитрат амония, а нитрат амония это взрывчатка в чистом виде и всё бы разнесло к чёртовой матери там.
Из одной из стран (Швеция, по-моему, это была, если мне память не изменяет), мы получили вот такое провокационное...
Адамович А.: ... вот это из Швеции?
Легасов: – По-моему, да, из Швеции, но вот тут я не уверен, за память не ручаюсь, может, это была и не Швеция. Но из-за рубежа телеграмма.
...Он ушёл из жизни неожиданно и трагически – крупный учёный, человек государственного мышления, яркая и талантливая личность. Имя его в своё время было известно многим в нашей стране и имело огромную популярность в мире. Оно из тех имён, что составляют славу и гордость российской науки и Российской академии наук. Валерий Алексеевич Легасов был талантливым химиком, он разрабатывал крупную и новую область химической науки – химию и физику соединений «благородных газов» (криптона, ксенона и др.), тех самых элементов, которые занимают в таблице Менделеева последнюю колонку и которые считались всегда абсолютно инертными, не подверженными никаким химическим превращениям.
Работы В.А. Легасова открыли новые классы соединений этих элементов. Были разработаны методы их синтеза, изучены их физико-химические и энергетические свойства, определены области их применения. Многие из этих соединений оказались уникальными по своим химическим свойствам. Эти работы значительно раздвинули горизонты современной химии. Две премии – Государственная и Ленинская – по достоинству оценили вклад В.А. Легасова в химическую науку.
Однако блестящие личные успехи в науке не принесли Легасову успокоенности и довольства. Как человек высокой ответственности и гражданского долга, как профессионал, он видел глубокий кризис отечественной химии, он испытывал горечь и тревогу за её низкий статус. А ведь химия по существу должна стоять в центре наук – она обеспечивает веществами, материалами и современными технологиями медицину, сельскохозяйственное производство, технику, электронику и т.д. Девяносто процентов всех технологий являются в основе своей химическими.
Академик В.А. Легасов был единственным, кто не побоялся сказать правду о реальном положении химической науки и её невостребованном потенциале. Он не побоялся риска донести эту правду до высшего руководства, хотя знал, что правда, как заметил Булгаков, всегда приносит неприятности. В результате усилий В.А. Легасова родилось знаменитое в своё время Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 1022 «О приоритетных направлениях химической науки». Оно сыграло значительную роль в оживлении химии, в её финансовом и материально-техническом обеспечении, в привлечении свежих сил в химию. Были созданы программы по фундаментальным проблемам химии, Научный совет по приоритетным направлениям, активно стимулировавшие химию.
И всё это вдохновлялось В.А. Легасовым, его умом и энергией. Мировую известность имя В.А. Легасова приобрело в связи с чернобыльской катастрофой. Его высочайший профессионализм, блестящее сочетание в нём мощи теоретического мышления с практикой, личное мужество и самоотверженность, благородный риск собственным здоровьем и жизнью ради спасения здоровья и жизни многих других – это отмечают все те, кто был рядом с ним в те горячие поставарийные дни и ночи. Быстрые и точные решения, высочайшая ответственность и смелость брать на себя эту ответственность – вот что тогда требовалось от тех, кто гасил чернобыльскую беду. И одним из первых среди них был В.А. Легасов. И никто лучше его не знал истинного положения дел. Именно ему было поручено подготовить отчёт о причинах и последствиях аварии на Чернобыльской АЭС для экспертов МАГАТЭ и научной общественности в Вене в августе 1988 года.
Пятичасовой доклад В.А. Легасова произвел на мир сильнейшее впечатление полнотой информации, глубиной профессионального анализа и честностью. И снова Булгаков оказался прав: правда о Чернобыле, высказанная В.А. Легасовым, нужна была не всем, – начались интриги, травля, бесстыдное замалчивание и ложь. Валерий Алексеевич и здесь оказался провидцем: он сразу воспринял чернобыльскую трагедию близко к уму и сердцу, как личное дело, и в конечном счёте эта общая трагедия стала его личной трагедией.
Академику В.А. Легасову принадлежат яркие и глубокие идеи безопасности как фундаментальной науки о факторах риска. Концепция безопасности как научно-обоснованная система «приемлемого» риска стала главным делом Валерия Алексеевича в последние годы его жизни. Но он не заботился о собственной безопасности. Это должны были сделать люди, знавшие его, знавшие ему цену. Академик Легасов после двухлетней травли был найден повешенным 27.04 1988 года. Организаторы аварии не простили ему грамотного самоотверженного руководства борьбой русского народа с чернобыльской катастрофой, когда все старания Велихова усугубить обстановку разбились о твёрдые знания и железную волю Валерия Алексеевича.
Теперь о директоре ЧАЭС Брюханове – одном из основных организаторов страшной чернобыльской беды. Он был главным руководителем на месте, в его руках был кадровый вопрос, он имел решающий голос при открытии финансирования договоров, он же обладал наиболее полной информацией об обстановке на АЭС. Результаты его руководства явили миру страшные плоды. Поразительно, но товарищ Сталин предвидел этого Брюханова весной 1930 года, когда в СССР положение с экономикой и финансами стало катастрофическим. К этому приложил руку тайный троцкист и наркомфин СССР в то время – Н.П. Брюханов, предок чернобыльского Брюханова.
Но чернобыльский Брюханов жив-здоров до сих пор. Лучшие друзья америкосы и свора агентуры влияния не дали совершиться справедливому возмездию. Но есть и Божий Суд! Он ждёт, он не доступен звону злата!